Сильварийская кровь

Орлов Антон

– Должно статься, ему нужен был не простой канделябр, а замаскированный под оную вещь артефакт, -предположил инспектор Табентий, первое впечатление – забулдыга забулдыгой, хуже Креуха, когда тот в запое. – Тогда все объясняется. Приходил искать, придворные, не понявши, приняли его за обыкновенного вора, еще и газетчикам сболтнули.

– Да его там вообще не было,-кисло поморщился инспектор Хинце. – Скорее, кто-то под него загримировался.

– Был или не был, а газетчики сами виноваты, не люблю это ушлое племя, – усмехнулся жизнерадостный Сайбе, подливая товарищам вина. Потом с хитрым прищуром поглядел по сторонам, убедился, что посторонних на веранде нет, и

шепотом предложил: – Ну, теперь давайте, ребята, за здоровье Гила, чтобы наш дорогой заклятый враг и дальше обеспечивал нас работой!

На этот раз Креух пить не стал. Вольно Сайбе веселиться, он ведь никого не похоронил. Немного выждав, чтоб оно не выглядело демонстрацией, попрощался, сославшись на желудок, и вышел в переулок. Шельн покинула теплое сборище сослуживцев вместе с ним.

– Мгла, что ты думаешь об этой истории? – негромко спросил Раймут, когда они отошли от «Костяного домика». – Бульварная ерунда или что-то было?

– И то и другое. Гилаэртис действительно побывал в королевском дворце, только приходил он туда не за канделябрами, а за Мареком. Я же тебе говорила, это почти любовь. Во дворце служит подружка Марека, тот у нее прятался. Гил не смог его утащить из-за оберегов, но переполох вышел, как в курятнике. Марек сегодня утром благополучно выбрался в город, и мне позарез надо с ним побеседовать. Они успели пообщаться, и мальчишка должен поскорее получить от меня дозу противоядия.

– А ты откуда все это знаешь?

– От его девушки. Нет, Раймут, я из кожи вылезу, но оставлю Гила ни с чем – или я не Лунная Мгла!

Под вечер Марека занесло в незнакомый лабиринт многоэтажных домов – сиротски-одинаковых, угловатых, с неряшливыми потеками на когда-то белой штукатурке. Он сам не заметил, как здесь очутился. Шел куда глаза глядят, погрузившись в раздумья.

Это «я тебе все объясню» царапало не хуже гвоздя в ботинке. Вот, значит, как…

Траэмонская буржуазия, к которой принадлежала семья Ластипов, придерживалась заветов, изложенных в «Книге Раданы»: не делай другому то, чего не хочешь себе, относись терпимо к чужим обычаям, при защите жизни либо чести не причиняй вреда сверх необходимого, смиряй в себе дурные страсти, будь милосерден к слабым, не воруй, не произноси вслух клевету, не твори злое колдовство, не мучай живые создания… Не сказать, конечно, чтобы все так уж неукоснительно соблюдали эти правила, но это было общепринятое мировоззрение, и Марек ничего не имел против. Хорошие правила, вполне себе разумные. Не то что у благобожцев с их кострами или у почитателей Морны-Жницы.

Сам он далеко не святой, но он же не собирается кому-то доказывать, что поступил правильно, переломав кости Фреште. Не нужно было так делать. А что касается Камонги – это уже другое, это не «сверх необходимого», а в самый раз. Если на миг представить, что он бы струсил и потихоньку смылся… Ему пришлось бы жить с этим до самого конца, словно с мелкой, но незаживающей раной. Наконец-то он убедился, что не уступает в крутизне другим парням – именно после Камонги, положив тех троих мерзавцев! Словно что-то неопределенное, но давно его мучившее наконец-то рассеялось. И все бы ничего, если б не «я тебе объясню».

