Симранский Цикл Лина Картера

Прекрасна Симрана в приглушённых сумерках, когда огромные трепещущие звёзды вспыхивают в таинственном пурпуре глубоких небес.

И блистательна, когда злато рассвета брезжит над шпилями древних допотопных городов, где обитают горделивые короли и мудрые волшебники, суровые воины

Обширен мир Симраны, пусть даже существует он лишь в моих грёзах. Множество богов есть в нём: великие блистательные боги с благородным челом и лучистыми крылами; и маленькие скромные божества полей и очагов.

Есть громадные драконы, свернувшиеся и притаившиеся у сваленных грудами сокровищ: есть карлики и гномы в глубине пещерного нутра холмов; и белоснежные единороги, ступающие по росистым утренним полям.

Есть в Симране и густые леса, зелёные и тенистые, полные древней тишиной; и могучие горные пики, увенчанные снегами; и пустыни, наполненные смерчами и василисками; и безбрежное море, украшенное островами.

Много историй рассказывают в Симране: о былых временах, о гордых королях и обречённых городах; о ревнивых богах и хитроумных чародеях; поистине восхитительные истории рассказывают там.

Вот некоторые из них…

Счастливого Волшебства!

Лин Картер

На горной вершине, что у моря, встретились боги Ниом Пармы. Исполинские, грозноокие, облачённые в сияние, прибыли они, дабы решить участь алебастрового города. И когда все собрались на продуваемом ветрами пике под пылающими звёздами, поднялся один из них, справедливый Хатриб, которому люди поклоняются пурпурным вином, налитым в серебряные кувшины и молвил он так: — Братья, мы встретились здесь, чтобы обрушить наш гнев на Ниом Парму, что воздвигли мы у моря, в дни юности Симраны. Сметём же и растопчем алебастровый город, ибо его народ отвернулся от нас и поклоняется новым богам.

Затем великий Господь Шу воздел одиннадцать своих глаз и три руки в священном согласии, сам Шу, коего люди воспевают короткими песнопениями лишь в трёх тонах. И заговорил он, молвив: — Братья, слова ваши полны мудрости. Вот! Забыли люди Ниом Пармы нас, кто возвысил их до наибольшего величия на всех берегах Ниранианского Моря и узрите, как опустели наши храмы и пыль ложится на алтари наши. Так восстанем же и сокрушим Ниом Парму нашим гневом, дабы не осталось там камня на камне.

И согласный ропот пробежал средь богов. Очи их воспылали гневом и в ярости своей они попирали горную вершину, пока она не затряслась под их шагами. И на тихих улицах алебастрового города далеко внизу, люди тревожно поглядывали наверх и говорили, что буря надвигается с холмов. Но это были боги в гневе своём.

Но сияющий Таладир, господин Шестнадцати Искусств и Покровитель Девяти Наук, кому людские жрецы сожигают на алтарях из лимонно-жёлтого нефрита красную киноварь и белый нард, поднялся затем и сказал против гибели Ниом Пармы. — Проявим терпение к нашим нерадивым и забывчивым детям, — негромко промолвил он. — Взгляните же на высоты, которых достигли их умельцы; узрите величие их скульптур, их блистательных гобеленов и изысканных пасторалей, что сочиняют их поэты. Подумайте, прежде чем разрушить город, навеки прославленный в песнях и заставить всех людей, что почитают искусства Ниом Пармы проклясть саму память о вас.

Гром прогрохотал в темнобрюхих тучах и явился Шадразур, Повелитель Воинов. Его единственное око посреди лба пылало, будто кратер огненного вулкана, освещаемый лавой; его чёрная борода вздыбилась от гнева; и в могучем кулаке он сжимал громадную секиру, отточенное остриё которой мерцало тревожными голубыми зарницами молний.

— Довольно нам прислушиваться к защитникам слабости, — прогремел он голосом, подобным рыку разъярённого льва. — Разбрызгивать краски по ткани и увязывать красивые словеса — всё это игрушки для ребячливых дураков. Я говорю: давайте разотрём Ниом Парму во прах, ибо её люди отвернулись от кровавого пути войны и мне это не по нраву.

После этого, в свой черёд, высказался каждый из богов: Фульд и Нарабус, и Тион Добрый выступил за то, чтобы пощадить алебастровый город, тогда как Ладризель и Гонгогар, и мрачный Бал-Шеот поклялись, что город будет растёрт в прах под их пятами. Так разделились они и не осталось среди богов Ниом Пармы согласия.

В конце концов они расшевелили даже согбенную фигуру, серую, словно пыль и тёмную, словно тень: это был сам Дзелим, старейший и мудрейший из богов; о да, Дзелим, что древнее самой симранской луны. И, когда он поднялся, боги умолкли из почтения к его бесчисленным эонам. Медленным и скрипучим голосом он повёл речь, но звук его голоса разносили великие ветры, бушующие в горах.

— Поистине, велики и многочисленны беззакония Ниом Пармы, и столь же верно, что её труды горделивы и прекрасны — молвил он, — но, так как мы разделились меж собою, пощадить ли алебастровый город или погубить его взрывом нашей ярости, давайте же изберём другое решение, иначе мы можем пререкаться на этом пике, пока сами звёзды небесные не оплывут и не угаснут, как догоревшие свечи.

— Что же ты посоветуешь, о Старший Брат? — вопросили боги.

— Изберите из вашего числа одного, чьё сердце не умягчилось восхищением перед искусствами Ниом Пармы и не ожесточилось гневом от её беззаконий. Изберите одного, справедливого и беспристрастного, чтобы сойти к людям этого города и решить их участь по свидетельству своих собственных очей и все вы поклянитесь дождаться его возвращения оттуда и смириться с его решением.

И так случилось, что боги избрали маленького Узолбу, покровителя рыболовов. Он был кротким и улыбчивым божком, простодушным и добрым, и у него не было больших забот, чем лениво парить на маленьком плотном облачке, вдыхая запах жареной рыбы, которую Жрецы Моря сожигали на его маленьких алтарях в небольших храмах у причалов.

И Дзелим был весьма доволен таким выбором. Когда некоторые из наиболее жестокосердных богов зароптали над выбором маленького Узолбы, называя его толстым и сонным глупцом, древний Дзелим мягко напомнил, что, хотя у Узолбы нет пристрастия к багряной мгле войны, у него столь же мало тяги к человеческим искусствам. Так они наконец и решили.

И случилось так, что Узолба принял облик смертного впервые за все вечности своей божественности. И он умалился от своего величия и сияния до маленького, толстого, сонного человечка с лысой головой, лоснящимся лицом и добрыми глазами. Он стоял там на иззубренном холодном каменном пике и дрожал от стылых порывов ветров, что дули выше мира и ниже звёзд. Дивно было ощущать себя смертным после блистательных эонов божественности. Острые камни протыкали насквозь тонкие сандалии, в которые теперь были обуты его мягкие ступни и холодный ветер забавлялся с полами его туники.