Силы, нас формирующие
Шрифт:
Но кричал он не на меня. Он просто кричал, вот и все. По сути дела, в этом ничего удивительного не было. Клаус и Джордж Реймс никогда со мной по-настоящему не беседовали, даже окриками себя не утруждали. Они знали, что я занимаюсь своим делом - точнее, занимался им двадцать семь лет подряд - внимательно и методично, так что мое присутствие не требовало доказательств. Вопли являлись неизменным спутником работы.
Клаус начинал кричать, только когда Реймс надувал свою жену-вымогательницу. Но вопли свои он адресовал не мне, а воздуху. В конце-то
Он опустился на колени и принялся собирать маленькие неограненные алмазы, которые сам же и рассыпал, а когда подобрал все, то для надежности улегся животом на пол, вытирая его жилеткой, и заглянул мне под стул.
Удовлетворившись, он поднялся, отряхнулся и ушел, словно был уверен, что я на рабочем месте. Или, с его точки зрения, меня можно было не принимать во внимание? Это был трудный вопрос, но не в том дело. Меня здесь не было. Я отсутствовал.
Я развернулся и опять очутился в холле.
Лифт исчез.
Придется или долго ждать, или пешком спускаться в вестибюль.
Машины не останавливались на мои знаки.
Мне придется ждать до тех пор, пока кто-нибудь с этого этажа не захочет спуститься вниз.
Именно тогда на меня обрушился весь ужас происшедшего.
Как странно...
Всю свою жизнь я был тихоней, тихо женился, тихо жил, а теперь лишен даже самого простого удовольствия - помереть с грохотом. Даже это отняли у меня. Меня погасили, как какую-нибудь свечку. Кто это сделал, как или зачем - не играло роли. "Меня ограбили подчистую, - думал я, - оставив одни звуки, неизбежные, как налоги. Да и этого у меня не осталось. Я сделался тенью, призраком в реальном мире". Впервые в моей жизни страхи, о которых я понятия не имел, которые были запрятаны глубоко внутри, вырвались наружу.
Меня зашатало от ужаса, но, хотя мне хотелось кричать, я не закричал. Я ударил кого-то, ударил изо всех сил, ударил прямо по лицу, почувствовал, как его нос задирается вверх, как темными струйками начинает течь кровь, как заныли костяшки. Потом ударил еще раз - кулак скользнул по крови, потому что я Альберт Винсоцки, и они отняли у меня мою смерть, сделали меня окончательным тихоней. Я никогда никому не причинял беспокойства, меня было трудно заметить, и когда наконец-то появился человек, который тревожится за меня, обращает на меня внимание, думает обо мне именно как обо мне, меня обокрали!
Я ударил в третий раз, сломав ему нос.
Он ничего не замечал.
Он вышел из лифта, истекая кровью, но даже не вздрогнул.
Вот т о г д а я завопил.
Долго. Лифт - и я в нем - сновал вверх-вниз, но никто н слышал моего крика.
Наконец, я выбрался наружу и бродил по улицам, пока не стемнело.
Две недели могут пролететь мгновенно, если вы влюблены или богаты и ищите приключений, если жизнь ваша - никаких хлопот и сплошные удовольствия, если вы здоровы и мир представляется вам дружелюбным, радостным и привлекательным,
Две недели.
Последующие две недели были самыми долгими в моей жизни, поскольку оказались адом. Одиночество, полнейшее, доходящее до агонии одиночество посреди толпы. В неоновом сердце города я стоял посреди улицы и орал на прохожих. Еще немного, и я побежал бы...
Две недели скитаний, когда спишь, где захочется - на парковых скамейках, в номерах для новобрачных отеля "Уолдорф", дома в собственной постели, - ешь, когда захочется тогда я просто брал то, что мне хотелось. Это не было воровством, уж это определенно. Если бы я не ел, то умер бы от голода, а на моем месте и без того была пустота.
Несколько раз я заглядывал домой, но Альме флиртовать без меня было только проще. Слово "флиртовать" здесь подходит.
Я никогда не думал, что Альма способна на такое, особенно если учесть вес, который она набрала за последние годы... Но поклонник нашелся.
Джордж Реймс, мой босс. Я тут же поправил себя: мой бывший босс.
Так что я не испытывал реальных обязанностей перед домом и женой.
У Альмы есть дом. У Альмы есть Зуся. И, как выяснилось, у нее есть Джордж Реймс, этот жирный урод.
К концу второй недели я превратился в пугало. Грязный, небритый, но кого это заботит? Кто может увидеть меня? Да и кто способен позаботиться обо мне?
Моя первоначальная враждебность вылилась в более конкретный антагонизм против всех. Люди на улицах не подозревали, что я колочу их, когда прохожу мимо - такое во мне укоренилось извращение. Я пинал женщин, шлепал детей. Я был безразличен к жалобам и крикам тех, кого дубасил. Их боль была расплатой за мою боль, особенно если учесть, что никто не издавал ни звука.
Все это происходило в моем воображении. Я и в самом деле мечтал, чтобы кто-нибудь из них заплакал или застонал, поскольку т акое очевидное проявление боли могло свидетельствовать, что я оказался в сфере их внимания.
Но подобных звуков не раздавалось.
Две недели? Ад! Потерянный Рай!
Прошло чуть больше двух недель с того дня, как Зуся проскочила мимо меня, когда я более-менее свил себе гнездышко в фойе Святого Морица-В-Парке. Я валялся на диване, надвинув на глаза шляпу, позаимствованную у какого-то пешехода, когда меня охватило непреодолимое желание что-нибудь предпринять.
Я спустил ноги на пол и сдвинул шляпу на затылок. Я заметил человека в теплой куртке, стоявшего перед табачным киоском, листавшего газету и посмеивавшегося.
"Вот сукин сын!
– подумал я.
– Какого черта он веселится?"
Меня это вывело из себя, я подошел и пихнул его. Он глянул на меня и отступил в сторону. Я, конечно, ожидал, что даже после моего толчка он будет продолжать чтение, и его движение удивило меня. Я нагнулся было к ящику с сигарами, когда получил удар в живот, от которого сбилось дыхание.