Сильвин из Сильфона
Шрифт:
Сильвин. Я постараюсь.
Сильвин тяжело вздохнул, Мармеладка с озорной легкостью чмокнула его в затылок.
Сильвин. Ты звонила Герману?
Мармеладка. Я все ему сказала.
Сильвин. А он?
Мармеладка. Он обругал меня грязной подстилкой и обещал… не буду говорить, что. А про тебя сказал, что ты змея, которую он пригрел на своей груди. Что ты крыса — сам же его с потрохами и сдал, а теперь играешь в благородство. Что рано или поздно ты ему попадешься, и тогда он зальет тебя заживо в бронзу и выставит на площади Согласия, как величайший памятник подлости и предательству всех времен и народов.
Сильвин. Он прав.
Мармеладка. Знаешь, что самое смешное? В больнице у меня действительно обнаружили серьезное заболевание по женской части. Сказали, нужно делать операцию…
Запись 13
«БуреВестник», «Мэр — глава мафии?»
…Теперь не остается сомнений, что мэр не только поддерживал связь с преступными сообществами города, но и фактически осуществлял личное руководство некоторыми из них. К примеру, как обосновать его настойчивые попытки выгородить главу самой опасной группировки — так называемого Офицера, который обвиняется чуть ли не во всех смертных грехах и ныне скрывается от правосудия? Как оправдать беспрецедентные усилия мэра по сокрытию от горожан важной общественной информации? А развязанная им в масс-медиа компания по дискредитации действий следственных органов? К тому же, отнюдь не праздным остается вопрос, кто финансирует его предвыборную агитацию, чьи миллионы осели на его кандидатских счетах?.
До выборов мэра Сильфона оставалось несколько дней.
От избирательной склоки все давно устали, даже средства массовой информации, пожавшие, пожалуй, рекордный урожай на невиданном доселе соперничестве кандидатов. Теперь в газетах и по местным телеканалам чаще демонстрировали любительскую фотосессию Германа, сопровождая показ подробными разоблачительными комментариями. Чуть позже к ним добавились откровения из заведенных на Германа уголовных дел, собственные журналистские расследования, притянутые за уши разнообразные домыслы.
В скором времени в глазах общественного мнения он предстал в незаслуженно возвеличенном, скорее собирательном образе самого кровожадного и самого предприимчивого за всю историю города бандита — некая буффонадная и зловещая помесь Робин Гуда, Бен Ладена и дядюшки Скруджа. Однако теперь, когда его коммерческие структуры разорились, его многочисленная бригада разбежалась, а его самого загнали в угол и приготовились закатить в лунку, его совершенно никто не боялся. Неожиданно нашлось множество свидетелей, которые все знали о Германе, все видели и слышали, а еще служили вместе с ним в армии, учились в одной школе, нянчили его на руках, когда он был безобидным малюткой. Всем было безумно интересно. Весь город смаковал подробности у экранов телевизоров, когда известный психотерапевт между четырьмя громадными рекламными паузами живописал о том, как пытался излечить преступного авторитета от алкоголизма.
Аквариумный мир, который Герман ранее цепко контролировал, купив и застращав, нынче сам исполнял зажигательную и похотливую ламбаду на руинах его бутафорской империи.
Всевидящий Сильвин знал, что Герман воспользовался его предупреждением, переданным через Мармеладку, и за пятнадцать минут до намеченного ареста покинул свой номер в гостинице Атлантида. Теперь он с несколькими самыми преданными сподвижниками скрывался в том самом многоквартирном доме, приготовленном под снос, где когда-то встречался с заезжими горцами, торгующими контрабандным золотом. Он пьянствовал, щелкал каналами переносного телеприемника и в минуты неконтролируемой ярости метал боевой десантный нож в старую фанерную дверь, отчего та довольно быстро превратилась в дуршлаг.
