Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации
Шрифт:
Расширение круга общения в университетские годы и переход к ранней духовной зрелости существенным образом не изменили индивидуальность Коневского, какой она определилась в гимназические годы. Его однокашник по университету С. К. Маковский (впоследствии поэт и видный художественный критик, редактор журнала «Аполлон») вспоминал: «Товарищ он был на редкость обаятельный. Правдив, отзывчив, добр, деликатен. Понравился мне сразу и манерами, и всей внешностью…» И он же отмечает те черты, на которые было обращено внимание в простосердечных, но, по всей видимости, точных по существу записях О. В. Яфы: «Среди студентов за ним установилась репутация необычайно одаренного чудака. Какой-то уж очень особенный. И образован неправдоподобно, и застенчив до обморочной растерянности, и дерзостно смел в самоутверждении, и целомудрен, как красная девица. ‹…› Конфузливость его и рассеянность вызывали насмешки, но не делали его беззащитно-ручным. Ласковый к людям, внимательный ко всякой чужой боли, в то же время он никого не подпускал к себе на слишком короткое расстояние, даже ближайших друзей: ограждал пуще всего свое умозрительное одиночество». [39]
39
Маковский Сергей. Портреты современников. М., 2000. С. 410, 412–413.
Уединенная духовная работа Коневского шла с той же методичностью и с тем же стремлением к освоению и истолкованию всего доступного ему культурного универсума, с какими он ранее пытался описать лица и события в воображаемой Росамунтии. В любой возникающей совокупности разрозненных историко-культурных реалий он пытается обнаружить системное, объединяющее и регулирующее начало, в рамках каждой темы или проблемы, на которую оказывается обращено его внимание, тяготеет к обзорной всеохватности. Так, выступлениям в «Литературно-мыслительном кружке» соответствует большая обзорная статья «Стихотворная лирика в современной России» (1897), посвященная разбору поэтических книг, появившихся за последнее десятилетие и позволяющих, с точки зрения автора, создать наиболее адекватное представление об эстетических достижениях и философских устремлениях новейшей русской поэзии, – сборников Н. Минского, К. Фофанова, Ф. Сологуба, А. Добролюбова, Д. Мережковского и Вл. Соловьева. [40] Аналогичный опыт – «Стихотворная лирика в современной французской поэзии», обширная статья, писавшаяся осенью 1897 г.: в ней давалась суммарная аналитическая характеристика творческих индивидуальностей Жюля Лафорга, Эмиля Верхарна, Анри де Ренье (эти авторы почти не были тогда известны в России даже по именам). [41]
40
См.: Писатели символистского круга: Новые материалы. СПб., 2003. С. 89 – 149.
41
РГАЛИ. Ф. 259. Оп. 3. Ед. хр. 6. 63 лл. Рукописи этих статей Коневской раздавал знакомым для прочтения (ср. его письмо к Вл. В. Гиппиусу от 29 мая 1898 г.: «С сегодняшнего вечера при мне будет мой очерк о “Современных французских лириках” (первые две части: Лафорг, Вергэрен), так что, если хотите, зайдите на этих днях ко мне <на> квартиру и возьмите его с собой на все лето. А “Современных русских лириков” я от Лаппо-Данилевского не достал» (ИРЛИ. Ф. 77. Ед. хр. 217). Александр Сергеевич Лаппо-Данилевский (1863–1918) – историк, археограф, академик (с 1899 г.); секретарь Исторического общества при Петербургском университете).
42
РГАЛИ. Ф. 259. Оп. 3. Ед. хр. 6. Л. 19 об.
43
Там же. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 8.
