Сильнее жизни
Шрифт:
Наконец, тянуть дольше было нельзя, и взяв сумку, я медленно покинула душное помещение. Теперь полчаса в метро, десять минут под раскаленным солнцем — и я дома, в пустой двухкомнатной квартирке. Из года в год здесь ничего не менялось — все на своих привычных местах, вещи, знакомые и любимые с детства, дарящие ощущение тепла и уюта. Когда-то это действительно было так, но не теперь. Внезапно, мне вдруг захотелось все здесь изменить. Оглядев комнату, решила передвинуть мебель в комнате тети Веры, и начать с ее старого секретера. Вряд ли я решусь когда-либо избавится от него, но все, что там хранится придется пересмотреть.
Я с интересом вертела
«Регина, девочка моя!
Наверное, я никогда бы не смогла рассказать тебе всю правду, и если ты читаешь это письмо, значит, мой страх оказался сильнее обещания, данного твоему дяде перед его смертью. Мне больно в этом признаваться, но я лгала тебе — ты не дочь моей покойной сестры. Двадцать лет назад она взяла тебя из детского дома. Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за то, что так и не смогла сказать всю правду, но знай — я любила тебя как родную, надеюсь, ты сможешь меня простить.
Я с удивлением смотрела на письмо, отказываясь воспринимать то, что было там написано. Слезы заставляли буквы расползаться по строчкам, мешая читать, но все же, мне это удалось. В каком-то оцепенении я вынула из конверта оставшиеся там бумаги, оказавшимися документами на усыновление. Значит, все это правда, и все эти годы я ни о чем не подозревала. Или подозревала? Я никогда не была похожа ни на тетю Веру, ни на ее сестру, которую считала своей матерью. Но она дала мне то, в чем я больше всего нуждалась — свою любовь и заботу, поэтому я отметала все подозрения, которые иногда возникали на этот счет. А теперь, прочтя письмо, которое больше не оставляло место для иллюзий, я растерялась. Что теперь мне делать? С одной стороны, осознание, что, возможно, в этом мире ты не одинока, могло скрасить мою жизнь, но с другой… Меня взяли из детского дома, а это значит, что я была оставлена теми, кто произвел меня на свет. Я была достаточно циничной, чтобы не обольщаться насчет того, как я туда попала — меня бросили. Стоит ли искать тех, кто это сделал?
Но упрямый червячок сомнения уже плотно угнездился внутри, призывая, требуя, сметая любые логически построенные возражения. Мне было трудно признаться самой себя, как же хотелось узнать правду — кто я? Где мои родители? Есть ли у меня братья и сестры, и главное — почему я оказалась там, откуда меня забрали. И я знала, что не успокоюсь, пока не выясню все, даже если мне придется об этом пожалеть.
Сухой ветер, подняв с дороги пыль, метнул ее в мою сторону. Раздраженно отвернувшись, какое-то время я простояла зажмурившись, пытаясь уберечь глаза. Бумажка с нужным адресом была крепко зажата в руке, и снова бросив на нее короткий взгляд, я убедилась, что нахожусь на месте. Подойдя к невысокой калитке, видавшей лучшие времена, я нерешительно постучала. Хозяйку пришлось ждать несколько минут, в течение которых мне хотелось развернуться и уйти, навсегда забыв о своем глупом порыве. Наконец, из дома вышла невысокая полноватая женщина, лет шестидесяти, и с интересом уставилась на меня.
— Здравствуйте, — мило улыбаясь, сказала я, — могу я увидеть Галину Петровну?
— Это я, — ответила женщина подходя ближе к калитке, — что вам нужно?
— Ваш адрес дала мне Бирюкова Алина Степановна, воспитатель из детского дома, где вы работали.
— Но зачем? — встревожилась женщина.
— Я вам все объясню, но не могли бы мы поговорить об этом наедине? — кивком головы я указала хозяйке на то и дело косящихся на нас соседей.
— Заходите, — поколебавшись минуту, решилась она, — но я не представляю, чем могу вам помочь.
В комнате было светло и чисто. На стенке весело тикали часы, видевшие еще зарю коммунизма и притягивали взгляд старые семейные фотографии. Отказавшись от чая, я нетерпеливо изложила хозяйке суть дела, по которому пришла.
— Даже не знаю, чем я могу помочь, — подумав, ответила та, — это было так давно, к тому же, все документы сгорели при пожаре.
— Но вы работали там в это время и могли запомнить кого-то из детей. Возможно тех, что были постарше.
— Не знаю, как это поможет вам, — возразила хозяйка, — вы же сами сказали, что по просьбе вашей новой семьи была изменена актовая запись о рождении. В документах не сказано ничего о вашей жизни до приюта. Если что-то и хранилось в архивах, то сгорело еще пять лет назад. Мне жаль, но, видимо я ничем не смогу вам помочь.
— Но это было двадцать лет назад, когда меня удочерили, мне было четыре года. Вы должны помнить хоть что-нибудь — продолжала настаивать я, — мою новую мать звали Мария Александровна Терехова.
— Много воды утекло с тех пор, — было видно, как напряглась хозяйка.
— Пожалуйста! Скажите все, что вы знаете об этом!
Женщина заметно колебалась, ее лицо побледнело даже под слоем загара.
— Я ничем не могу вам помочь, — наконец отрезала она, — и больше не могу тратить на это время. Вам лучше уйти.
Она встала, и мне пришлось встать следом за ней. Возможно, я сказала что-то, что напугало эту женщину, значит мне не следует настаивать и раздражать ее еще больше. Я вышла, тихо претворив калитку, спокойно зашла за угол дома, и стоя у открытого окна, вся превратилась в слух. Почему-то мне казалось, что эта история еще не закончена, а хозяйка не спроста так спешила удалить мена из дома.
Я поняла, что она кому-то звонит, и, побоявшись, что не услышу самого важного, почти прильнула к раме, надеясь, что занавески скроют мое присутствие.
— Да, это я, — уловила я начала разговора, — вы были правы, она пришла и хотела все знать. Я ее выгнала. Что? Зря? Но вы же сами сказали… да, я понимаю… Значит, я могу назвать ей имя? Хорошо, поняла. Я сделаю как вы хотите.
Щелчок возвестил о том, что хозяйка закончила разговор, а мне неплохо бы покинуть насиженное место и, раз уж она получила разрешение, то я могу помаячить перед домом, чтобы не вынуждать женщину долго меня искать.
— Хорошо, что вы еще не ушли, — сзади раздался ее голос, — я кое-что вспомнила. Думаю, вам будет это интересно.
Я постаралась выглядеть удивленной и обрадованной.
— Я помню женщину, которая вас усыновила, она приходила к нам задолго до того, как вас к нам перевели. Она ожидала именно тебя, — изменившимся вдруг голосом сказала женщина.
— Меня? Но откуда меня перевели? — тут я действительно удивилась.
— Из дома ребенка, где ты жила до трехлетнего возраста. Потом детей либо отдают родственникам, либо помещают в детский дом. Так ты попала к нам.
— Значит, у меня не было родственников? Я действительно сирота? — не знаю, что я испытала в тот момент — облегчение? Грусть? Или все вместе? Значит, меня никто не бросал и все мои подозрения просто надуманы?