Сильнее страха
Шрифт:
— Ты слабая, но очень гибкая, ты способна приспосабливаться. Это потому, что по-настоящему, ты боишься вовсе не физической боли… Видимо, это из-за родителей, дорогая. У тебя слишком сильна потребность в любви и слишком недолго счастье быть любимой ими… Да, именно. Это твое слабое место, или, как сказали бы древние из твоего мира, это твоя аххилесова пята. Но не бойся, я никому не скажу! — тут в его глазах начинали лукавиться искринки близости вперемешку с издевкой…
Аалеки любил рассуждать о результатах своей работы, сидя прямо у лазерных прутьев ее клетки. Он говорил, что рядом с ней ему легче думается. Рене думала, что он просто не относился к ней как к живому существу, для него она всегда была чем-то неодушевленным и без надежды ожить. Даже когда он гладил ее волосы, или кожу, или когда после того, как избавлялся от нежелательных гостей, открывал ее клетку, приносил ей что-нибудь со своего стола, и кормил из рук, заботливо
В школе, на курсе по экстремальным ситуациям их учили защите. Подумать только, целый курс она училась притворяться смирившейся, сломленной и растерянной, но не быть такой на самом деле, копить силы, ждать случая…Но здесь все было другим. Ее сломали за три недели. Она испытала на себе все виды страха, все его стадии, вплоть до безумия…
Долгие месяцы она оставалась одна в темноте из страха и боли. Долгие, долгие месяцы. Пока случай ей не помог. Впрочем, это нельзя назвать просто случаем, она выстрадала это, как бог, когда его распяли.
Она почти не помнила, как это случилось… может не хотела, не могла себя заставить вспомнить.
Аалеки ставил открытый эксперимент. Перед этим, он долго объяснял ей, дрожащей от предчувствия близкой муки, что это очень важно для его работы, объяснял так, словно она его ассистент, а не лабораторный объект. Потом был стол. Ее окружили монстры похожие на людей внешне. И началась боль. Она длилась очень долго…ее разрезали, жгли, кажется, обливали кислотой… Сначала она терпела, даже пыталась привыкнуть к ощущениям, познать их глубину и остановиться в восприятии боли как таковой. Но они усилили воздействие, и это длилось так долго… Большую часть опыта она кричала и пыталась извиваться, но ее тело и суставы были плотно зафиксировали аппаратами. Наконец, когда она была уже слишком слабой от сопротивления, все закончилось. Они сняли перчатки и погруженные в обсуждение ушли в зал для конференций. Радостно возбужденный Аалеки впервые забыл включить регенеративный аппарат, который всегда заканчивал любой опыт, приводя измученное тело объекта в порядок… Забыл. Она лежала час, другой, муки не заканчивались. Она лихорадочно ждала его. Вот сейчас он вернется, нажмет кнопку и выдвинется камера, ее окутает облако пара, она заснет на несколько минут, и потом, ей уже не будет так больно… но он не возвращался. Она даже не могла потерять сознание, он ввел ей препарат, поддерживающий центральную нервную систему!.. К концу третьего часа мук, туман поплыл над ней, потом под ней и она перестала ощущать боль, да и себя тоже. Перед этим ей показалось, что ее душа, тусклая и слабая, отделилась от тела, поднялась над столом и, увидев оттуда истекающую кровью, жалкую страдающую оболочку, дрогнула… А потом ее «я» погасло, как и все окружающее, погрузившись в долгожданную черную пустоту
Все, что вспоминалось в следующие несколько недель — это растерянное лицо Аалеки, видимо, он предпринимал тщетные попытки вывести ее из этого состояния… как именно это происходило, она не помнила. Вспомнился день, когда он вывел ее во двор. Она не сопротивлялась, ей было все равно, только ноги сразу подкосились, когда она увидела красно-коричневое небо Тейи вживую. Аалеки едва успел ее подхватить. Наверное, из-за состава воздуха и того, что она почти не ходила в течение нескольких месяцев. Аалеки передал ее крепкому безволосому существу, сложением тела напоминающему человека, но очень мускулистого, с щелеобразным ртом и большими мутными глазами зеленого цвета. Аалеки долго и внушительно говорил с ним. Тот не отвечал, лишь взял ее за руку и потянул за собой. Аалеки что-то кричал ей в след…
Первые дни, недели или месяцы жизни с Руалудаем она не помнила. Он был аборигеном планеты, членом примитивного племени кочевников Тейи. Эти существа обладали с рождения феноменами телекинеза и чтения мыслей, владели гипнозом, но редко пользовались своими способностями. Их жизнь текла ритмично и ровно, необремененная эмоциями и переживаниями. Эгорегоз даже отказался от них как от объектов экспериментов, поскольку, в клетке они быстро и тихо умирали, так и не давая возможности провести полноценное исследование. Кроме того, тейцы не были интересны в исследованиях из-за слабо развитой эмоциональной сферы, да и интеллекта в целом. Их миграции по планете тоже были не объяснимы. Три месяца они шли навстречу солнцу, останавливаясь каждые две недели для отдыха и молитв, а потом, так же с перерывами в две недели, возвращались. Вся их жизнь была необъяснимо упорядочена, спокойна и однообразна. У племени был свод правил-законов, которым следовал каждый, и никто не нарушал. До остального мира им дела не было.
