Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
Шрифт:
Не мудрено, что критиканке мучительно слушать то, что на ее слух – какофония: только еще мучительнее меня слушать, я думаю, потому, что приходится «ломать себе голову». Мои речи совсем «непонятны»: таков самый полновесный резерв обвинений З. Н. Гиппиус. И так, увы! опять приходится слышать от критика это беззастенчивое признание, которое равно собственноручной расписке в критической несостоятельности, так что у человека обдуманного едва ли язык повернулся бы его высказать. «Мне, мол, непонятно» – отсюда, как мне кажется, единственный вывод: «значит, не моего ума дело, мне невдомек, не мне судить». Если кому чт непонятно, тот, значит, непонятлив. Остается ему положить хранение своим устам или сказать: «пас». То, чт перед ним, – то икс, которого ему не понять, то есть просто-напросто взять, тронуть: руки коротки, не дорос человек. Значит, остается сложить руки. Так нет, шалишь – как же это так, говорят тогда люди, мне не достать? Надо топнуть ногой, хлопнуть кулаком по столу, как ребенок, когда ушибся: на, мол, тебе, скверность, за то, что не даешься! «детски-жалкая» ты дрянь!
И вот каким образом критиком производится блистательный заключительный вывод из своих обвинений. «Коневской глубоко несчастный человек, такой, кого не слышат, погибающий, в отчаянии». Так… я, значит, погибаю, потому что моя мысль не вмещается в голове г-жи Гиппиус, недоступна для ее мозговой извилины. Я в отчаянии потому, что меня не слышат: туги, значит, на ухо; а кричать я не хочу; да ведь если б и крикнул, так ничего бы не вняли, кроме крика: дошло бы до барабанной перепонки, но не до мозга. Так бывает с великими художниками. Они хотят говорить громко и звучно, и прекрасно делают, благо на то их воля, и выходит превосходно. И народ их слушает и хвалит, потому чувствует – голосина здоровый; ну, а уж в чем дело – о том лучше не спрашивать. Достаточно справиться в «литературе о Пушкине». И от этого всей душой, в самом деле, жалко этих громко и внятно говорящих поэтов. Если же я для г-жи Гиппиус непроницаем и неприступен, а сам проникаю в каждое ее слово (о чем прошу
251
Подразумевается статья «Об отпевании новой русской поэзии».
О, я готов даже поверить, что Вы, матушка, нас же любя, нас «секли», «били, жалеючи», следуя одному из упомянутых Вами распоряжений литературного сброда насчет «декадентов»! Но, с одной стороны, как Вам хорошо известно, этакая развязная жалость, с какой Вы залезаете якобы в душу, на самом же деле только в карманы людей, [252] есть лучшее выражение презрения и скрывает о себе изощренную злобу. Да полноте – Вам ли пристала сердобольность и милосердие? Кто, думаете Вы, попадется на удочку Вашей жалости?.. Ну, а затем, если Вы принимаете за правило все же обдумывать хотя бы только мысли людей, которых не слышат, так, право, не довольно одной бичующей любви: необходимо еще, как говорят «дети» про «отцов», «идти в ногу с наукой». Смею Вас уверить, что для понимания иных мыслей требуется чуть-чуть основательнее подготовка, чуть-чуть посложнее гимнастика и выправка ума, чем та, которая приобретается в цирке г-на Мережковского. Если застрял человек на азбуке диалектики и умозрения, да еще щеголяет тем, что излагает ее «для малолетних», где же ему уследить за сложными изгибами и узорами расчлененной периодической речи мышления? Поневоле станешь в тупик и скажешь: тарабарщина, китайская грамота! что, мол, такое брешет человек. Много значит тоже, какой у кого темп мышления: за большинством нынешних поэтов умеренному ходу сознания вовеки не угнаться – таким бешеным скоком движутся их представления и понятия, а голова все-таки не кружится.