Его почти мутило при мысли о том, что в этих диких байках о вырезанных селезенках и локтевых суставах –

Вырезанных до того, как жертвы умирали, - есть, выходит, доля правды. То ли варварские замашки появились у темных эльфов вследствие долгой жизни в дебрях чаролесья, то ли тут сыграла роль крайняя степень ненависти к врагам… Разве мало просто убить? Все это идет вразрез с теми принципами и нормами, которые

он считает правильными, но Гилаэртис уже не раз давал понять, что его мнение о происходящем не имеет никакого значения.

За очередным поворотом Марека поджидала сцена, будто на заказ – на тему его размышлений о членовредительстве: возле беленой стены, густо забрызганной красным и серо-фиолетовым, лежал ничком фавн в испачканном полосатом костюме, голова разбита, по булыжнику растеклась лужа крови, худощавое тело выглядит изломанным.

Вокруг собралась небольшая толпа. Растрепанная старуха в тапках на босу ногу взахлеб рассказывала, что фавна сбила машина – вылетела из-за угла и на него, не стала ни отворачивать, ни тормозить, и его, болезного, прямо на стенку отбросило, ударился головой, упал да и не встает… Гном с насупленными кустистыми бровями сердито заметил, что у пострадавшего размозжен череп, вон как мозги по стенке разбрызгались – встанешь после этого, как же! И даже не остановились, подхватила очевидица, сразу умчались, а машина была черная с золотом, видно, что важная… Марек спохватился: полицию наверняка уже вызвали, а ему встречаться с блюстителями закона противопоказано – и свернул в подворотню.

Анфилада грязных проходных дворов. Узкие улочки, затопленные вечерней тенью. В стене одного из домов широкая сквозная арка, и за ней, похоже, находится оживленная улица: пыхтение паровой машины, топот… Из-под арки выскочил взмыленный парень, чуть не налетев на него, крикнул:

– Беги!

– Куда? – удивленно поинтересовался Марек.

– Беги, убьют!

Поросшая пучками шерсти темная кожа, уши торчком, раскосые глаза, гротескно-некрасивое скуластое лицо – помесь человека и гоблина. От него разило потом, он выглядел до полусмерти загнанным. Цветастая пижонская рубашка прилипла к лопаткам.

Марек отступил от проема, на всякий случай нащупывая рукоятку спрятанного за поясом ножа.

Шум усилился, из арки выдвинулся черный с золотыми гербами паромобиль. Шофер скалит зубы в азартной ухмылке. Рядом, на переднем сиденье, – мужчина лет сорока пяти, с тяжелой челюстью и складчатыми подглазными мешками, на нем пурпурный мундир с широким отложным воротником, расшитым геральдическими символами: официальное одеяние королевского советника.

Марек шарахнулся в сторону, машина, сердито пыхтя, развернулась вслед за ним. Он повторил маневр – и опять чуть не попал под удар массивного сверкающего бампера. И у сановника, и у его шофера глаза одержимо горели. Как на охоте.

Щель между домами. Успел-таки туда втиснуться. Испачкав рубашку и разжившись свежими ссадинами, выбрался на соседнюю улицу. Будь он хоть немного покрупнее, вроде Фрешты, наверняка бы застрял.

– Эй! – окликнул его полугоблин, сидевший на корточках под стеной.

– Что это за придурки? – спросил Марек, подойдя к товарищу по несчастью.

– Не знаю, – тот говорил с придыханиями, невнятно, его грудная клетка ходила ходуном. – Гил знает, чем они обкурились или каких слопали мухоморов, но как меня увидели – так и давай гонять, а я ниче им не сделал.

– Думаешь, Гил в курсе?

– Не тупи, это ругательство, – парень раздвинул спекшиеся темные губы, выставив на обозрение тронутые кариесом клыки – поменьше, чем у гоблинов, но острее человеческих. – Ты знаешь кого-нибудь хуже Гила?

– Знаю одну сволочь из высокородных, Довмонта норг Рофенси. Этот тип в машине тоже какой-то норг. Может, они под заклятьем? Они на одной из соседних улиц сбили фавна, я видел.

– У тебя попить нету?
– Нет.

– Жалко. Я думал, может, у тебя в рюкзаке чего-нибудь есть…