Сильнее смерти
Шрифт:
Он старался поменьше думать об остальных, эти мысли были слишком мучительны. Он боялся за Лени. Скорее всего, сейчас её тоже лечат (или уже обрабатывают психологически?). Скорее всего, ничего страшного с ней не происходит. Но сама мысль о том, что она здесь… что ей уже пришлось пережить. Что вангалы делали с ней? Кельм понимал, что почти наверняка – насиловали. Лени семнадцать лет. Конечно, у неё ещё не было мужчин. Чем это было для неё? Почему она так вздрогнула, когда он спросил, и такой ужас отразился в глазах? Её не так уж искалечили физически. Все эти мысли вызывали в нём приступы невыносимой ярости, он напрягался, пытаясь порвать ремни – это было бесполезно, но по крайней мере, давало выход эмоциям. Хотелось убивать. Голыми руками. Поэтому Кельм гнал эти мысли – эмоции убивали его самого изнутри. Думал сухо и по-деловому. Просчитывал варианты возможного побега. Вариантов было немного, но он старался продумать все возможные лазейки впереди.
Да и за Вена-то было страшно. Вен умирал. Довольно большой ожог, ещё несколько ударов по почкам – и с почками можно прощаться. Дарайская медицина не лучше дейтрийской. Вряд ли его станут держать на искусственной почке или делать сложную операцию даже ради перевербовки. Кельм не хотел думать об этом. Тем более что быстрая смерть на больничной койке – это, возможно, самый лучший исход для попавшего в плен. Но по ночам всё лезли воспоминания из времён квенсена. Брат по сену – это много. Больше, чем родной брат, может быть. Своих двух родных братьев Кельм мало вспоминал. Так, живут где-то, работают. А вот Вен… Его областью была музыка, как и у Лени. Играл он на клори, но главным образом на органе. Играл в церкви. Было у него несколько официальных записей. Кельм вспоминал, как Вен начинал заикаться, отвечая на уроках. Всегда заикался, преподаватели уже привыкли. Как однажды на тренировке заблудились в Медиане, именно Вен сумел вывести остальных. Такой смешной парень, веснушчатый, с большими прозрачными розовыми ушами. За эти уши его и прозвали Мыш – летучая мышь, в смысле. Наррин ещё говорил «ухолокаторы». На втором курсе Мыш здорово подрался с Наррином из-за этого. Разборки были… Потом перестал реагировать на дразнилки. Да и у всех ведь были прозвища. Кельма самого звали «Турбиной», он уже и не помнил, почему.
И нестерпимо больно было думать о Шэме. Особенно о нём. И Кларена не хватало. Так всегда бывает – вроде бы погибший и не был тебе особенно близок, и только после смерти понимаешь, как его не хватает, и вдруг кольнёт тоска – хоть бы увидеть ещё раз. Больше никогда. Кажется, мир без него пуст. Но без Шэма?! Прикола нашего ходячего… Что будет в шехе без него? Такие люди никогда, ни в коем случае не должны умирать. Видение – как непонятные дарайские диски режут тело Шэма, хлещет кровь – не оставляло Кельма, оно было абсолютно невозможным, так не бывает, с Шэмом такого не могло произойти – но так было.
Впрочем, Кельма тоже не будет в шехе. И шехин сменится. Теперь всё будет иначе. И Бог с ними, надо думать теперь о себе. О том, как выдержать предстоящее. Как попытаться вырваться отсюда или хоть умереть в бою.
Кельм сидел, спустив ноги с койки. Только правая рука ещё была закована в гипс, в остальном он чувствовал себя неплохо. Прошло десять дней. Рёбра, конечно, ещё побаливали, но вполне терпимо. Облачное тело у него забрали снова, несколько дней назад. Под прицелами шлингов вывели в Медиану и попросту выдрали облачко.
На нём были бледно-синие свободные штаны и такая же рубашка из тонкой синтетики. Что-то вроде пижамы. На полу – тапки без задников. Больница. Всё это время за ним ухаживали молчаливые медсёстры, не отвечающие на вопросы. Теперь разрешили вставать, отвязали от койки. Толку-то? Из комнаты он не выходил, в углу в закутке были влеплены унитаз и раковина, вода текла из крана тонкой струйкой. Углы тщательно обследовал. Окна нет, люминесцентная лампа под потолком. Дверь совершенно неприступная, он в этом убедился. Не подкоп же под стену делать…
Ничего. Долго его здесь не продержат. Они не будут кормить его просто так.