252
Не примите за уголовное обвинение: я хочу только сказать, что Вы добираетесь даже не до тела поэтов, а только до того очень, положим, важного их имущества, которое они носят при себе в одежде.
Вот два-три указания – чем обусловливается понимание людей «осмеянных», которые заливаются таким неугасимым смехом над своими насмешниками, что он, как смех богов, точно так же не спускается до порога человеческой слуховой среды. Итак, посоветую Вам вперед тщательнее проверять и взвешивать силы и объем всех Ваших способов познания и ощущения, строже производить «критику познания», прежде чем приступать к критике его предметов. «Да искушает человек себе» – иными словами: не спросясь броду, не суйся в воду!
Уместно будет, по случаю Ваших и моих соображений о совокупности истекшего века и о перспективах наступающего, почтить память всех деятелей бывших и приветствовать глашатаев начинающих и грядущих возгласом, который заключает поздравительные стихи одного молодого поэта:
Друзья, наступил новый век!Человек,Принеси нам бутылку вина…Слава новому веку!Слава старому веку!Господа…А, в заключение, вот Вам еще картина, которая представит Вам цельное понятие о «положении дел» в критический момент на рубеже между двумя веками. Она произошла совсем неожиданно из плетения рифм, которым занимался я с другом моим Асканием, и участие его и мое распределено в ней в точно равномерных долях. [253] Авось это изложение покажется Вам в достаточной мере vulgatum [254] – не то, что мое предисловие!.. Да я и вообще старался теперь рассуждать с Вами так, чтоб Вам «разжевать и в рот положить».
253
Асканий – дружеское прозвище Александра Яковлевича Билибина (1879–1935), студента физико-математического факультета Петербургского университета (впоследствии математик, профессор Политехнического института и других петроградских вузов), наиболее близкого друга Коневского. Речь идет о шуточно-пародийном стихотворении «Роковой совет новых душ. Краткая поэма Ив. Коневского и друга его Аскания» (1900); в рукописи, хранящейся в архиве Коневского, – карандашная помета: «к ответу З. Н. Гиппиус» (опубликовано в кн.: Литературное наследство. Т. 98. Кн. 1. С. 521). 20 ноября 1900 г. Коневской писал Брюсову: «Как Вам понравился Роковой Совет новых Душ? “Друг мой Асканий” (А. Я. Билибин – математик) и я, которых участие распределяется в этой поэме с полной равномерностью, справедливо гордимся этим импровизированным синтезом всех душевных явлений нашего времени» (Там же. С. 520).
254
доступным (лат.). – Ред.
Ранний метерлинк в ранних российских толкованиях: Иван Коневской
Начало мировой славы Мориса Метерлинка, как известно, ознаменовала в 1890 г. статья Октава Мирбо в газете «Figaro», содержавшая восторженную оценку «Принцессы Мален», первой пьесы никому не известного автора, провозглашенного современным Шекспиром. Год спустя на этот факт было обращено внимание в русской печати. Журнал «Вестник Иностранной Литературы» посвятил изложению содержания «Принцессы Мален», а также появившихся следом за нею одноактных пьес «Непрошенная» («L’intruse», 1891) и «Слепые» («Les aveugles», 1891) десять страниц печатного текста. Было отмечено, что написанная для сцены марионеток «Принцесса Мален» – «ничто иное как страшная сказка», а одноактные пьесы – «по удачному выражению одного критика, мрачные симфонии пессимистического символизма», что во всех пьесах бельгийского автора «психология совершенно отсутствует», и сформулированы общие заключения: «Метерлинк писатель не без таланта с сильным пристрастием к фантастическим ужасам в духе Боделера и Эдгара Поэ. Все его усилия направлены к тому, чтобы нагромоздить как можно больше ужасов так, чтобы у читателя волосы стали дыбом. Порою эти усилия доводят его до той грани, где уже начинается балаган, но спасает его большая колоритность и музыкальность формы». [255]
255
А. Э. Смесь. Из общественной и литературной хроники Запада // Вестник Иностранной Литературы. 1891. Октябрь. С. 359. Автор этой корреспонденции – Анна Николаевна Энгельгардт (1838–1903), переводчик, литературный критик, издатель; с января 1891 г. редактор «Вестника Иностранной Литературы». См.: Мазовецкая Э. Анна Энгельгардт (Санкт-Петербург II половины XIX века). СПб., 2001. С. 149–168 (раздел «Анна Энгельгардт и журнал “Вестник Иностранной Литературы” (1891–1893 гг.)»).
