Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации

«Он сыграл у нас ту же роль, что Рембо в конце 60-х годов во Франции» – так в свое время обозначил место Ивана Коневского в нарождающемся русском символизме Е. В. Аничков. [1] Кому-то, возможно, соположение этих фигур покажется не вполне корректным, и тем не менее, если вынести за скобки вкусовые в значительной мере, индивидуальные представления о масштабе той или иной творческой личности, имеются достаточные основания для проведенной параллели. Оба поэта были отверженцами по отношению к широкой литературной среде, оба были наделены творческим даром исключительной силы и своеобразия, духовной зрелостью, обретенной ими в ранней юности; наконец, оба писали на протяжении всего лишь нескольких лет. И если Артюр Рембо сам оставил творчество в 1873 г., в девятнадцатилетнем возрасте, стал авантюристом-негоциантом и дожил до 37 лет, то Иван Коневской (настоящее имя – Иван Иванович Ореус; 1877–1901) последнее стихотворение сочинил за три дня до гибели: он утонул, купаясь в лифляндской реке, не достигнув 24 лет.

Кардинально различной, однако, оказалась судьба творческого наследия французского и русского поэтов. До Рембо, уже в «постлитературный» период его жизни, доходили известия о пришедшей к нему славе, к которым он относился с полным

равнодушием; ныне он – общепризнанный классик мирового значения. Ивана Коневского сегодня знают лишь немногие ценители русской поэзии символистской эпохи. Показательно, что выступление З. Г. Минц о нем на тартуской Блоковской конференции 1975 года было упомянуто в хроникальном отчете как доклад «о забытом поэте И. Коневском». [2] Но таким же забытым казался этот поэт и для его младших современников. Видевший в Коневском «чудесного Святогора слова», Сергей Бобров заявлял: «Мы не можем скрыть нашей крайней скорби о том, что поэт сей теперь, через какие-нибудь 11 лет после смерти своей – забыт, забыт совершенно. Знать пару стихотворений его из старых альманахов – это редкая утонченность. А между тем на поэтическом горизонте нашем после Тютчева не было столь огромной фигуры». [3] Слова о полном забвении в данном случае не совсем соответствуют действительности: имеется немало прямых свидетельств, подкрепленных специальными исследовательскими изысканиями, о том, что Коневской оказал заметное воздействие и на других символистов, и на поэтов постсимволистской эпохи, [4] – однако того места в истории русской литературы и в читательском сознании, которое ему по праву принадлежит, он не занял и по сей день. [5]

В статье «Иван Коневской. Поэт мысли», написанной в середине 1930-х гг., но опубликованной в извлечениях лишь в новейшее время, Н. Л. Степанов дал краткую общую характеристику этого мастера, которая остается исключительно точной и емкой в своих наблюдениях и выводах:

«Коневской не был организатором новой поэтической школы, как Брюсов, он не был реформатором, ниспровергавшим все поэтические принципы, как Хлебников или Маяковский, или “пр'oклятым поэтом” вроде Рембо. Он был отъединенным мечтателем на рубеже двух эпох, творчество которого с почти хрестоматийной ясностью предсказывало дальнейшее развитие русского символизма. Вместе с тем его творчество являлось звеном, связывавшим символизм с русской поэзией XIX в., с Баратынским, Тютчевым, Кольцовым, Ал. Толстым.

Коневской являлся одним из наиболее последовательных “поэтов мысли”. Поиски смысловой поэзии, философской лирики, отличающие творческий метод Коневского, представляют не только исторический интерес для современной поэзии. Многие поэты сейчас также пытаются найти путь к философской лирике, к смысловому обогащению слова. В этом отношении поэзия Коневского представляет поучительный эксперимент, не удавшуюся до конца, но тем не менее чрезвычайно интересную попытку создания “мыслительной” поэзии.

Коневской пришел слишком рано для того, чтобы стать одним из признанных вождей символизма, а его поэзия оказалась слишком несвоевременно сложной для 90-х годов. Тем не менее значение Коневского для развития русского символизма (для Брюсова, Блока, Вяч. Иванова) и для послесимволистских группировок (от Гумилева до Асеева) весьма существенно. Дело не только в прямом влиянии Коневского на Брюсова и Блока, хотя это влияние также имело место, а в создании новых поэтических принципов, которые определили переход от поэзии 80-х годов к символизму. В творчестве Коневского, как в фокусе, видны основные линии этого перехода». [6]

