Симонов и война
Шрифт:
Пишу тебе потому, что так и не смог устно достаточно ясно объяснить тебе свое душевное состояние, которое не позволяет мне, без насилия над собой как писателем, взяться за статью, о которой шла речь, и разбирать в ней только одну сторону вопроса, умалчивая о другой ее стороне.
Тебе, как главному редактору «Правды», члену ЦК и просто как человеку, которого я уважаю, считаю себя вправе показать некоторые мои письма, написанные за последние шесть лет и в противоположность многим иным личным и коллективным посланиям нашего времени попавшие только туда, куда они были писаны.
Кроме этого, посмотри две странички из моего предисловия к собранию сочинений и речь на съезде писателей в том виде, как она была сказана.
Посмотри, пожалуйста, внимательно все подряд.
Я глубоко уверен, что в интересах советской литературы необходимо изменить неправильную практику, сложившуюся в нашей цензуре, которая слишком часто предъявляет писателям требования, несовместимые ни с правдой истории нашего великого общества, ни с честью нашей советской литературы. И чем скорее это положение будет изменено, тем сильнее станут наши позиции в борьбе с зарубежной и внутренней антисоветской пропагандой, и в том числе — с окололитературной подпольщиной и полуподпольщиной.
Я глубоко убежден в этом. Но мои соображения на эту тему, к сожалению, пока, видимо, не для печати. А для печати я писал и буду писать статьи только на те темы, на которые могу писать не кривя душой. Таких тем в нашей жизни много, большинство. На них я, в меру своих сил и способностей, пишу все эти годы в «Правду».
С товарищеским приветом,
уважающий тебя Константин Симонов.
Генеральному секретарю ЦК КПСС
товарищу Л. И. Брежневу
Год назад, после моего вторичного обращения к Вам, Вы обещали мне решить затянувшийся вопрос с моей книгой «Сто суток войны», лично прочтя ее.
Я хорошо понимаю всю меру Вашей занятости, но все же как мне быть?
Со времени моего первого обращения к Вам пошел третий год.
Со времени моего второго обращения к Вам и посылки Вам экземпляра моей работы со сделанными мною купюрами, дополнениями и поправками — пошел второй год.
Последний том моего собрания сочинений, в который входит эта книга, так до сих пор и не набирается. А между тем подписчики должны были получить его еще в прошлом году.
Я дал себе слово, что не напомню Вам о себе раньше, чем через год, но этот год прошел.
Не зная, как дальше быть, еще раз прошу о помощи.
Уважающий Вас Константин Симонов.
Главному редактору издательства
«Советский писатель» В. М. Карповой
Получив Ваше письмо о рукописи И. Эренбурга «Летопись мужества», адресованное одному из нас и извещающее, что издательство не могло принять к изданию этот сборник, мы, два секретаря Союза писателей СССР, два военных корреспондента, неплохо знающих и что такое в ней место Ильи Эренбурга, просим Вас в корне пересмотреть свое неправильное решение.
Прежде чем писать Вам это свое письмо-рецензию, к которому, как мы надеемся, Вы отнесетесь с не меньшим вниманием, чем к рецензиям Г. Владимирова и П. Жилина, мы оба вновь внимательно прочитали рукопись сборника статей И. Эренбурга «Летопись мужества» и изучили отзывы и рецензентов издательства А. Дымшица и Л. Кудреватых, предлагающих издать книгу, и отзывы П. Жилина и Г. Владимирова, предлагающих не издавать ее.
Мы подтверждаем свое ранее сложившееся мнение, что сборник статей И. Эренбурга следует непременно издать, а отзывы рецензентов, возражающих против этого, считаем необоснованными.
Почему мы так считаем?
Во-первых, статьи И. Эренбурга доносят до нас живое дыхание тех трудных, но героических дней. Людям молодым, не пережившим войну, они откроют много нового, им неизвестного. Людей нашего поколения они многое заставят вспомнить — нельзя без волнения читать эти статьи. Во-вторых, издать
И последнее. В известном смысле эти статьи Эренбурга уникальны. Дело в том, что в годы войны по дипломатическим соображениям наша печать почти не выступала по поводу таких вопросов, как затяжка открытия второго фронта и размеры той помощи, которую оказывали нам союзники. Эренбург пишет об этом из статьи в статью с поразительной для того времени прямотой и резкостью — неслучайно у него возникали конфликты с западной прессой (поэтому, кстати, вызывают, по меньшей мере, удивление некоторые места в отзывах рецензентов, которые, по-видимому, хотят, чтобы Эренбург в те годы писал об этом в тех формулировках, которые мы употребляем сейчас, в ряде случаев они просто не улавливают убийственно иронического тона — например, когда Эренбург пишет о «дружественных неточностях» некоторых газет союзников и т. п.). Эти статьи Эренбурга весьма актуальны и потому, что противостоят фальсификаторам истории Второй мировой войны и показывают, что не только сегодня, но и тогда мы отлично понимали, какую «игру» ведут некоторые политические деятели союзнических стран.
А теперь мы вынуждены чуть подробнее остановиться на одном положении рецензентов П. Жилина и Г. Владимирова. Это их главный аргумент против издания сборника. Однако выдвинутое ими положение касается не только данного сборника Эренбурга, но большей части того, что создано нашей литературой в дни войны. В рукописи почти всюду подчеркнуто как «крамольное» слово «немцы» — это, считают рецензенты, может оскорбить наших товарищей в ГДР и наших друзей в ФРГ и осложнить даже наши отношения с этими государствами. Однако правда есть правда, и с нами воевали не фашисты, прибывшие с Марса, а немецкие фашисты, мы сражались с армией, которая не состояла из одних членов национал-социалистической партии. Если следовать требованию, выдвигаемому П. Жилиным и Г. Владимировым, очень многое из того, что было создано в дни войны, заслуженно переиздается и читается сейчас (и во многих случаях переведено на немецкий язык и в ГДР, и в ФРГ), надо просто пустить под нож. И «Наука ненависти» М. Шолохова (там ведь говорится: «Все мы поняли, что имеем дело не с людьми, а какими-то осатаневшими от крови собачьими выродками. Оказалось, что немцы с такой же тщательностью, с какой когда-то делали станки и машины, теперь убивают, насилуют и казнят наших людей».), и «Рассказы Ивана Сударева» А. Толстого («А хорошо бы вот так — тюкать и тюкать колуном по немецким головам, чтобы кололись они, как стеклянные…»), и повесть Б. Горбатова «Алексей Кулиев, боец» («Эх, немец, немец! — произнес он сквозь зубы. — Добрый я. Это ты верно угадал. Ко всякому живому существу добрый я человек. Но только ты мне под руку не попадайся. Эй, не попадайся! К тебе у меня доброты нет».), и очерк А. Платонова «Внутри немца» («Все лучшее, что было когда-то в Германии, теперь от них ушло; то, что не успело уйти, то умерщвлено или обездушено до степени идиотизма. Немецкая земля обеспложена господством тиранов; в ней не осталось сил не только на большое творческое дело, но даже на то, чтобы создать в грамотной форме свою последнюю, предсмертную мечту».), и известную статью В. Вишневского «Говорит советский народ» («Известна методичность немцев. Но кто доподлинно знал, что и в дело истребления они внесли методичность, леденящую сердце».) <…>.