Почти одновременно с «Вестником Иностранной Литературы» заинтересованное внимание к начинающему драматургу-символисту стал выказывать театральный, музыкальный и художественный журнал «Артист». В анонимном «Иностранном обозрении», помещенном в январском номере за 1892 г., произведения Метерлинка удостоились не менее подробного освещения. «Мы давно должны были, – начинал свой обзор автор, – познакомить читателей с новым, весьма любопытным, явлением в области иностранной драматургии. Мы откладывали свое сообщение, ожидая, что интерес к этому явлению исчезнет, и курьез утратит свою притягательную силу. Но потому ли, что курьез слишком оригинален, или потому, что в солидных сферах драматической литературы царствует затишье, – упомянутая нами новость с каждым днем становится новее и популярнее» – настолько, что новоявленный «бельгийский Шекспир» затмил самых популярных драматургов новейшего времени, Г. Ибсена и А. Стриндберга, «оригинальностью своего дарования». [256] Обозреватель подробно останавливается на последнем из опубликованных к тому времени произведений Метерлинка, одноактной драме «Семь принцесс» («Les sept princesses», 1891), подчеркивая, что выстраиваемые автором драматургические ситуации, подернутые «какой-то таинственной дымкой, дышащей на зрителя ужасом и нервной дрожью», не поддаются однозначной разгадке: «Можно думать, что это – аллегория смерти, хотя слово “смерть” ни разу не произносится в течение пьесы. Может быть, это – идеальное изображение любви в лице Урсулы, умершей с отчаяния в тщетном ожидании милого? Может быть, здесь кроется преступление жестокой ревности шести принцесс к их сестре, предпочтенной принцем? Многим именно и является особенная прелесть в этой тайне, другим драма Метерлинка может показаться простым бредом слишком утонченного, а то и просто расстроенного воображения. Но никто из читателей не станет отрицать своеобразного колорита драмы, немногими чертами внешней обстановки и отрывочными фразами производящей по временам глубокое впечатление». [257] Дав следом столь же подробное изложение драмы «Слепые», критик приходил к выводу о глубокой симптоматичности пессимистической драматургии Метерлинка как проявлении «глубокого недуга, терзающего все силы природы современного человека, – и мысль, и чувство, и воображение»: «Метерлинк наравне с Нитче ‹…› – настоящее знамение нашего времени». [258]
256
Артист. 1892. № 19. Январь. С. 202.
257
Там же. С. 204. Видимо, именно многозначность смыслов «Семи принцесс» побудила ее русского переводчика (подписавшегося криптонимом: Г. Ж.) предпослать тексту Метерлинка свой «Опыт комментария к фантастической пьесе того же заглавия» (Северный Вестник. 1893. № 4. Отд. I. С. 187–193).
258
Артист. 1892. № 19. Январь. С. 205.