Кельм потихоньку разрабатывал мышцы после лежания. Приседал на одной ноге, потом на второй. Было ещё больно, но это пустяки. Качал пресс, лёжа на полу. Проделывал некоторые серии блоков из трайна, те, что не требовали обязательного участия правой руки.
Бездействие угнетало всё больше, но духом он не падал. Всё равно скоро что-нибудь произойдёт.
Он подошёл к раковине. Над ней в стену было встроено маленькое зеркало. В последние дни ему позволяли самостоятельно бриться, хотя потом прибор забирали. Кельм напился воды из горсти. Посмотрел в зеркало, пригладил волосы – что-то отросли и теперь топорщились не лучшим образом. Своим видом он остался почти доволен. Это Вен не выглядел на восемнадцать лет, казался квиссаном-переростком, почему-то заброшенным в боевую часть. Кельм смотрелся даже старше своих восемнадцати. Синяки с лица сошли, ссадины заживали. Светлые блестящие глаза глядели по-прежнему остро. Лицо аккуратно выбритое, узкое, но подбородок довольно крепкий. Если бы ещё угол рта не казался перекошенным из-за довольно большой подживающей ссадины, было бы – лицо как лицо. Но ведь это заживёт, сказал он себе. Такое заживало всегда.
Охранников было двое. Явные вангалы – двухметровые слоники, гора мышц и туповатое выражение лиц. Кельм и сам был не маленьким, но по сравнению с генетически изменённым дарайскими солдатами выглядел хрупким. Ему надели наручники, причём в положении «руки за спиной». На шею – проводник электрошока, тут же чувствительно ударили током на малой мощности, видимо, демонстрации ради. Кельм и без того знал эти штучки – попробуй рыпнуться, ударят так, что отрубишься сразу. Только после этого охранники открыли дверь и вывели его в коридор. Один шёл в двух шагах сзади, другой – почти рядом и держал его за плечо, направляя (держал рукой в изолирующей перчатке – на всякий случай). Все эти предосторожности были не напрасны – рыпнуться Кельм как раз собирался.
Но так и не усмотрел возможности.
В кабинете с него сняли и ошейник, и наручники. Кельм быстро осмотрелся. Дарайская женщина в белом костюме, в одном из высоких мягких кресел. Ещё три кресла и журнальный столик. Окно – конечно, только стекло, но за ним – ничего, кроме неба, скорее всего, приличная высота. И скорее всего, эти стёклышки просто так не разбить. Охранники молча застыли у дверей.
– Садитесь, пожалуйста, – пригласила женщина. Она говорила по-дейтрийски, почти без акцента. Кельм сел в одно из кресел, прямо, не откидываясь на спинку. Дарайка улыбнулась.
– Здравствуйте. Меня зовут Вилна Туун. Можно называть меня фелли Туун, – короткая пауза. – Я психолог и хотела бы вам помочь. Скажите, пожалуйста, как я могу к вам обращаться?
Она улыбнулась чуть беспомощно.
– По документам вы проходите под номером. Я же не могу называть вас «фел номер пять тысяч сто тринадцать»? Я не прошу назвать ваше настоящее имя, но…
Это верно, его уже пытались спрашивать «для документов» – имя, возраст, он ничего не ответил, и от него отстали.
– Кельмин, – буркнул он.
– Мне очень приятно, Кельмин.
Он вдруг поймал себя на том, что смотреть на дарайку отчего-то приятно. Сама её внешность располагала к себе. Не «типично-дарайская» – блондинка с кукольно-непроницаемым лицом. То есть, конечно, она была блондинкой, как все дарайцы. Пепельно-светлые волосы зачёсаны назад, забраны в узел. Так часто носят в Дейтросе женщины в возрасте. Хотя эта – молодая. Вроде бы ненамного старше Кельма. И главное – глаза, лицо, улыбка. Она располагала к себе. Глаза необыкновенные – внимательные, сочувствующие, проникающие, кажется, в самую душу. Кельм против своей воли почувствовал, что девушке хочется довериться. Кажется, она всё способна понять. Кажется, они могли бы стать близкими людьми… Что за бред?