Иван Ореус родился в Петербурге 19 сентября 1877 г. в семье полковника Ивана Ивановича Ореуса (1830–1909). Род Ореусов – шведского происхождения; на протяжении нескольких поколений Ореусы находились на русской государственной службе в весьма высоких чинах. Прадед Ивана Коневского Максим Ореус, принадлежавший к числу дворян С. – Петербургской губернии, занимал должность Выборгского губернатора, дед Иван Максимович Ореус «после сотрудничества с министром финансов гр. Канкриным, при котором он был товарищем министра, назначен сенатором, а затем первоприсутствующим в 3-м Департаменте Сената». [7] В автобиографии отца поэта сообщается: «Ореус Иван Иванович (сын скончавшегося в 1863 г.); родился в С. – Петербурге 11 дек<абря> 1830 г.; исповедания православного; учился сначала во 2-й С. – Петербургской гимназии, а потом в Школе гвардейских подпрапорщиков, откуда 26 мая 1849 г. выпущен прапорщиком в л<ейб>-гв<ардии> Преображенский полк; в 1853 г. поступил в Воен<ную> Академию ‹…› в 1855 г. кончил курс по 1-му разряду; в 1856 г. переведен в Генеральный штаб». [8] Впоследствии Ореус-отец занимал ответственные служебные должности: с 1863 по 1898 г. – начальник военно-исторического и топографического архива Главного управления Генерального штаба (с 1867 г. называвшегося военно-историческим архивом Главного штаба), с 1898 г. – член военно-учебного комитета Главного штаба. В 1881 г. он стал генерал-майором, в 1891 г. – генерал-лейтенантом, вышел в отставку уже после гибели сына – в 1906 г., после 57 лет службы, в чине генерала от инфантерии. Архивную службу Ореус-отец совмещал с профессиональными занятиями военной историей. Ему принадлежит книга «Описание Венгерской войны 1849 г.» (СПб., 1880) – поныне основной источник документальных сведений об этой кампании, в которой он в молодости лично участвовал, – в походе 100-тысячного корпуса генерала И. Ф. Паскевича против восставшей Венгрии. Многочисленные очерки и исследования Ореуса, основанные по большей части на архивных документах, печатались в «Военном сборнике» и «Русской Старине»; [9] около 250 его статей помещено в «Энциклопедии военных и морских наук», в которой он состоял постоянным сотрудником, более 500 его статей – в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза – Ефрона.

Мать поэта, Елизавета Ивановна, урожденная Аничкова, также происходила из дворянской военной семьи. Она вышла замуж за И. И. Ореуса в 1860 г. Иван был четвертым ребенком в их браке, трое детей, родившихся до него, умерли в детстве. Елизавета Ивановна скончалась 28 февраля 1891 г., когда Ивану было тринадцать лет. В семье осталось двое – 60-летний отец и сын-подросток, главный и, по сути, единственный объект его любви, заботы и попечения. Между ними сложились очень близкие и доверительные отношения. Как сообщает в биографическом очерке М. Будагов, И. И. Ореус-отец «живо интересовался ‹…› литературою и вообще искусством. Писателей он ценил большею частью прежних; обладая огромной начитанностью, знал наизусть много стихов и охотно читал своим проникновенным голосом лучшие произведения. Сам очень недурной поэт, он глубоко ценил русские народные песни, с большим вкусом и пониманием напевал их и другие музыкальные произведения в тесном семейном кругу». [10] Вместе с тем рано обозначившиеся художественные и философские устремления сына, направленные в сферу новейших исканий, характерных для последних десятилетий XIX века и отмеченных печатью «декадентства», индивидуализма, психологического надлома и изощренных чувствований, оказывались для отца, с его последовательным консерватизмом в общественных, нравственных и эстетических воззрениях, едва ли близкими или даже понятными. С другой стороны, очень многое воспринятое от отцовского консерватизма стало плотью и кровью Ивана Коневского.

В анонимном кратком биографическом очерке «Иван Коневской. Сведения о его жизни» (в примечании указывается, что эти сведения «сообщены близким родственником покойного») Ореус-отец писал о ранних годах жизни будущего поэта: «Выучившись на 7 году читать, он с жадностью бросился на книги, которые с тех пор стали его любимым развлечением. К игрушкам он не имел никакой склонности, да и к играм со своими сверстниками относился довольно безучастно. Родители имели возможность дать ему порядочное образование. Еще дома он основательно выучился французскому и немецкому языку и много читал на них. Менее основательно, но достаточно, овладел он позднее английским. Читая очень много, Коневской перечитал едва ли не всю художественную литературу на этих языках за два последних столетия. Скандинавских и итальянских писателей он читал в немецких переводах». [11]

