Симонов и война
Шрифт:
Я привел эту цитату еще и потому, что она раскрывает, как Симоновым делались записи бесед, раскрывает его «технологию», обеспечивавшую высокий уровень точности.
Остается сказать, что точка зрения Симонова, добросовестно воспроизводящего рассказанное ему, вовсе не всегда совпадает с точкой зрения его собеседников, да и вообще и беседы, записанные Симоновым, и «Глазами человека моего поколения», как и полагается воспоминаниям, субъективны. Было бы неосмотрительно видеть в них некий исторический приговор, это только свидетельские показания, хотя и очень важные. Симонов отдавал себе в этом ясный отчет и хотел, чтобы так понимали его читатели. Среди записей, сделанных им в больнице в последние дни жизни, есть и такая: «Может быть, назвать книгу „В меру моего разумения“». Он хотел подчеркнуть, что на абсолютную истину не претендует, что написанное и записанное им — лишь свидетельства современника.
Составившие эту книгу рукописи, находившиеся в архиве К. М. Симонова, который хранится в его семье, к печати автором не были подготовлены. Продиктовав первую часть книги, Симонов, к сожалению, даже не успел или уже не смог ее вычитать и выправить. В книге сохранены даты диктовок, чтобы таким образом напоминать читателям, что писателю не удалось завершить работу над текстом. При подготовке рукописи к печати были исправлены явные ошибки и оговорки, неверно понятые при перепечатке с диктофона на бумагу слова и фразы.
Послесловие к предисловию
Читателю необходимо знать, что предисловие написано четверть века назад и, готовя книгу к юбилейному изданию, мы решили, во-первых, сохранить предисловие таким, как оно было написано перед первой публикацией, а во-вторых, дополнить второй ее раздел «Сталин и война» материалами из симоновского архива, свидетельствующими, что, размышляя над ролью Сталина в отечественной истории, Симонов собирал факты, мнения, отголоски этих фактов и оттенки этих мнений среди очень широкого круга современников. Так появились в книге, в ее нынешнем виде, беседы с вдовами погубленных военачальников и партийных боссов, ответственными чиновниками времен Отечественной войны, а также некоторые рассуждения, что Симонов записывал для работы над будущими книгами или по въевшейся привычке — записывать, чтоб не забылось, все здравое, что приходит в голову в связи с важной, противоречивой, трудно вызревающей темой. Поскольку тексты, составлявшие второй раздел первого издания книги не носили канонического характера, мы сократили в беседах с Жуковым, Коневым и Василевским те страницы, которые изначально относились к собственным биографиям маршалов и не имели прямого отношения ни к Сталину, ни к войне. К этому добавились письма к генералам армии Батову и Москаленко и долго ждавшая в архиве стенограмма беседы с генерал-лейтенантом Михаилом Федоровичем Лукиным — героем и жертвой этой войны, большую часть которой он провел в немецком плену. Нам кажется, что эта беседа вносит в книгу неожиданные и важные детали.
В это юбилейное издание мы добавили третий раздел, полностью состоящий из писем, и назвали его словами Симонова «В меру моего разумения». Этот материал дополняет книгу подробностями ежедневной борьбы автора за написание правды о войне, против написания о ней неправды, за отдание должного высокому подвигу рядового участника войны и попыткам, в меру сил, помочь людям, потерявшим близких на войне, испытывающим неудобства в результате несправедливостей в окружающей их жизни. И пусть читателя не обманывают подзаголовки «Письма о литературе» или «Письма о кино» — это тоже о войне, о том, как нелегко было автору рассказывать о ней правду в книгах и на экране.
Раздел первый
ГЛАЗАМИ ЧЕЛОВЕКА МОЕГО ПОКОЛЕНИЯ
(Размышления о И. В. Сталине)
23 февраля 1979 года
Прежде всего следует сказать, что рукопись, к работе над которой я сегодня приступаю, в ее полном виде не предназначается мною для печати, во всяком случае, в ближайшем обозримом будущем. В полном виде я намерен сдать ее на государственное архивное хранение с долей надежды на то, что и такого рода частные свидетельства и размышления одного из людей моего поколения смогут когда-нибудь представить известный интерес для будущих историков
В прошлом году минуло четверть века со дня смерти Сталина, а между тем мне трудно вспомнить за все эти теперь уже почти двадцать шесть лет сколько-нибудь длительный отрезок времени, когда проблема оценки личности и деятельности Сталина, его места в истории страны и в психологии нескольких людских поколений так или иначе не занимала бы меня — или непосредственно, впрямую, в ходе собственной литературной работы, или косвенно, в переписке с читателями, в разговорах с самыми разными людьми на самые разные темы, не так, так эдак приводивших нас к упоминаниям Сталина и к спорам о нем.
