Симфония в миноре
Шрифт:
– Нет, — терпеливо ответила Эверетт. — Мы действительно не можем путешествовать в прошлое по своей ветви Вселенной и изменять его. Но, как я объясняла на заседании, мы способны менять прошлое ТКЗ, не сталкиваясь с последствиями, которые страшат вас. Иными словами, с точки зрения нашего «прошлого» и «настоящего», Эртманн удалось заблокировать действие вакцины и воспрепятствовать продлению жизни Бетховена. Однако если вы вернетесь туда «сейчас» и схватите ее за руку, то, с точки зрения нашего видения будущего, которое превратится
Роббинс надеялся, что она не видит его лица под капюшоном…
– Даже если вы этого не понимаете, — уступила Эверетт, — то просто поверьте мне на слово. Сделайте так, как я говорю, и все получится. — Она усмехнулась. — Доверьтесь мне: как-никак я физик.
Роббинс и остальные двое мужчин поморщились. Судя по всему, она несвоевременно решила продемонстрировать чувство юмора.
– Переход активизирован и работает стабильно, — оповестил Майлс.
– Удачи, доктор Роббинс, — пожелала Эверетт.
Кажется, мне действительно не помешает удача, подумал он и шагнул к отверстию Перехода.
– Да, кстати!
Роббинс уже занес ногу и теперь балансировал на пороге. Эверетт зловеще улыбалась.
– Вам надо пробыть на ТКЗ не более пятнадцати минут. В противно случае вы можете в буквальном смысле столкнуться с самим собой, Когда вы впервые явились туда с вакциной. Не знаю точно, чем это закончится, но могу предположить весьма неприятное развитие событий.
Как будто без этого у него не было причин для беспокойства!
Сама транслокация прошла гладко, без неожиданностей. Кухня в композиторском доме осталась совершенно такой же, какой он ее запомнил. Спустя несколько секунд в дверь вошла Дороти Эртманн. Она была одета в точности так, как во время их последней встречи в переходной камере. В тех самых очках и браслете, которые Майлс потом поднимал с пола. В левой руке она сжимала инжектор — такой же, каким он вводил вакцину — или только собирался ввести?.. Он подпустил ее к двери спальни, а потом прошептал:
– Стойте!
Она застыла, как неживая. Только голова медленно повернулась в ту сторону, откуда донесся шепот.
– Я знаю ваши планы и не могу позволить вам помешать спасению великого человека! — Роббинс надеялся на то, что слова звучат угрожающе.
– Видимо, вас послал доктор Харрисон? — прошептала она в ответ
– Да.
Ее плечи опустились, инжектор переместился в карман белого лабораторного халата.
– Я должна была догадаться, что из этого все равно ничего не выйдет.
– Сейчас мы вместе с вами вернемся в кухню, задействуем Переход и исчезнем отсюда. Вам понятно?
У нее было настолько удрученное выражение лица, что Роббинс с трудом подавил желание сгрести ее в охапку и ободрить: не беда, все в порядке! Она вздохнула.
– Пожалуй.
Роббинс стремительно повлек ее к кухне. Но стоило ему включить свой браслет, как она вырвалась и крикнула:
– Нет!
Роббинс оцепенел. Не хватало только, чтобы она разбудила Бетховена…
– Ваш замысел опасен! — крикнула она. — Вы уничтожите и наш, и этот мир! Мы все можем испариться, словно нас никогда не существовало, или испытать невообразимые страдания. Я не могу этого допустить!
Она схватила с ближайшего стола зазубренный нож, показавшийся ему знакомым, и занесла его.
Роббинс смотрел на нее во все глаза. Что делать? Он был выше ростом и превосходил ее силой. Однако он не умел драться, а Дороти моложе на полтора десятка лет.
– Не глупите! — нашелся он. — Все кончено. Как вы собираетесь распорядиться этим ножиком? — Он с опозданием вспомнил, что имеет дело с хирургом; он предполагал, что его вопрос прозвучит риторически… — Мы вас раскусили. Вы не можете противостоять сразу всем, впрочем, оговорился он про себя, сейчас тут находятся не сразу все, а он один).
Эртманн медленно опустила руку с ножом.
– Вы правы, — прошептала она. — Со всеми мне не сладить. Рыба проглотила наживку. Осталось умело подсечь.
– Харрисон доверился вам, а вы обманули его доверие. Вы предали сразу весь институт, но в первую очередь, конечно, его. Он все эти годы был вам почти отцом, но вы и его не пощадили! — Насчет «отца» он питал кое-какие сомнения, но обвинение прозвучало неплохо.
Нож со звоном упал на пол. Роббинс оглянулся, ожидая проклятий ; уст композитора, выскочившего из спальни, чтобы схватить грабителей.
– Вы правы, — повторила Эртманн. Очки закрывали ее глаза, поэтому он не видел слез, зато слышал всхлипывания. — Что же мне теперь дать?
– Включить Переход и убраться — сейчас же!
Грубость — не его стиль. Наоборот, ему очень хотелось утешить Доги. Она послушно нажала клавишу на своем браслете. Переход ожил поглотил ее.
Роббинс перевел дух. Оказывается, он не знал всех своих талантов…
Потом он напрягся. То, что Бетховен не появился в кухне, еще не означало, что он не шарит в спальне рукой в поисках свечи с намерением разобраться, кто это разбудил его. Роббинс осторожно возвратился к спальне и заглянул туда.
Гений громко храпел, лежа в той же позе, в которой Роббинс уже видел его (или еще только увидит?), когда побывал здесь с вакциной. Роббинс мысленно выругал себя за глупость. Эртманн могла бы шуметь хоть всю ночь — тугоухий Бетховен все равно бы не проснулся!
Он опять вернулся в кухню. Роббинс не знал в точности, сколько врмени осталось до «его» появления, и ему совершенно не хотелось испытать на собственной шкуре те неприятности, на которые намекала Эверетт, предостерегая его от встречи с «собой» прежним.