Говоря об отсутствии у сына-подростка интереса к игрушкам и к обычным в отроческом возрасте увлечениям, генерал Ореус не упомянул о том, что игровой стихии его сын не оставался вовсе чужд: она воплотилась для него в области активно развитого воображения, питавшегося, безусловно, главным образом познаниями и впечатлениями книжного происхождения. Наглядное тому подтверждение – сохранившаяся среди бумаг Коневского объемистая тетрадь, озаглавленная «Краткие сведения о великих людях Росамунтии XIX века. В виде словаря» и датированная 1893 годом: автору «словаря» – 16 лет. [12] Налицо – по всем параметрам еще детская игра уединенного творческого сознания: создание параллельного мира, по аналогии с миром, воспринимаемым в реальности, и попытка очертить контуры его истории и культуры, проецируемые на новейшую историю и культуру России. И вместе с тем – уже вполне «взрослая» по затрачиваемым усилиям и серьезности подхода установка на тотальность и фактографическую точность описания воображаемой действительности, на всеобъемлющий энциклопедизм в реконструкции никогда не бывших событий и никогда не существовавших лиц. «Краткие сведения…» включают «Адрес-календарь города Ванчуковска» – список названий учреждений и их адресов, «Алфавитный список великих людей Росамунтии XIX века», свод справочных сведений об этих «великих людях», запечатленных в карандашных рисунках – профильных портретах (две сотни имен): «43. Граф Петр Алексеевич Габушин. Родился в 1852 г. в г. Татанцах на Муклясе (Новая-Литва)»; «97. Роман Иванович Клювский. Родился в 1810 г. в Николаинске (Зеленоморье), † в 1874 г. в усадьбе Лядвонском (Светозарщина, Ров-Ровенского провинца)» и т. д. В 1896 г. в России стараниями многих ученых было начато издание многотомного «Русского биографического словаря»; за три года до этого начинания юный Иван Ореус пытался усилиями своей неуемной фантазии создать нечто подобное применительно к Росамунтии.

Большинство измышленных фантомов фигурирует в «словаре» без развернутой биографии, однако таковой удостоился Алексей Жданомирович Авизов: «Родился 16 мая 1832 г. в Ванчуковске. Один из величайших росамунтских романистов. Считается основателем “бытовой” или “естествоиспытательской” школы в росамунтской письменности, школы, которая, по выражению Сахарина, служит соединяющим звеном между “государственно-мудролюбским” направлением Ванцовского кружка годины Великого Возрождения Росамунтии и романистами-душесловами восьмидесятых годов. Сущность направления авизовской школы заключается в том, чтобы рисовать в романах точное воспроизведение быта той или другой среды общества, причем отдельные члены этого общества рассматриваются исключительно как произведения этой среды, и потому рисуется только общий характер среды, а ни в каком случае характеры отдельных ее членов, которые интереса представлять не могут, по отсутствию в них разнообразия и тождественности их с общим характером среды. ‹…› Эта школа “бытовая” или “естествоиспытательская” во Франции имеет главным своим представителем Зол'a, но не следует думать, чтобы Авизов был его рабским последователем, напротив, он скорее является его предшественником, потому что наибольшей славы Зол'a достиг в семидесятых годах, Авизов же – в шестидесятых. Между прочим у Авизова почти вполне отсутствуют знаменитые цинично-грязные описания романов Зола. Если сцены, поддающиеся такому описанию, и не особенно редко встречаются в романах Авизова, то он их всегда описывает для всех понятными, но прикрытыми дымкой выражениями, никогда обнаженными и непристойными, потому что у Авизова есть художественное чутье, часто отсутствующее у позднейших романистов, называющих себя “авизовцами” – графа П. А. Габушина, О. Г. Наволосова и др». Далее следует развернутая характеристика повествовательной манеры росамунтского предшественника-антагониста Эмиля Золя, называются десять главнейших его романов с обозначением годов написания, приводятся и «библиографические» справки: «(См. об этом у Сахарина “Течения росамунтской письменности XIX века”, гл. V)». Очерчивая биографию росамунтского классика, составитель словаря предается неумеренной фантазии, замыкаемой, однако, в строгие рамки надлежащего энциклопедического стиля: «Его отец был какой-то загадочной личностью, вероятнее всего какой-нибудь еврей. Он неведомо откуда пришел в 1827 г. в Ванчуковск, называл себя Жданомиром Авизовым, неизвестно к какой народности принадлежал, а по религии – был из последователей сведенборгианской секты. По-видимому, он был совсем беден; но в Ванчуковске он завел букинистическую торговлю, где он продавал по высокой цене самые редкие и дорогие книги и эстампы, которых он приобретал, где только мог. Уже через три года он обладал чуть ли не миллионным состоянием. ‹…› Сыну своему, Алексею, он дал прекрасное домашнее воспитание и общее образование под руководством лучших преподавателей ванчуковских гимназий. Кроме того, до 12 лет молодой Авизов не принадлежал ни к какой религии, в 12 лет отец ему начал растолковывать сведенборгианское учение, а в 15 лет Алексей окрестился по сведенборгианскому обряду, как бы из личного убеждения», и т. д. [13]