В этих и в ряде других творческих проектов, реализовавшихся лишь в малой мере, фигурируют десятки имен писателей, философов, композиторов, живописцев, о каждом из которых у Коневского, безусловно, была выработана своя точка зрения, сформулирована своя концепция или по меньшей мере ожидала своей формулировки. Изобилие привлекаемых имен отнюдь не означает, что Коневской в своих опытах освоения культурного пространства был всеяден; аналитические характеристики у него очень часто дополнялись оценочными, притом весьма пристрастными. При всей изначальной толерантности, с какою он подходил к восприятию разнородных идей, концепций и эстетических явлений, неизменно сказывалась его приверженность постулатам идеалистической философии и ее многообразным преломлениям в художественном творчестве. [44] Соответственно, материализм, позитивизм, «научный» мессианизм второй половины XIX века вызывали у него неприятие и отторжение. В одной из его рабочих тетрадей («Мысли, заметки (на память), наброски») зафиксирован любопытный хронологический перечень, озаглавленный «Мыслители, разрушившие для меня материализм и утвердившие во мне уверенность в бессмертии души»; открывается он записью, отнесенной к 1892–1893 гг.: «Naville [45] и вообще – рассуждения Ип. Ал. Панаева»; далее следует: 1893–1894 гг. – Шиллер, Кант, 1894 – 95 г. – Л. Толстой, Достоевский, Ибсен. Затем список расширяется: весна и лето 1895 г. – Сюлли-Прюдом, проф. Н. И. Кареев, К. Фламмарион, Ж. М. Гюйо; осень и зима 1895 г. – поэты Н. Ленау, Тютчев, А. К. Толстой, Н. Ф. Щербина, Д. Г. Россетти, К. Д. Бальмонт, П. Б. Шелли, норвежский прозаик А. Гарборг, спиритизм (журнал «Ребус»); наконец, зима 1896 г. – А. Л. Волынский (и В. Вундт в его изложении), Д. С. Мережковский, Вл. Соловьев, М. Метерлинк, Э. По, философ Л. М. Лопатин и приверженец спиритизма К. Дю Прель. [46]
44
В воспоминаниях Вл. В. Гиппиуса о Коневском, записанных в 1930-е гг. Н. Л. Степановым, сообщается: «Ореус был гегельянцем. Над его кроватью висело изображение Гегеля (вырезал его портрет из коллекции гравюр)» (приведено в статье В. Я. Мордерер «Блок и Иван Коневской» в кн.: Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 4. С. 176). Мы не располагаем, однако, ни прямыми авторскими указаниями, ни косвенными аргументами, которые свидетельствовали бы о том, что Коневской выделял этого немецкого философа из ряда многих им воспринятых как главного властителя своих дум. О круге философских интересов Коневского см.: Grossman Joan Delaney. Neo-Kantianism, Pantheism, and the Ego: Symbolist Debates in the 1890’s // Studies in East European Thought. 1995. Vol. 47. № 3/4. Р. 183–188.
45
Жюль Эрнест Навиль (1816–1909) – швейцарский писатель, реформатский богослов; автор книг «Вечная жизнь» («La vie 'eternelle», 1861), «Отец небесный» («Le p`ere c'eleste», 1865), «Проблема зла» («Le probl`eme du mal», 1868) и др.
46
РГАЛИ. Ф. 259. Оп. 3. Ед. хр. 4. Л. 14.
«Разночинная» эпоха в русской литературе и общественной мысли XIX века с ее прямым или опосредованным утверждением материализма осмысляется Коневским как провал и в идейном, и в эстетическом плане, как время торжества ложных ценностей. В той же тетради содержатся его записи, в которых русские писатели XIX века разделены на три поколения. Классики различного калибра, от Тургенева, Л. Толстого и Некрасова до Щербины, Мея и Плещеева, безусловно им почитаемые, – «всё люди, родившиеся около 1820 г. или между 1820 и 1830 годом». «Любопытно, – заключает Коневской, – что поколение, родившееся в России между 1830 и 1850 г. (это, значит, именно люди 60-ых гг. и 70-ых гг.), не дало России ни одного великого поэта или прозаика ‹…› Типичные представители поколения, родившегося между 1830 и 1850 гг.: Добролюбов, Писарев, Чернышевский (хотя он родился в 1828 г.), Михайловский, Скабичевский, Гл. Успенский, Златовратский, Помяловский, Шеллер, Засодимский и др. Единственные проблески истинной художественности среди ровесников этого сброда явил [47] родившийся в 1840 году Апухтин (поэтому и молчавший в течение всего периода 60-ых, а почти что и всех 70-ых гг.). Только в самом конце этого периода в 1848 г. рождается тоже истинный поэт Голенищев-Кутузов. Зато в периоде между 1850 и 1870 гг. рождаются уже такие поэты, как Короленко (1853), Гаршин (1855), Минский (1855), Надсон (1862), Фофанов (1862), Мережковский (1865), Бальмонт (1868)». [48] Последнее, третье поколение русских писателей, по убеждению Коневского, с большей или меньшей устремленностью и сознательностью возрождает прерванную традицию художественного идеализма, и среди своих старших современников он выделяет именно их, хотя и не всех оценивает в равной мере высоко.
