Симулятор. Задача: выжить
Шрифт:
Я приглядывал за обочиной. Черных люков пока не предвиделось, зато выросла несусветная какая-то трава, я такой в жизни не встречал; вроде лопухов, но листья круглые и почти прозрачные. Жирные стебли стлались по земле, переплетались промеж себя, полный кабздец, как ковер. Короче, ногу там некуда поставить. Захочешь отойти, отлить, как пить дать, зацепишься и навернешься! Из стеблей вверх торчали отростки с листьями, а на листиках, по краям, свисали белые ягодки, точь-в-точь малинка, только в два раза крупнее. Вроде как не нашенское, но ничего особенного, да? Я в том смысле, что мало ли дряни на земле водится, в Индии там, или Бирме...
А
А ближайшие проволочные кусты шевелились метрах в двадцати. Кое-где еще на обочинах торчали, як мертвые часовые, голые стволы сосен. Корни их давно засохли в земле. Когда мои вынужденные спутники не цапались, становилось тихо. Но тишина мне совсем не нравилась.
Я как чуял подвох.
— Мне насрать, педик или нет, — сказал я Комарову. — Ты его драл, сержант, шо такие заявы кидаешь?
Серьезная заявка, но иначе нельзя. Не потому, что художник у меня в корешах ходил, вовсе нет. Кстати, от него таки голубизной несло. Но таки кому какое дело? Просто я не мог оставить так, чтобы какой-то гнойный прыщ в погонах поливал нас говном.
Однако Комаров не стал со мной выяснять. Потянулся было за волыной, а Маркеловна как заорет. Старух задушенных увидала, экая новость. Поперек дороги просека пролегла, а на ней столбы деревянные, на бетонных сваях. Местное электричество, не высоковольтное.
— Не подходите... — замахал грабельками художник, как будто кто-то порывался идти с мертвяками целоваться.
Это те самые тетки были, что сутки назад на разведку, блин, ушли. «Земля им пухом» — язык не поворачивается сказать, потому что до могилок им не добраться...
Что-то я сам, как баба, стал, глаза на мокром месте. Три тетки, як партизаны, прикрученные к столбам, висели. Видать, низком топали, а наверх поглядеть не догадались, тупорылые...
Тут мы впервые посовещались, вроде перемирия организовалось. Даже Маркеловна на время крыситься перестала. Я сказал, что рвану бегом между тех столбов, на которых висели женщины. Пока провода с их трупов размотаются, проскочу. Про себя я подумал, шо ежели провода размотаются после меня, то и хрен-то с ним. Дураков этих не пропустит, пойду дальше один.
Но мы проскочили, провода не разматывались.
Когда мы выбрались на место, где погиб их Гоблин, Комар, идиот, вдруг захихикал, как придурок. А мне нe до смеху было, я всерьез забеспокоился, как бы это чудило не натворило нам проблем. Лучше бы не меня, а его в подвале к трубе привязали. С каждой минутой я все больше жалел, что не послушал Деда. На хрен, лучше бы с ними двинул, все спокойнее, чем придурков разнимать...
Лес снова кипел, земля шевелилась под ногами. Справа торчали огрызки сосен, без коры и ветвей, точно их слоны обгрызли, а слева островками колосилась рыжая пакость. Меня дико раздражало, шо ветра нема, а проволочные кусты беспрестанно шевелятся, ну чисто щупальца... Их когда ножом рубишь, даже тогда шевелятся, гладят по рукам. Наш «келдыш», Дед, назвал их разорванной цепочкой, или что-то в этом роде. Типа, у проволоки где-то существует естественная среда, и в той среде шебуршится ее естественное питание, типа мелкой рыбехи. У нас такой рыбехи нет, но кусты шевелятся. Мерзость, блин...
Я думал, шо надолго застрянем там, где «цементная труба» выплюнула «уазик», но перевалили ее достаточно легко. Эта дрянь гудела и раскалялась изнутри, но щупалец больше не выбрасывала. Мы попытались ее перейти, но брода так и не отыскали. Самым гением, блин, оказался Дима Ливен. Он предложил подтянуть к трубе две упавшие сосны. Сосны, подрубленные под самые корни, лежали возле черных люков.
Лючки были молодые, не опасные. А тащить сосенки пришлось недалеко, метров сто, но взмокли мы, словно восьмидесятилетние старики. Впервые я чувствовал, как дергается сердце.
С сердцем что-то случилось.
Дергалось-то оно нехило, но не ныло, как раньше. Крепче сердце стало, во как...
Снова инвалидку услыхал. На сей раз уверился, что с мозгами — полный ажур. В смысле — не соскочил с катушек пока. Забавно, что и хромоногая меня услыхала. Вот только как такой казус приключился?..
Протянули брод, перебрались кое-как, эту уродку Тамару пришлось на себе тащить. Улеглась посередине, в центре бревна, и дальше — ни в какую. Я спросил Комарова, какого ляда мы ее с собой тащим? Нам что, без бабы хреново было? Наконец вытащили ее на тот берег, натрахались капитально. От жары у меня в ушах звон постоянный стоял; давление, блин, разыгралось. Корки, короче, ослаб малехо Жан, не тот уже возраст...
Перевалили косогор, и тут началось.
Я в спину Мартынюку воткнулся, аж зубы звякнули. Посреди просеки, аккурат у нас на пути, сидел на пенечке пацаненок. Лохматый, в штанах с заклепками и серой майке с портретом какого-то вопящего рокера.
Я сказал первым, что к мальчику лучше не подходить.
Нет, только не надо придумывать, будто я советовал в него стрелять, да? Невозможно такое представить, чтобы я кому-то посоветовал стрелять в ребенка. Нет, я просто сказал, шо лепше нам его объехать, мало ли шо. Почему так? Потому что так бывает, когда предчувствие нехорошее, да. Еще рассказывают, как люди билеты на самолет назад сдают, который упасть потом должен.
Вот и я хотел билет сдать. Пусть себе сидит мальчик, думаю, какое нам дело, но Комаров, он не слушал. Это нам теперь ясно, что в нем еще раньше рассудок повредился, а тогда кто об этом знать мог?
— Не будем останавливаться, — предложил я.
— Вы просто зверь, — упрекнула меня святая Тамара Маркеловна.
Я — «просто зверь». Ну, совсем офонарела баба! Хотел я ей выдать по первое, блин, число, чтобы грызло свое больше не высовывала, но тут меня вроде как током шибануло. Уже в третий или четвертый раз, кстати. Показалось, будто хромоножка прямо ко мне обратилась...
— Эй, парень, — окликнул Мартынюк. — Ты откуда такой? Где твои родители?
Какие, на фиг, родители!
Мартынюк сделал пару шагов в сторону, наклонился к пацану.
— Стойте! — поднял визг художник Ливен. — Не трогайте его, не трогайте!
Видать, он почуял. Да все мы, кроме козла депутата, почуяли! Он же, чмырь, выпендриться хотел, все крупного босса из себя строил.
Детский голосок в голове вроде бы пропал. Я вытер пот со лба, буквально глаза заливало. Это после гребаного варева, добытого из рыжих кустов. Когда его попьешь, все не слава богу. Желудок вроде выдерживает, но потею, как, блин, свинья в бане, и во рту словно кошка насрала. Ладно, без этого варева вообще бы копыта отбросили...