Герман даже не мог никому позвонить (его представления о конспирации этого не позволяли), но при этом все еще надеялся, что настанет день выборов, Старикашка в избирательном марафоне придет к финишу первым, и травля, наконец, закончится. Он вернется в свой императорский кабинет, разожжет старинный гигантский камин и, склонившись над картой провинившегося Сильфона, спланирует новые, еще более решительные походы и кровопролитные сражения. Он наберет новых рекрутов и беспощадно разделается с теми, кто сейчас пирует по нему поминки. Столичные, затем чиновники, журналисты, бывшие друзья-предатели — всех на дыбу! А этого гнусного докто-ришку, к тому же нарушившего врачебную тайну, он силой посадит на иглу, так что в ближайшие десять лет того будут лечить… от наркомании.
Отдельная проблема — вернуть во флигель Сильвина. И как он мог тогда проморгать этих замаскировавшихся под водопроводчиков конкурентов, которые ухитрились за считанные дни прорыть туннель в сотню с лишним метров! А ведь с этого и начались все его беды! Впрочем, Герман был уверен, что разыщет Сильвина и, крепко проучив, заставит вновь на себя работать. А в тандеме с этим гениальным шизофреником он будет непобедим, тля!
А тем временем столичные, хотя и бросили на поиски улизнувшего Германа лучших своих сыщиков, решили, что он больше не играет в высшей лиге и полностью сосредоточились на непотопляемом Старикашке. Вскоре на суд общественности было представлено множество неопровержимых доказательств, что мэр не только содействовал Герману в приватизации Сильфона (в том числе помог скупить ему по смехотворной цене лучшие объекты городской недвижимости и самые сочные участки земли в центре), но и якобы руководил им, то есть подлинный глава местной мафии — именно он. Не зря же он изо всех сил пытался спасти Германа, когда тот попал в водоворот обвинений. Старикашка угодил под беспощадный пресс отбившихся от рук газетчиков и, огрызаясь и отплевываясь, отступил в тень, обиженно отгородился ото всех, словно деепричастие запятыми, а его предвыборные проценты упали с семидесяти до тридцати.
Без новых финансовых поступлений и под камнепадом критики мэр вскоре показался столичным меньше муравьиного помета, но затем кто-то из здешних мальчиков-полит-технологов подсказал ему один креативный ход: если преследование Германа нельзя прекратить, то его нужно возглавить.
Вскоре все информационное пространство вновь занял Старикашка. Он предстал в новой роли бескомпромиссного борца с криминогенной ситуацией. Он с дистиллированным лаконизмом гневно обличал, клеймил, он обрушил карающий меч правосудия на уличную преступность и коррумпированные чиновничьи кабинеты.
В первую же ночь в Сильфоне накрыли пять публичных домов и три подпольных казино, арестовали свыше двух сотен хулиганствующих молодчиков, воров и проституток. На следующий день очередь дошла до бюрократов. Что касается скрывшегося от правосудия Германа, то теперь его искал весь город (его портреты наклеили даже в кабинках общественных туалетов, рядом с прокламациями стимуляторов потенции), а мэр ежедневно докладывал горожанам о результатах поисков, каждый раз уверяя жителей в том, что если б не бездарные, а может быть и нечистые на руку агенты федеральных спецслужб, Герман давно был бы схвачен и осужден. Попутно отправили в городскую тюрьму три десятка знакомых Германа, даже допрашивали его бывшую жену, но в конце концов отпустили, поставив ее мобильный телефон на прослушивание. Далее Старикашка обрушился на Иисуса, обозвав его крупнейшим мафиози, видным представителем глобальной преступной сети, пытающейся превратить Сильфон в собственную колонию, а потом доказал связь Иисуса с некоторыми кандидатами в мэры, окрестив их наймитами, актеришками, комедиантами, — правда, следует признать, очень хорошими, получающими отменную плату за каждое сыгранное представление…
Таким образом, Иисус получил от Старикашки чувствительный апперкот и кубарем покатился в угол ринга.
Есть такой тип победителей. Они всю жизнь одерживают верх за счет того, что соперники значительно их недооценивают. При всей своей кажущейся скромности, уступчивости и неказистой сентиментальности, такие люди являются на самом деле хитроумными и беспощадными перпетуум-мобиле. Старикашка был гениальным стратегом, талантливым менеджером, блестящим оратором с лучистой и возбуждающей харизмой. Его слова и обещания, несмотря на его пустую крючковатую внешность, всегда источали такой беспрецедентный свет добра и справедливости, что многие силь-фонцы верили ему безусловно.