47
В автографе описка: «явился».
48
РГАЛИ. Ф. 259. Оп. 3. Ед. хр. 4. Л. 25–25 об. Год рождения К. Д. Бальмонта указан неверно; в действительности – 1867.
Книжные штудии восполнились у Ореуса-студента в летние каникулярные месяцы 1897 и 1898 гг. чрезвычайно яркими и познавательными впечатлениями, почерпнутыми в ходе двух продолжительных заграничных путешествий: в июне – июле 1897 г. он посетил Австрию, Баварию и Германию (побывал в Вене, Зальцбурге, Мюнхене, Нюрнберге, обошел пешком несколько областей Тюрингии), в июне – июле следующего года приплыл на пароходе из Петербурга в Любек, осмотрел Кёльн, совершил путешествие вверх по Рейну, ознакомился с горной Швейцарией и Северной Италией. Свои переживания и размышления, вдохновленные знакомством с Западной Европой, он отразил в целом ряде стихотворений, а также в прозаических этюдах и набросках, значительная часть которых вошла в разделы «Видения странствий» и «Умозрения странствий» его книги «Мечты и Думы». Эмоционально насыщенные описания увиденного и прочитанного сочетаются в этих текстах с аналитическими пассажами, в которых сказывается попытка распознать за явлениями сущность, увидеть в частном и случайном отображение общего и закономерного.
Дебют поэта в печати состоялся в 1896 г.: в ноябрьском номере журнала «Книжки Недели» за подписью «И. Ореус» был опубликован его сонет «Снаряды». Но полноправного вхождения девятнадцатилетнего автора в литературу тогда не произошло. Еще ранее, 31 июля 1896 г., он отправил в редакцию журнала «Северный Вестник» (для Н. Минского) два стихотворения («На лету» и «Меж нив»), [49] последствий это не возымело. Определенным препятствием на пути Коневского в литературные сферы была его пресловутая некоммуникабельность, оказывавшаяся непреодолимой при попытках наладить даже самые формальные литературные связи. «Какое же чудило ваш протеже Коневской», – передает С. Маковский слова Дягилева, рассказавшего ему о курьезном появлении в редакции «Мира Искусства» поэта, который умудрился сесть мимо стула на пол и тут же ретировался, так и не произнеся ни слова и не оставив рукописей. [50] Сходный эпизод припоминает П. П. Перцов: «Застенчив Коневской был до того, что, придя ко мне ‹…› переговорить об издании его сборника, он от смущения не мог ничего сказать, не закрывая лица руками, как красная девица, – и, наконец, повернулся ко мне спиной, потому что только в такой позе мог еще поддерживать связную речь». «В то же время, – продолжает Перцов, – он был абсолютно уверен в каждой своей строке, в каждом своем слове и не допускал никакого разговора о возможных переменах в написанном им». В Коневском, по мысли Перцова, ярчайшим образом воплотился «тип самозамкнутых и самовлюбленных одиночек» [51] – весьма характерный для ранних приверженцев индивидуалистического символизма в России. Болезненная неконтактность в сочетании с глубокой и упорной внутренней самоуверенностью – эти психологические особенности, конечно, не способствовали адаптации поэта к той среде, в которой могли по достоинству оценить его дарование.
49
ИРЛИ. Ф. 39. Ед. хр. 302.
50
Маковский Сергей. Портреты современников. С. 413.
51
Перцов П. П. Литературные воспоминания. 1890–1902 гг. М., 2002. С. 188.
