Симфонии
Шрифт:
Стал ходить по серым камням ребенок. Успокаивал себя: «Это всё сны… И мне не страшно…»
Море шумело. Пронеслась стая черных куличков, задевая ребенка упругими крыльями.
Пахнуло знакомой близостью. Не успел обернуться, как его плечи закутали теплым, козьим пухом, и старческая рука стала поглаживать шелковистые волосы.
Это пришел старик. Ему смеялся ребенок: «Ты опять пришел. Ты не камень…»
Старик оборвал его, гремя басом: «Так хорошо… Так лучше всего…» Сел рядом.
Тонкий, изогнутый полумесяц затерялся
То он наклонялся к спящему, воздевая над ним свои благословляющие руки, то, откинувшись, сидел неподвижный, весь сверкающий.
Белоструйная седина покрывала сутулые плечи. Борода протянулась до пояса.
Серые очи — две бездны, сидевшие в огромных глазницах, — впились в успокоенную даль.
Гасли бледно-синие туманы. Убегали на запад. Изумрудно-золотой небосклон розовел.
Ребенок протирал синие очи. Шептал: «Старик еще здесь». Забывался.
Серебряно-белые ризы, ослепительный жезл старика трепетали в оранжевых искрах.
На груди старика колыхалось таинственное ожерелье из бриллиантов. Казалось, это были всё огоньки, вспыхнувшие на груди… А к ожерелью был привешен знак неизменной Вечности.
Старик молчал, но сдержанные восторги рвались из воспламененной груди его.
Казалось — он шептал: «Созвездие Волопаса прожило сто миллионов лет. Проживет и еще столько же… А к созвездию Пса приблизилась яростная комета…»
Это он вел счет своему хозяйству.
Ребенок проснулся. Старик исчез. С грустью вспоминал ночное посещение.
Взглянул туда, где торчал белый камень. Камня не было.
Нагрянувший прилив унес его в море, чтобы снова выбросить…
Ребенок задумчиво стал гулять вдоль берега. Собирал перламутры. Иногда он давил перламутры. Они хрустели под ногами.
Ветер дул ему в лицо, обсыпал бархатным песочком.
Белокрылый орел потряс окрестность ликующим криком, и этот крик слушал ребенок, прижавшись к черной скале…
В его глаза вставили по огромной бирюзе, и вот из глаз исходили лазурно-синие лучи, потому что ребенок слушал зов, по временам возникавший из Вечности.
Ему было грустно и весело. Он знал, что старик бродит в этих странах.
На фоне оранжевого горизонта плыл благодушный кентавр, рассекая прозрачные волны лошадиными копытами… Над морем восходил пламенный яхонт.
На него сбоку наплывала покорная туча своими длинными, узкими перстами из расплавленного золота… Скоро она все покрыла белым горбом.
Горбатые края засверкали.
К нему приполз крабб. Сидел перед ним, раскорячившись.
Оживленно толковали о текущих событиях.
Водяной обитатель спешил уведомить ребенка, что в глубинах — волнение: еще вчера к ним приполз неведомый змий и теперь залегает в кораллах.
Так говорил крабб, разводя клешнями на солнечном припеке; со слезами на глазах умолял ребенка быть осторожным, не слишком удаляться от серых камней.
Но ребенок не боялся змия: он знал, что сюда пришел и старик.
Любопытный ребенок взобрался на черную скалу, нависшую над морем. Прозрачная вода не скрывала тайн.
Звезды морские усеяли дно. Ребенок видел на дне и заснувшего змия, и бледно-розовый коралл с мелькавшими над ним бриллиантовыми рыбками.
Это была огромная змея с небольшой головой как бы теленка, увенчанной золотыми рожками.
Ребенок смеялся над спящим ужасом, шептал своим жемчужным голоском: «Ты мне не страшно, чудовище: я высоко над тобою. Мне весело! Меня защитят от твоих покушений!»
Так малютка покрикивал, то белея, то вспыхивая, но бледно-желтые волосы тихо встали над головой от неведомого ужаса.
Вдруг спящая гадина подняла телячью головку свою — облизнувшись, мгновенно скрылась в коралловых зарослях…
Обернувшийся ребенок увидел старика.
Ризы старика не сверкали, как ночью, а на мраморном челе притаилась чуть видная морщина.
Старик прошел, не глядя на ребенка, по временам нагибаясь к земле.
Это он собирал жемчужины.
Водяные отрывки туч — снежно-белые, поддуваемые ветром, — так низко пролетали над скалами.
Быстрая птица, возносясь, по временам пронзала их криком.
Вечер подкрался незаметно. Снова блестела зарница ядовито-коварным пламенем. В отчетливой ясности на востоке стоял огромный утес.
По вечерам там расхаживал строгий муж, охранявший Эдем. В его руках сверкал огненный меч.
По временам он заносил над вечереющим миром огнистое лезвие меча: тогда казалось, что вспыхивает молния.
Тонкая, изогнутая полоска серебра поднималась над волнами, и растянутые облачка засверкали, как знакомые серебряные нити на фоне бледно-голубого бархата.
Ребенок не вернулся к серым камням, но остался ночевать на черной скале. Он ничего не боялся, потому что вдали от времени до времени сверкало облачко серебром своим и потом вновь пропадало.
Любовно засматривался ребенок на далекое сверкающее облачко, шепча: «Это старик. Его ризы сверкают…»
Вдали несся херувим багровым метеором.
Когда все уснуло, все успокоилось, из морской глубины поднялась к небу точно гигантская палка. Это была морская змея.
Рогатая, телячья головка, вознесенная кверху, быстро повертывалась во все стороны, высматривая и вынюхивая.
Потом она опустилась в глубину так же бесшумно, как и поднялась.
Глядя на морскую поверхность, никто не мог бы сказать, какие ужасы водятся в глубине ее.
Ребенок видел сон. Ему казалось, что огромные змеи душат его в своих могучих объятиях.
И он просыпался, но все было тихо. Вдали, в этих мировых объятьях, чернобредовых, несся херувим багровым метеором, оставляя на море летучую полосу огня.