Симранский Цикл Лина Картера
Шрифт:
И Саргот железной рукой сдержал своего ретивого скакуна в золотой броне и воздел полыхнувший меч, подав сигнал к атаке, и в тот же самый миг один из сонных стариков на возвышающихся зубчатых стенах размеренно произнёс некое Слово.
От его звука задрожали холмы и, услышав это, застонала земля под ногами.
И, когда развернулось первое каменное крыло, первый огромный коготь проскрежетал по граниту и заскрипел по зубчатой стене, и первый каменный дракон спустился со стены крушить и убивать, словно титанический джаггернаут, Саргот понял, почему Заремм прозвали Городом, Который Нельзя Завоевать.
И Осада
Смех Хана
Рассказывают в Симране о Зуне.
Очень смел и отважен был Зун: не страшился он ничего, что ходило на двух или четырёх ногах и ничего, что ползало на брюхе. Герои Абзура ощутили силу его руки, а защитники Поларны — тяжесть его клинка.
Знали Зуна болотные драконы; да и виверны, что скрываются в глубоких ущельях и дикие мантикоры, бродящие по ледяным вершинам. Все знали Зуна и у всех была причина его опасаться.
Что до самого Зуна, он боялся лишь одного и звалось это Смехом. Страшнее всего было для Зуна, что может он показаться смешным в людских глазах; поэтому сделался он ужасным для людей.
Его глаза пылали сквозь дикое переплетение косм, как огненные рубины, руки его были бурыми, словно железо, а мускулы походили на корни могучих дубов. Из зубов множества поверженных витязей он сделал ожерелье, а кромка его алого плаща была отделана бородами покорённых императоров.
В своей безоружной деснице он носил Смерть. И даже когда Зун спал, сверкающий клинок делил с ним подушку и никогда не с ним не разлучался.
О, сколь ужасен был Зун! Когда он вышагивал по улицам, женщины бледнели, как воск, а мужчины поскорее отводили глаза и делали вид, что смотрят на что-то другое.
Бывали короли, которые внезапно укладывались в постель с неведомыми их лекарям хворями и которые, поэтому, не могли никого принимать в то время, когда Зун входил во врата их городов.
И лекари говорили: — Ах! — и мудро кивали друг другу: ибо королевская хворь именовалась Страх перед Зуном.
Всё, что только мог сделать человек, чтобы устрашать других людей, всё делал он. Шептались в тавернах, что Зун отверг вино, как подходящее лишь слабакам и что он выучился пить кровь чудовищ. И ведали в храмах, что, поскольку Зун уже побеждал людей, зверей, волшебников и целые армии, следующий вызов он бросит самим Богам.
И на небесах Симраны Боги праздно беседовали об этом деле, непринуждённо раскинувшись на своих удобных престолах, вырезанных из громадных алмазов, втягивая аромат сожигаемых жертв, как люди наслаждаются соком виноградной лозы. Велик был пиршественный чертог Богов, слишком велик, чтобы окинуть взглядом. Окна в нём были настолько высоки, что маленькие облачка заплывали сверху и парили у потолка, колыхаясь туда и сюда, будто заблудившись, потеряв направление. Там Боги обсуждали вопрос с Зуном, но неторопливо, поскольку не было никакой спешки.
Никогда не было нужды Богам спешить, ибо ничтожнейшим из их слуг было само Время.
Когда разделались с вопросами мора в Голзуме, разлива реки Киш и падении некоторых неустойчивых звёзд, пришло время обсудить Зуна.
— Собратья мои, что же сделать нам с Зуном? — лениво вопросил Ахум Туабба, что присматривает за Шёпотами и Эхом.
— Зун? Зун? Кто этот Зун? — зевая, переспрашивали друг друга Боги.
— Смертный Зун, — отвечал Ахум Туабба. — Он одолевал и повергал всевозможных рыцарей и героев, и побеждал чудовищ и королей. И, по словам наших ничтожных жрецов, следующий свой вызов он бросит тому или иному из Богов. Поэтому, не уничтожить ли нам его, ибо, разве может человек безнаказанно бросить вызов Богам?
Боги изумились угрозе Зуна и улыбнулись самой мысли, что нечто может повредить им или угрожать их божественности, ибо, разумеется, они считали себя неуязвимыми и бессмертными, и единственное, чего они боялись — что однажды людские уста позабудут их имена. Но это было очень слабое опасение, ибо разве Боги могут пасть и стать позабытыми?
А пока что их слуга Время сидел на корточках в уголке, и улыбался сам себе слабой и потаённой улыбкой.
Тогда заговорил Тлум Питрана, что надзирает за Зарёй, молвив: — Собратья мои, вы мудры, что не страшитесь Зуна, ибо равно истинно и для людей, и для Богов — чего ты страшишься, то в силах тебя уничтожить. Но дано мне немного зреть грядущее и я непременно знаю, что, когда наступит утро, Зун вызовет Богов на бой.
— Не подобает Богам биться со смертным, — произнёс Ахум Туабба. — Давайте же спросим совета у Дзелима, ибо он весьма мудр и древен.
Был Дзелим старейшим и мудрейшим из всех Восьми Сотен Богов. О да, был он даже старше Луны и вполовину так же древен, как звёзды. По большей части спал он, Дзелим, дремал на своём троне среди закатов и люди поклонялись ему, но немного и нечасто. Это происходило не потому, что люди не почитали того, кто установил Луну на её место, когда был юн, но из-за его мудрости. Таков был обычай в Симране — жертвовать Дзелиму лишь поистине мудрых людей. В любом веке таких людей немного, а в наши времена ещё меньше: но это не относится к нашей истории.
И они пробудили Дзелима от дремоты и прямо изложили ему это затруднение. Поскольку их поборником предложил выступить Хатриб Зуарма, который был Богом Крови, Пролитой На Войне. И он был весьма суров и ужасен, о да, и выглядел столь же ужасно, как и сам Зун, или почти так же.
И Дзелим сонно ответил, промолвив: — Нет нужды Хатрибу Зуарме принимать тот вызов, ибо Хан одолеет Зуна.
— Хан? Хан? Кто этот Хан? — спрашивали Боги друг друга, но никто не знал и Дзелим вновь задремал на своём высоком троне средь закатов, ибо Боги легко утомляются, когда нечасты жертвы на их алтарях, а мудрецы столь же редки в Симране, как и в Известных Нам Полях.
И однажды, из Гибельной Пустоши, туда прибыл сам Зун. Он одолел и поверг чудовище Пустоши, а до того он победил смертоносного грифона Мрачного Леса и ощущал себя готовым бросить вызов Богам в лицо.
Так пришёл он к городу Заккуну, что стоит посреди Холмов Нута и вошёл туда. И как всегда, когда шагал Зун по улицам, женщины бледнели, а мужчины обращали своё внимание на что-то другое. По ступеням храма прошагал Зун к самому алтарю Богов. И нёс он смерть в деснице, как алчущий меч, но на левой носил стальную перчатку, которую хотел швырнуть к мраморным ногам идолов Богов, что рядами стояли позади своих алтарей.