Силуэты
Шрифт:
– Что, словила? – говорит она. – Дурой ты была, дурой и осталась. Иди домой.
– Как же так, подруга? – спрашивает Варя. – Ведь у тебя мое Счастье.
– Дружба дружбой, а Счастье по раздельности. Проваливай уже, – и она исчезает за дверью.
Варя идет домой, садится на табурет, смотрит по сторонам. Она хочет увидеть Счастье, которого нет. Пальцы ее безвольно перебирают скатерть. Она наливает в чашку чаю и делает пару глотков. Потом вдруг бежит в туалет, к унитазу, и едва успевает, чтобы вырвать. Ее рвет от
Одинокая душа, когда ее предают, сгорает до тла, и в ней остается пепел.
Когда Варя встает, на улице брезжит рассвет. Движения ее безвольны, замедленны, кажется, она вот-вот упадет на пол. Лицо угрюмо, с нездоровым оттенком, на нем печать какого-то порочного безумия. Она отодвигает в сторону кухонный стол, дребезжат чайные чашки на расписных блюдцах; в утренних сумерках назойливо жужжит муха. Варя ставит под лампой табурет, достает из шуфлядки бельевую веревку и неумело скручивает из нее петлю. Становится на табурет и с трудом привязывает петлю к крюку на потолке.
Она стоит на табурете и смотрит вниз. Она думает о том, что ей уже незачем спускаться, она останется здесь навсегда. Если ее Счастья нет рядом, то зачем тогда жить? Вот, петля уже на шее, остается сделать только одно последнее движение. Где-то она видела или ей кажется, что человек перед смертью должен что-то сказать, попрощаться с жизнью, наверное. Она какое-то время думает и приходит к выводу, что сказать ей нечего. Жизнь ее была призрачна, в ней было всего несколько лучиков Счастья, краткого, мимолетного, которым она и насладиться не успела. Больше ничего не было, ничего. Варя закрывает глаза и собирается шагнуть в пустоту.
Муха продолжает назойливо жужжать где-то рядом.
Варя чувствует, как капельки пота стекают с ее лица на шею, как собираются в одну большую каплю, как она медленно течет по ложбинке на ее груди, переходит на живот, и ниже, и ниже… Варю вдруг охватывает возбуждение, которого она уже не испытывала давным-давно, тепло разливается по телу, живот ее вздрагивает, она не открывает глаза, отдается этому томлению, этой капле, дразнящей ее тело… Конвульсия пронзает ее, как нож, она судорожно всхлипывает, широко открывает глаза.
– Ё-п-р-с-т, – говорит она, – Что это я, в самом деле.
Варя аккуратно снимает со своей шеи веревку, неуклюже спускается с табурета на пол, садится на этот же табурет. Утренний свет из окна падает на ее усталое лицо.
Так она сидит какое-то время, потом заваривает себе чай, выпивает две чашки подряд. Все это время лицо ее напряжено, выдавая работу мысли.
Затем она идет в комнату, где еще витает кислый дух ее бывшего Счастья, переодевается, берет чистый лист бумаги и красным фломастером долго и аккуратно что-то на нем пишет. Засовывает лист в сумочку и выходит из квартиры.
На лестничной площадке стоит ее бывшее Счастье в одних трусах и нервно курит сигарету.
– Киса,
Варя не отвечает. Она спокойно проходит мимо, словно рядом пустое место.
На улице свежо, солнечно, в песочнице уже гуляют дети. Дворник заметает перед парадным мусор. В кустах громко щебечут синицы. Город проснулся, звуки его доносятся отовсюду. Варя неспешно проходит вдоль своего дома и заворачивает за угол. Здесь небольшой пятачок с киосками, а дальше широкая улица. На пятачке остановка маршрутки, рядом доска объявлений.
Варя оглядывается. Рядом никого нет. Тогда она достает из сумочки лист бумаги и тюбик с клеем. Она торопится, руки ее слегка дрожат. Намазывает лист клеем и быстро прикладывает поверх какого-то объявления. Быстро разглаживает. Отходит на несколько шагов, вытирает платком запачканные руки. Еще раз оглядывается – не видел ли кто. Рядом никого нет. Тогда она уже не торопясь, расслабившись, просто как случайный прохожий идет мимо доски объявлений и как бы невзначай кидает на нее взгляд. Большой лист с красной надписью сразу бросается в глаза.
«ИЩУ СВОЕ СЧАСТЬЕ. ГОТОВА НА ВСЕ. ВАРЯ». И снизу номер телефона.
Варя глубоко, удовлетворенно вздыхает. Опускает руку в карман и сжимает мобильный телефон. На лице этой невзрачной женщины появляется прелестная и немного хитроватая улыбка.
Теперь если кто-то позвонит, я уже не смогу бросить трубку. Мне обязательно нужно будет ответить, думает она.
Одинокая душа, когда нуждается, все делает для своего Счастья.
Меланхолический блюз моего бытия
Люблю Нотебоома. Его роман «Ритуалы». Там, где написано, что наша память – как собака. Она где захочет, там и ляжет.
Вот и у меня есть собака. Иногда я вывожу ее погулять, но не всегда ей нравится ходить на поводке. Например, сегодня она вырвалась и побежала сама, ошалев от свободы. Я видел ее виляющий хвост. Побродила по задворкам юности, заглянула в детство, но легла совсем в другом месте. Она легла там, где я был восемь лет назад, в Киеве, на Ямской, во дворе приемки, заваленной металлом. Она легла, положила голову на лапы и посмотрела в мои глаза.
Я сразу почувствовал запах дешевого вина, сырой земли и земляничного мыла. Почему-то запах всегда приходит первым, все остальное потом.
Тогда я работал приемщиком металла. Там был большой двор, заваленный хламом, длинный сарай, забитый барахлом и строительный вагончик, в котором я ночевал. Да, я там работал, жил, а по вечерам я пил вино и растворялся в своих фантазиях. Рядом строили «Олимпийский» стадион к Европейскому кубку по футболу, и мне носили металл круглые сутки. Понятно, ворованный металл. Чищенный медный кабель в мешках по 60-80 килограмм, или, например, тонны железа, которые завозили на грузовиках, ночью, когда темно и милиция вроде бы спит. Но милиция не дремала, в самое стрёмное время она устраивала пикеты и брала половину с тех, кто воровал. В результате кормились все, денег хватало. Меня не трогали, меня уважали, потому что я был связующей нитью между преступлением и наказанием.