Из сказанного следует, что Сталин — личность такого масштаба, от которой просто-напросто невозможно избавиться никакими фигурами умолчания ни в истории нашего общества, ни в воспоминаниях о собственной своей жизни, которая пусть бесконечно малая, но все-таки частица жизни этого общества.
Я буду писать о Сталине как человек своего поколения. Поколения людей, которым к тому времени, когда Сталин на XVI съезде партии ясно и непоколебимо определился для любого из нас как первое лицо в стране, в партии и в мировом коммунистическом движении, было пятнадцать лет; когда Сталин умер, нам было тридцать восемь. В этом году, когда ему было бы сто, нам станет шестьдесят четыре.
Говоря о своем поколении, я говорю о людях, доживших до этих шестидесяти четырех лет: репрессии тридцать шестого — тридцать восьмого годов сделали в нашем поколении намного меньше необратимых вычерков из жизни, чем в поколениях, предшествовавших нам; зато война вычеркивала нас через одного, если не чаще.
Поэтому оговорка первая: говоря как человек своего поколения, я имею в виду ту меньшую часть его, которая пережила Сталина, и не могу иметь в виду ту большую часть своего поколения, которая и выросла и погибла при Сталине, погибла если и не с его именем на устах, как это часто говорится в читательских письмах, которые я получаю, то, во всяком случае, в подавляющем большинстве с однозначной и некритической оценкой его действий, какими бы они ни были. И многое из того, о чем мне предстоит писать, они бы с порога не приняли — и за год, и за день, и за час до своей смерти.
Оговорка вторая: в своем поколении 1915 года рождения я принадлежу к очень неширокому, а точнее, наверное, даже к весьма узкому кругу людей, которых обстоятельства их служебной и общественной деятельности несколько раз довольно близко сводили со Сталиным. Я с двумя своими ныне покойными товарищами по работе на протяжении нескольких часов был на приеме у Сталина в связи с делами Союза писателей; один раз говорил с ним по телефону по вопросу, касавшемуся лично моей литературной работы; несколько раз присутствовал на заседаниях Политбюро, посвященных присуждению Сталинских премий и продолжавшихся каждый раз несколько часов. В этих обсуждениях участвовали и писатели, в том числе и я. Я слышал не только последнее выступление Сталина на XIX съезде партии, но и его, очевидно, самое последнее выступление на пленуме ЦК после этого съезда. Довелось мне потом много часов провести в Колонном зале, близко видя и мертвого Сталина в гробу, и людей, проходивших мимо этого гроба. В результате этого у меня отчасти были записаны, отчасти остались в памяти некоторые непосредственные впечатления, игравшие и продолжающие играть свою роль в моем восприятии личности и деятельности этого человека.
Оговорка третья. Как журналист и литератор, на протяжении сорока лет, неизменно, почти без исключений работавший над темою войны, прежде всего Великой Отечественной, я по ходу своей работы постоянно соприкасался с теми или иными сторонами вопроса о роли Сталина в Великой Отечественной войне, о причинах наших поражений и источниках наших побед, о мере внезапности войны и о мере нашей готовности или неготовности к ней.
Работа над трилогией «Живые и мертвые», а затем над комментариями к моим дневникам военных лет подвела меня к теме «Сталин и война» — в упор, вплотную. Я не считал себя вправе писать во втором романе трилогии «Солдатами не рождаются» главы, связанные с прямым появлением Сталина, без того, чтобы составить себе возможно более ясное представление и о восприятии Сталина, и об отношении к нему — прежде всего именно как к человеку, до войны занимавшемуся военными вопросами, а в ходе войны ставшему Верховным главнокомандующим, — со стороны людей, сведущих в военном деле, знающих, чем была Великая Отечественная война, игравших в ней видную роль и в силу этого неоднократно или многократно имевших дело со Сталиным.