Сильвин из Сильфона
Шрифт:
Доберман. Кто ты такой?! Кто тебя подослал?!
Сильвин. Никто, я сам пришел. Я хочу с тобой рассчитаться.
Доберман. Ну все, молись, гад! Это была последняя жрачка в твоей жизни!
Он приготовил кулак, чтобы обрушить на Сильвина молодецкий удар, но в это время в его занесенную руку вонзился кем-то брошенный самодельный нож. Доберман схватился за окровавленную кисть и испуганно отступил, опрокинув несколько столиков. Оглядевшись, он увидел обступающие его со всех сторон смурные тени — тех самых необычных посетителей кафе, которые теперь держали в руках не чашки и рюмки, а ножи, кастеты и прочие орудия уличной схватки. По одиночке каждый из этих доходяг мог бы без ка-стинга стать брендом местной компании ритуальных услуг, Доберман за свою жизнь перебил таких — не счесть, но толпой, вооруженные кровожадными взглядами и подчиняющиеся одной мстительной цели, они являли собой реальную силу, справиться с которой представлялось весьма сомнительным.
Пеликан воскликнул: Чё мы вам сделали, ублюдки, а? Давайте поговорим! У нас есть куча бабла, мы заплатим!
но выпущенный кем-то из рогатки свинцовый шарик попал ему в лоб, и он удивленно замер с открытым ртом и выпученными глазами.
Входная дверь уже сотрясалась от могучих ударов, это снаружи ломился Цербер, но двое калек защелкнули крепкую задвижку на двери и встали рядом, никого не подпуская.
Началась свалка. Сильвин отошел в сторону и, скрестив руки на груди, наблюдал, как взбесившийся Доберман увечил его товарищей — разбивал всмятку их лица, расшвыривал по всему помещению (раненные отползали, стонали в углах), как сам пропускал летящие со всех сторон удары ножей, цепей и дубинок, и истекал кровью.
В это время Пеликан с переломанными конечностями уже дымился на полу в луже крови, а девушка-пастушка, оказавшись в самом центре бойни, сидела на прежнем стуле с прямой спиной, и ее неестественно белое лицо предвещало близкий обморок.
Прошла минута и Доберман рухнул на груду поверженных им врагов. Над ним зловонной массой нависли разгоряченные странники и замелькал в воздухе один умелый клинок, щедро разбрызгивая кровавые ошметки.
Хватит! — строго приказал Сильвин. Оборванцы немедленно расступились. Он шагнул к Доберману — еще живому, но превращенному в груду парного мяса с двумя заплывшими глазами, и не сдержал кривой усмешки.
Доберман из последних сил приподнялся на локте. От него остро пахло страхом — Сильвин ощутил этот знакомый ему кислый запах.
Доберман. Я вспомнил! Я плюнул тебе тогда в стакан!
Сильвин. Ну наконец-то.
Доберман. Прости меня! Я больше никогда в жизни никого не обижу! Прикажи им не убивать меня!
Сильвин скривился, будто хлебнул горькой микстуры.
Сильвин. Хорошо, я тебя прощаю!
Ему подали фарфоровое блюдо с исключительным деликатесом: в соусе из крови лежали отрезанные уши, несколько пальцев и комочек носа Добермана.
Сильвин. Возьми. Возможно, тебе еще успеют пришить это на место. Правда, ты уже никогда не будешь прежним — ты станешь одним из нас, и будешь каждый день на себе ощущать, каково это, быть не таким, как все.
Доберман. Кто ты?
Сильвин. Я? Я Странник…
Поздно вечером Сильвин заглянул в комнату Марины. Девочка давно улеглась, но не спала в ожидании обещанной сказки. Сильвин подал обрадованному ребенку свалившуюся на пол игрушку, сине-розового ослика, и осмотрительно присел на краешек кровати: Ну, слушай дальше…
Широко раскрытые глаза Марины излучали столько доверия, тепла, чистоты, надежды, что Сильвин испытал к этому несчастному существу с обезьяньей мордашкой самый сильный в своей жизни прилив нежности. Он не сразу продолжил фантазию, которой вчера так поразил воображение девочки.
…Таким образом, странники, — уже подходил к концу истории Сильвин, — взялись управлять всем миром, и тут наступила эпоха всеобщего благоденствия. С тех пор люди стали жить мирно и сытно, в счастье и любви…
Марина уже спала, и ей снились голубые города: рисованные детской рукой дома с гостеприимно распахнутыми дверьми и счастливыми лицами в окнах, кружащиеся карусели, сине-розовый ослик, катающий на дружелюбной спине ребятишек, а также добрые странники, раздающие на улицах всем маленьким девочкам шоколадные конфеты и красные воздушные шары в форме сердец.
Запись 6
«БуреВестник», «Похищена семья мэра»
…Кто стоит за этим бесчеловечным преступлением? Узколобая шайка авантюристов, местные уголовники, пресловутый Странник или какие-либо международные преступные кланы? А может быть, к этому злодеянию причастны высшие властные структуры, которые, насколько мне известно, желали видеть главой нашего города совершенно другого человека?..
…К моему глубокому сожалению, вынужден предположить, что пока мэр не выполнит условия похитителей, ему не вернут жену и внука…
…Держитесь, господин мэр, мы с Вами!
В импровизированной приемной Странника, напоминающей содержимое ящика Пандоры, Герман с трудом пробился сквозь толпу из смердящих бродяг, бабушек-побирушек, инвалидов и криворожих юродивых (они лапали его за одежду, клянчили деньги, шныряли по карманам, показывали заточки и половые органы), но у самой двери его застопорила Чернокнижница — ныне что-то вроде секретаря Сильвина. Герман с огромным удовольствием познакомил бы алкоголичку со своей небезызвестной зуботычиной, чтобы впредь неповадно было вставать у него на пути, но краем глаза приметил в углу скучающих братьев Бо-бо, склеенных от рождения близнецов, — общее гигантское тело, две одинаковых раздобревших морды, четыре мегатонных кулака, двести пятьдесят килограмм чистого веса. Братья-мутанты имели какое-то отношение к Чернобылю и служили у Странника телохранителями; про них рассказывали, что они сжирают в день килограммов десять мяса и выпивают не менее двадцати бутылок пива, причем один мог есть, а другой пить — с общим желудком сыты и пьяны были оба.
Кто палку взял, тот и капрал. Герман с чувством омерзения к самому себе выдавил приветственную улыбочку и поспешил объяснить Чернокнижнице, что дело его настолько срочно, что не терпит и секунды промедления. Наконец он прорвался в жилище Сильвина и обнаружил в нем Гангрену и Нашатыря, распивающих в компании с хозяином помещения молоко из обычного литрового пакета. В сторонке, на потертом коврике, дремал Сатана в ошейнике с шипами и лишь приоткрыл один глаз, чтобы зафиксировать нового посетителя. На старом журнальном столике с ножкой, перевязанной посередине желтой изолентой, громоздилась спортивная сумка, доверху набитая пачками засаленных банкнот.
Заметив возбужденного Германа, Сильвин поспешил прервать беседу: Простите меня, друзья — дела. Забирайте эти деньги и вложите их туда, куда мы договорились.
Гангрена сразу же потянулся черными ногтями за своими костылями. Нашатырь тоже засуетился, но сначала нюхнул из пузырька прозрачной жидкости, встряхнул квадратным черепом и лишь после этого повесил сумку с деньгами себе на плечо: Все сделаем, как ты сказал. Ни о чем не беспокойся!
Сильвин. Что случилось, Герман? Герман. Ты не поверишь, камрад! Мне сейчас звонил мэр!