Симонов и война
Шрифт:
Стр. 138. Предлагается купировать очень поучительную историю, говорящую о великолепном отношении населения к армии. Скверный поступок какого-нибудь отдельного бойца, кстати сказать не оставленный без последствий, не должен, мне кажется, никого смущать на фоне общего смысла этого эпизода. А поведение стариков в этом эпизоде говорит о том, что никто не мирился и не собирался мириться с подобными случаями.
Стр. 148–149. Предлагаются две купюры, с тем чтобы исключить строчки о преждевременной эвакуации группы одесских милиционеров, которые, уехав раньше времени, возвращаются обратно воевать в Одессу. Никаких обобщений здесь я не делаю, даю лишь сам факт: люди дрогнули, их заставили вернуться,
Стр. 153. Предлагается купюра того места, где я объясняю, почему кадровые дивизии, входившие в Приморскую группу, так хорошо держались в боях под Одессой. Не понял, что здесь дурного? Разве то, что эти части отходили, каждый раз резко отрываясь от противника и выводя всю материальную часть, не должно было впоследствии способствовать и крепости их боевого духа, и их реальной боевой силе, поскольку они сохранили всю материальную часть?
Стр. 140–145. Проблема, связанная и с историей группы генерала Качалова, и с окружением 6-й и 12-й армий действительно имеет свои специфические сложности.
Мною сделан ряд рекомендованных мне купюр на страницах 142,143,144,145; кроме них сделан ряд существенных уточнений в тексте.
Сами имена, упоминаемые мною, уже упоминались в печати и ранее, а оценка действий людей, о которых идет речь, дана в спокойном и объективном тоне.
Приведенные мною данные об ожесточенной борьбе в окружении частей 6-й и 12-й армий — свидетельствуют не только об исключительной тяжести их положения, но и о мужестве людей.
Сказанное совпадает с данными, приводимыми в книге И. Баграмяна:
«…в таких условиях продолжался отход 6-й армии. Не легче было и войскам 12-й армии, левый фланг которой тоже все время оставался под угрозой обхода.
Обе армии не смогли закрепиться на том рубеже, который был указан Ставкой, и продолжали медленно, с ожесточенными боями отходить, проталкивая впереди себя огромные автомобильные и железнодорожные транспорты, нагруженные эвакуируемым имуществом и ранеными. В этой труднейшей обстановке, когда единственным спасением от окружения был скорый отход, армии оказались скованными подобно путнику, сгибающемуся под тяжестью непосильной ноши. И ничего сделать было невозможно. Приходилось тащить эту ношу: если с имуществом еще можно расстаться, то оставлять эшелоны раненых — не в обычаях Советской армии <…>.
…положение войск нашего левого крыла все ухудшалось. Они откатывались все дальше на юг. Попытки установить с ними связь по обходным направления не дали ощутимых результатов. Представители штаба фронта с трудом добирались туда на самолетах через широкую полосу, занятую противником. Штабу фронта с каждым днем становилось труднее управлять действиями этих войск. Но еще хуже было то, что мы не могли снабжать 6-ю и 12-ю армии с наших баз. Все чаще приходилось просить командование Южного фронта доставлять хоть сколько-нибудь боеприпасов и горючего этим армиям <…>.
…обе эти армии героически сражались с наседавшими крупными силами противника. Но борьба протекала в крайне неблагоприятных условиях. Наши войска оказались во вражеском кольце».
Добавлю, что я с особым внимание отнесся к замечаниям по этим страницам моей работы и думаю, что в результате купюр и поправок, сейчас
А теперь о купюрах, которые рекомендуется мне сделать на страницах 188–194 и 199–203 — последней части моего «Дневника», связанного с поездкой под станцию Сальково и на Арабатскую стрелку.
Три сделанные мною на этих страницах купюры уже упомянуты выше.
Все остальные, предложенные мне здесь купюры связаны по смыслу одна с другой, и в данном случае я не согласен со всеми ними вместе взятыми. И вот по каким существенным причинам:
Во-первых, все написанное в «Дневнике», так и было, как описывается. Точность своих дневниковых записей я имел возможность через много лет проверить по документам, которые и привожу теперь.
Во-вторых, значительная часть этих моих дневниковых записей вошла в книгу мемуаров П. Батова «Перекоп» (1971). Генерал армии Батов попросил у меня разрешения включить в свою книгу эти записи, считая их достаточно достоверными и при этом будучи человеком, лучше кого-нибудь другого знавшим обстановку, сложившуюся в те дни в Крыму.
В-третьих, я написал и неоднократно публиковал, в том числе в собрании сочинений, повесть «Пантелеев», основанную на этих дневниковых записях. Всякий, кто прочтет и «Дневник», и эту повесть, увидит, что в обоих случаях речь идет о тех же самых событиях.
В-четвертых, именно в силу любви к людям нашей армии, о которых я пишу всю жизнь, я не могу без возмущения вспоминать о тех отдельных личностях, чье позорное поведение пятнало честь мундира. Таких людей, к нашему счастью, было немного, но они были. И пример встречи именно с таким человеком в лице полковника Киладзе как раз и приведен в «Дневнике». Читателя учат главным образом на положительных примерах, но иногда учат и на отрицательных, ибо порой полезно показать не только как следует себя вести, но и как не следует.
Поскольку в данном случае речь шла о конкретном человеке, готовя «Дневник» к печати я подошел к этому вопросу с полным чувством ответственности. Проверил весь дальнейший путь человека, о чьем отрицательном поведении идет речь в «Дневнике», и убедился, что он и впредь остался таким же, пытался и дальше лгать самым бессовестным образом и, домогаясь, чтобы отменили наложенное на него взыскание, писал жалобы Берии. Однако, несмотря на резолюции, все это не увенчалось успехом: Главное управление кадров Красной Армии, куда были пересланы заявления, заняло принципиальную позицию и не пересмотрело отрицательных оценок этого человека.
Наконец, последняя причина, по которой я не вижу оснований делать рекомендованные мне купюры. История эта в высшей степени поучительная. Точность и правдивость донесений — один из залогов успеха на войне; неточность и неправдивость донесений оборачивается поражениями и кровью. Это понимали и во время войны. Чем дальше, тем тверже соблюдались в армии требования щепетильной честности, предъявляемой к донесениям на всех уровнях. Чем дальше, тем больше это становилось священным законом и тем суровей карались нарушения этого закона.
Уверен, что история, рассказанная мною о происшедшем под Сальково и на Арабатской стрелке, — хотя и горькая, но весьма поучительная и нужная.
А то, что на это происшествие еще тогда, несмотря на его казалось бы, незначительность в масштабах всей войны, обратил внимание Генеральный штаб и потребовал разъяснений, свидетельствует, что этому и тогда было придано принципиальное значение. Разоблачение лживых донесений, связанных и с Сальково, и с Арабатской стрелкой, свидетельствовало о правильности отношения нашего командования к этой проблеме и способствовало в дальнейшем обороне Крыма.