В «Иностранном обозрении», помещенном в следующем номере «Артиста», снова шла речь о Метерлинке; на этот раз излагались «Принцесса Мален» и «Непрошенная», причем отдавалось должное драматургическому мастерству автора: «Нельзя не подивиться силе впечатления, производимого автором, путем самых простых, почти безмолвных сцен». [259] А в приложении к мартовскому номеру того же журнала была напечатана «L’intruse» в переводе Е. Н. Клетновой под заглавием «Втируша». [260] Наконец, год спустя в «Артисте» была опубликована развернутая статья известного литературного и театрального критика И. И. Иванова «Метерлинк и его драмы» (как явствует из текста этой статьи, именно Иванов ранее знакомил читателей с бельгийским драматургом в рубрике «Иностранное обозрение»). В этой статье творчество Метерлинка рассматривалось в самом широком плане – как характернейшее выражение европейского символизма, с его представлением о «тайне» как истинном содержании искусства: «Не идея, а эмоция, не анализ, а чувство, не ясное и определенное представление, а смутное предчувствие». [261] Дарование Метерлинка критик признает неоспоримым, выделяющим его из ряда других представителей новейших поэтических течений («… среди символической литературы именно только драмы Метерлинка представляют интерес – литературный и психологический») и даже допускающим параллели с творчеством Достоевского, сосредоточившего «всю силу своего дарования на раскрытии именно таких драматических моментов, какими вдохновляется Метерлинк»; в его драмах «всегда присутствует известная объединяющая идея», «пред нами несомненно новый и оригинальный способ – воплощать настроения в живых образах». [262]
259
Артист. 1892. № 20. Февраль. С. 170.
260
См.: Артист. 1892. № 28. Март. Приложения. С. 6 – 13. Переводчица в примечании поясняла выбор ею русского заглавия: «Желая наивозможно точнее и одним словом передать название пьесы, я прибегнула, хотя и к малоупотребительному, но зато единственно характерному слову. (Смотри словарь В. И. Даля)» (С. 6).
261
Артист. 1893. № 28. Март. С. 64.
262
Там же. С. 67, 66.
Статья И. Иванова во многом отразила общую тональность восприятия раннего творчества Метерлинка в русской печати первой половины 1890-х гг. Последняя оказалась в целом гораздо более терпимой к бельгийскому драматургу, чем к другим его западноевропейским собратьям по символистскому движению, не говоря уже об отечественных приверженцах этого направления, неизменно попадавших под ожесточенный критический обстрел или становившихся объектами грубого глумления. Разумеется, звучали голоса, полностью отрицавшие художественную ценность творений Метерлинка, в которых распознавались лишь «дешевые средства оригинальничанья, рассчитанного на то, чтобы поразить чем-то новым, небывалым». [263] При этом от одного автора к другому перекочевывал один и тот же критический тезис: бельгийский драматург не пробуждает эстетические чувства, а лишь травмирует нервную систему читателей и зрителей. Метерлинк, по мнению П. Н. Краснова, пытается вызвать «впечатления суеверного ужаса», достигаемые «сочетанием туманности с грубостью»: «Цель Метерлинка навести на читателя ужас, и с некоторыми слабонервными лицами это ему действительно удается». [264] Особенно часто подобные заключения выносились по поводу первых постановок Метерлинка на русской сцене – «Втируши» на сцене Охотничьего клуба 3 мая 1894 г. и «Тайн души» («Int'erieur», 1894) в театре Литературно-артистического кружка 28 ноября 1895 г. [265]
263
Сементковский Р. И. Что нового в литературе? // Ежемесячные литературные приложения к журналу «Нива» на 1896 г. Т. I. № 1. Стб. 164. В аналогичном ключе была выдержана статья поэта С. А. Сафонова «Декадентство и символизм. “Тайны души” Метерлинка», полностью развенчивавшая «Шекспира марионеток»: «… писать драмы для марионеток, упразднять освященные опытом формы искусства, манерничать, изображая из себя младенца, пренебрегать действительностью и искать призраков, заменять богатейшие шекспировские характеристики и монологи эпилептическим бормотанием, – все это ‹…› немногого стоит. ‹…› Метерлинк дерзко, непонятно, ненужно-дерзко нарушил самые основные законы драматического творчества» (Новости и Биржевая Газета. 1895. № 333. 3 декабря. С. 3. Подпись: Срг. Печорин).
