Сильвандир
Шрифт:
В эту минуту Мехмет-Риза-Бег курил, вернее сказать, стоявшая перед ним на коленях рабыня подносила огонь к его трубке.
Роже обратил внимание на то, что рабыня эта, хотя он видел ее только со спины, прекрасно сложена.
Когда слуга произнес имена маркиза де Кретте и шевалье д'Ангилема, посол сделал невольное движение, а рабыня повернулась.
Оба дворянина, уже сделавшие четыре шага в гостиной, остановились как вкопанные и посмотрели друг на друга; смертельно побледнев, они застыли на месте, будто голова рабыни, подобно голове Медузы, превратила
— Роже! Какое необыкновенное сходство! — пробормотал маркиз, когда они очутились в приемной.
— Кретте, тут вовсе не сходство, — ответил шевалье. — Это Сильвандир своею собственной персоной, и я погиб!
И Роже в нескольких словах рассказал маркизу о том, что
произошло в Марселе. Впрочем, шевалье сообщил другу не слишком много нового: ночью в бреду он почти полностью выдал свою тайну.
— Ну тогда тебе надобно бежать, и немедля! — воскликнул Кретте. — Собери-ка побыстрее все золото и все бриллианты, какие найдутся дома, и уезжай во Фландрию, в Голландию, в Англию… Хоть на край света, но только уезжай!
Шевалье не трогался с места.
— Но как случилось, что она прибыла сюда с этой скотиной-послом? — спросил Кретте.
— Кто может постичь предначертания Господни? — мрачно отозвался д'Ангилем.
— Полно! Полно! — вскричал маркиз, увлекая шевалье за собою. — Обойдемся без богословия. Нельзя терять ни минуты, пошли за почтовыми лошадьми, садись в карету и — в путь!
— Как? Уехать без Констанс? Никогда! Ни за что!
— Друг мой, знаешь ли ты, что тебе грозит?
— Знаю: смерть! Но что мне смерть, пусть только она придет не сегодня, а завтра!
— Позволь тебе заметить, что ты городишь чепуху. Завтра, мой милый, тебе еще меньше захочется умирать, чем сегодня. Надо жить, черт побери! И жить долго. А потому уезжай нынче же, сию минуту! Ты мне только скажи, куда поедешь, и завтра, нет, еще сегодня вечером я отправлю вслед за тобой Констанс; если понадобится, я сам привезу ее туда, где ты будешь, ну а оказавшись вместе, вы и думать забудете о персидском после, о Сильвандир, вы забудете обо всем на свете.
— Нет, Кретте, нет! Оставь меня! Ты теперь и сам видишь, что я приношу несчастье.
— Ну, коли ты теряешь голову, шевалье, это и на самом деле становится невыносимо! Неужели ты хочешь стать посмешищем для всей Франции? Ты этого хочешь?.. Черт побери! Вспомни-ка о виселице господина де Пурсоньяка. Кстати, вот, стало быть, почему…
— Увы, друг мой, да.
— Бедный Роже! Но повторяю, шевалье, тебе надо принять решение! Ведь король не любит шутить, когда дело касается нравов! Вспомни о Фор-л'Евеке, о Бастилии, о Шалоне-сюр-Сон! Ты пятнадцать месяцев пробыл в темнице только за то, что был недостаточно внимателен к жене. Что же тебя ожидает за то, что ты продал ее в рабство?
За разговором они не заметили, как очутились у особняка д'Ангилема. Констанс уже уехала со своими подругами и баронессой, чтобы,
Кретте воспользовался этим и опять принялся уговаривать своего друга поскорее уехать. У Роже нашлось дома около тридцати тысяч франков наличными и тысяч на двести бриллиантов: этого было более чем достаточно на первый случай. Он почти совсем уже согласился бежать, как вдруг дамы возвратились. Двери особняка, где остановился посол, по одному из многочисленных капризов Риза-Бега были внезапно заперты и прием посетителей отложен до пяти часов вечера.
Увидев Констанс, шевалье понял, что не в силах ни бежать, ни сознаться во всем. Между тем объявили, что обед подан. Роже машинально последовал за гостями и сел за стол; он был сильно озабочен, и все обратили на это внимание.
Однако в день свадьбы у новобрачного столько всевозможных забот, а голова его занята такими непривычными мыслями, что никто не проявляет нескромности и не допытывается, о чем именно он размышляет; однако только Констанс время от времени с тревогой поглядывала на мужа, а сам д'Ангилем и де Кретте при малейшем шуме вздрагивали и смотрели на дверь.
Но вот наконец подали десерт; шевалье и маркиз стали понемногу успокаиваться. Роже нежно улыбался жене, и его улыбка возвращала ее к жизни. Кретте с непринужденностью, свойственной лишь истинным аристократом, с очаровательной непринужденностью, которую в наши дни сохранили только немногие, рассказывал анекдоты, какие ныне уже никто не отваживается рассказывать. Внезапно дверь в столовую отворилась, вошел какой-то негритенок и с мрачным видом спросил барона д'Ангилема.
Господин д'Ангилем-старший стал было подниматься с места, но Роже, поняв, что спрашивают его, знаком попросил отца оставаться на месте и, побледнев как смерть, последовал за негритенком.
Шевалье спустился по лестнице не решившись задать ни одного вопроса мальчику. Впрочем, если бы у него оставалось хоть малейшее сомнение, то оно тут же исчезло бы. Роже увидел посреди двора двухместный экипаж, в нем сидела молодая рабыня, которую он утром сразу узнал, что и произвело на него тогда ужасное впечатление.
Рабыня жестом пригласила шевалье подняться в карету и занять место напротив нее.
Роже безмолвно подчинился и сел на переднее сиденье. Негритенок закрыл за ним дверцу экипажа. Бывшие супруги остались с глазу на глаз.
— Наконец-то я снова вижу вас, дорогой Роже, — проговорила Сильвандир. — Клянусь Богом, мне удалось это не без труда!
Шевалье поклонился.
— Кажется вы меня нынче не ждали? — продолжала Сильвандир.
Она явно наслаждалась замешательством Роже и вела себя как кошка, которая играет с мышью, прежде чем проглотить ее.
— Признаюсь, не ждал, — с трудом проговорил шевалье.
— Вы, разумеется, полагали, что я в Константинополе, в Каире или, на худой конец, в Триполи; но я так люблю вас, друг мой, что не могла дольше сносить разлуку и поспешно ухватилась за первую же представившуюся мне возможность возвратиться в Европу.