Переходы они делали с каменными плитами в руках, служившими их ложами, и очень скромным домашним скарбом. Рене тоже положено было нести свое ложе. Послушная приказу, она попыталась его поднять, но это было выше человеческих способностей. Тогда Руалудай нарушил ради нее правило, которому следовали члены племени — он сам понес свое и ее ложе.
Каждую ночь он сам раскрывал сшитый из кож шатер, который нес с собой, сам добывал еду и воду. День сменяла ночь. Но она не отдавала себе в этом отчет, она жила внутри себя в полной пустоте.
Рене не помнила, когда это случилось. Наверное, когда переход закончился, и племя расположилось на двухнедельную стоянку. Днем мужчины ходили на охоту, женщины сидели в шатрах, а вечером семьи вместе совершали обряд. Она тогда по-прежнему не сознавала себя, да и что сознавать, песок и небо Тейи везде были одни и те же — коричневые. Как-то раз, лежа на своем каменном ложе, она увидела точку нарисованную на коже шатра какой-то особенной краской, она светилась в темноте, как звезда. Позже вокруг точки она увидела круг. Этот знак привлек ее внимание так надолго, что запомнилось. Она смотрела на точку внутри круга часами, ночью и вечером, когда Руалудай совершал обряд. И первая ее мысль, была о том, что это и есть суть… совершенство… жизнь… это и есть ответ на ее вопрос, на ее боль. Это была немного странная и даже примитивная мысль, но ей казалось, что она бесконечно глубока в своей непостижимости. И она смотрела на эту точку в круге много ночей и дней, смотрела все свободное время… Она и во сне ее видела: какой бы черной не была бездонная пустота ее окружавшая, она всегда могла отыскать свою точку, снова и снова вглядывалась в холодное пространство и находила — и вот та уже светилась навстречу, согревая светом, а позже вокруг выступало охраняющее ее кольцо…
А дальше к ней вернулось понимание происходящего. Это не было к лучшему, но сознание вернулось, она вышла из состояния ступора и начала жить, хоть и не хотела. Вместе с сознием к ней вернулись страхи.
Каждый вечер, после заката Руалудай один проводил в своем шатре обряд, посвященный небу. Он тушил костер, вставал на колени посредине шатра и повторял какие- то звуки. Его голос, сначала был совсем тихий, но постепенно набирал силу. Он звучал в тишине так убежденно и любяще, что она непроизвольно начала прислушиваться. Это было тем более удивительно, что голосам она больше не доверяла, ведь Аалеки говорил с ней всегда очень мягко и ласково, даже когда она оскорбляла его в ответ… голос Руалудая был другим — не похожим на человеческий, и одновременно очень близким. Когда он, достигнув определенной высоты, начал спадать, и снова зазвучал тихо и близко, она рыдала.
Он проводил обряд до конца и, отдав должное богу, подходил к ней. Протянув огромные и сильные руки, он медленно притягивал ее к себе. Она вздрагивала, почувствовав прикосновение его тела. Оно было совершенно гладким с виду, но все же ее кожа ощущала неровную поверхность, шершавость, вызывающую при контакте болезненное саднение. За время проведенное в лаборатории, чувствительность ее кожных рецепторов обострилась до такой степени, что временами она ощущала, словно и вовсе лишилась кожи, а его прикосновение, как ей казалось, оставляло миллиарды царапин, как от терки. Руалудай держал ее железной хваткой. Рене боялась пошевелиться, ожидая еще большей боли, если она попытается вырваться, а он схватит ее крепче, или еще теснее приникнет к ней. Когда она замирала от страха и предчувствия боли, он вдруг начинал дрожать сам, а потом, прижавшись к ней лицом, плакал и стонал каким- то тонким детским голосом. Стенания продолжались какое-то время, потом он отпускал ее, и уходил спать на свое ложе. Она же ощущала его прикосновение еще долго — на груди и шее оставалась липкая слюна, которую он выделял во время плача. Слюна, медленно и болезненно цепляясь за кожу, стекала по ее телу.
С тех пор, как это началось, она стала считаться его женой.
Тейцы никогда не говорили между собой, и не слушали друг друга. Для них все было ясно с самого начала жизни, и весь мир, в рамках свода правил, прост и понятен. Все что для них существовало — это окружающая реальность: небо, которому поклонялись, песок, по которому ходили, и редкий на планете камень, который шел на изготовление лож. Еда: они охотились, ставя капканы на всякую мелкую живность. Вода: они могли взглядом заставить выступить на поверхность подземные воды. Одежда. Они шили одежду и шатры из шкур убитых животных. Вначале Рене думала, что они живут ради веры, потому что только в час молитвы она слышала их голос, и в нем звучали чувства. Позже она поняла, что их верование было лишь очередным ритуалом. Настоящих чувств они не испытывали, в голосе они звучали как мотив в песне. Изо дня в день неизменные и однотипные, и никогда ни одной новой нотки. Один из племени разрисовал каждому тейцу внутреннюю сторону шатра краской, изготовленной из светящейся колючки. Это было не творчество, так было нужно. Общее, что объединяло членов племени, были правила, которым они следовали. Словом, они вели себя так, словно от их порядка, раз и навсегда заведенного, зависело существование Вселенной.