264
Краснов Пл. Что такое декаденты? Сочинения Мориса Метерлинка и Стефана Малларме // Труд. 1893. Т. XIX. № 9. С. 631, 632.
265
В частности, признавая, что впечатление от постановки «Втируши» «действительно сильное», обозреватель добавлял, что «зрителей охватило прямо какое-то оцепенение ужаса» (Артист. 1894. № 37. Май. С. 196). Ю. Н. Говоруха-Отрок допускал, что интерес к пьесам Метерлинка может объясняться лишь «некоторым физиологическим воздействием на нервы зрителей» (Николаев Ю. <Говоруха-Отрок Ю. Н.>. Литературные заметки. Драма Метерлинка // Московские Ведомости. 1895. № 135. 18 мая. С. 3; Говоруха-Отрок Ю. Н. Во что веровали русские писатели? Литературная критика и религиозно-философская публицистика / Издание подготовили А. П. Дмитриев и Е. В. Иванова. Т. II. СПб., 2012. С. 777). Ему вторил анонимный критик: «Пьесы Метерлинка не производят глубокого впечатления; но их таинственное содержание, сгущение черных красок на предметах и самая музыка коротких фраз приводят читателя в настроение какого-то несознанного ужаса, по миновании которого остается одно холодное недоумение» (Книжки Недели. 1894. Июнь. С. 269). Впрочем, такое воздействие явно не было универсальным, что подтверждается зафиксированной в печати зрительской реакцией на постановку «Тайн души»: «Драма Метерлинка возбуждает большой интерес в публике, но вместе с тем и протест, выражающийся в непонятном и неуместном шиканье» (П. П. Петербургские письма. Театр Литературно-артистического кружка // Театрал. 1895. № 50. Декабрь. С. 50).
Тем не менее именно Метерлинка выделяли критики-традиционалисты из общего ряда символистов-декадентов; оценивая его произведения, они стремились продемонстрировать свою готовность к восприятию «истинного» символизма и толерантность собственных эстетических воззрений. А. И. Богданович рассматривал Метерлинка как «несомненного символиста», в отличие от многочисленных «неудачных подражателей»: «Первое, что резко отделяет его от русских его коллег, это простота языка, в котором нет ничего вычурного, деланного, безвкусного или фальшивого. Его язык является резкой противоположностью изысканности и утонченности других символистов»; содержание пьес Метерлинка сводится, при отсутствии «внешнего действия», к «чрезвычайно яркому представлению внутреннего мира» людей: «Получается как бы наша жизнь, но очищенная от всех лишних, ненужных правил, действий и декораций ‹…› Цель Метерлинка и состоит в том, чтобы показать эти драгоценные качества души в те исключительные минуты, когда условности рушатся сами собой и на первый план выступает наше сокровенное “я”». [266] А. Г. Горнфельд, рецензировавший первый сборник драм Метерлинка в русском переводе, оказался весьма пристрастен к их автору: «Необходимости в переводе драм Метерлинка на русский язык мы положительно не видим ‹…› знакомить нашего читателя с неопределившимися литературными индивидуальностями, значение которых подлежит еще обсуждению, кажется нам излишним»; но критик все же констатировал в произведениях бельгийского символиста определенные достоинства – оригинальность («Он создал свой жанр, не чуждый искусственности, быть может, жизнеспособный лишь в умелых руках своего творца, но в некоторых своих элементах новый и интересный»), умение «заменить интерес к личностям интересом к действию, к той элементарной трагедии, которую переживают эти абстрактные “общечеловеки”», а также отсутствие в драмах Метерлинка «многих недостатков того литературного течения, к которому он принадлежит: нет исключительного культа формы и тщетного стремления действовать на читателя какими-либо экстравагантными средствами». [267]
266
А. Б. Критические заметки // Мир Божий. 1895. № 10. С. 197.
267
Русское Богатство. 1897. № 5. Отд. II. С. 35–36. Без подписи.