Литературные знакомства Коневского стали завязываться лишь после встречи и сближения с Владимиром Васильевичем Гиппиусом, также студентом историко-филологического факультета и начинающим поэтом, исповедовавшим эстетизм и «декадентское» миросозерцание наряду со своим другом и гимназическим товарищем Александром Добролюбовым, выпустившим в свет в 1895 г. одиозный сборник «Natura naturans. Natura naturata». [52] Осенью 1898 г. Гиппиус стал приводить Коневского на поэтические собрания у Ф. Сологуба. К этой поре относится сообщение в письме О. В. Яфы к М. К. Станюкович: «Ореус преуспевает ‹…› говорят, недавно он читал свои стихи пред лицом Бальмонта, Минского и других поэтов, и был ими признан большим талантом». [53] Тогда же Коневской стал устраивать по вторникам аналогичные собрания у себя на квартире. По свидетельству Маковского, «посещала их по преимуществу молодежь с писательским зудом, но приходил кое-кто и из литераторов постарше: вспоминаются постоянно бывавшие Федор Кузьмич Тетерников (Сологуб), Д. Н. Фридберг и Владимир Гиппиус. Сам хозяин (на этих собраниях вижу его за столом – на председательском месте – в узенькой столовой) читал нам свои статьи, затрагивавшие всевозможные литературные и философские вопросы, но чаще – стихи». [54]
52
См.: Иван Коневской. Письма к Вл. Гиппиусу / Публикация И. Г. Ямпольского // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1977 год. Л., 1979. С. 79–98.
53
РНБ. Ф. 163. Ед. хр. 328. Л. 5.
54
Маковский Сергей. Портреты современников. С. 410. Одно из документальных свидетельств об этих собраниях – записка Коневского к Вл. Гиппиусу (6 марта 1899 г.): «Прошу Вас, милый Владимир Васильевич, не отказать мне в посещении в этот вторник вечером. Быть может, будет и Сологуб, и другие лица» (ИРЛИ. Ф. 77. Ед. хр. 217). Среди начинающих поэтов, приобретших впоследствии литературную известность, в числе знакомых Коневского был и Ю. Н. Верховский (в 1898–1902 гг. – студент историко-филологического факультета Петербургского университета); ср. замечание в письме Н. М. Соколова к В. Н. Верховскому (брату поэта) от 30 мая 1901 г.: «Юрию Никандровичу передайте, что Ореус скрывается где-то в Павловске, но где – неизвестно ‹…›» (РГАЛИ. Ф. 427. Оп. 1. Ед. хр. 2087).
На квартире у Сологуба 12 декабря 1898 г. впервые увидел Коневского и услышал его стихи Валерий Брюсов. «Самым замечательным было чтение Ореуса, ибо он прекрасный поэт», – записал он тогда в дневнике. [55] После возвращения Брюсова в Москву между ним и Коневским завязалась интенсивная переписка. Брюсов выказал себя горячим, убежденным поклонником творчества молодого петербургского автора, которое стал всячески пропагандировать в своем московском окружении. [56] В лице Брюсова Коневской обрел не только благодарного читателя и интересного собеседника-корреспондента, но и деятельного, инициативного литератора, который готов был по мере собственных сил содействовать публикации и распространению его произведений. Вместе с Брюсовым Коневской работал над формированием «Собрания стихов» Александра Добролюбова (весной 1898 г. покинувшего Петербург и начавшего странническую жизнь в народной среде); книга вышла в свет в только что основанном символистском издательстве «Скорпион» (М., 1900) с двумя предисловиями – Брюсова и Коневского («К исследованию личности Александра Добролюбова»). В основном благодаря энергичному содействию Брюсова Коневской вписался в круг писателей-символистов, к которому влекли его собственные эстетические склонности уже в течение ряда лет. Н. Л. Степанов приводит его подробную регистрационную запись (1896–1897), начинающуюся фразой: «История моего знакомства с сущностью символизма: 1893 г. летом в Павловске» – и далее следуют перечни произведений Ибсена, Метерлинка, Россетти и критических интерпретаций З. Венгеровой, Минского, Мережковского, Бальмонта, Брюсова и др. [57] О том, что «сущность символизма» не сводилась для Коневского к литературно-художественным явлениям, народившимся и возобладавшим в конце XIX века, а осмыслялась расширительно, свидетельствует упоминание в этом перечне поэтов более раннего времени – Шелли, Ленау, Тютчева, Фета, Щербины. Малый круг имен новейших писателей и обновителей художественного слова вписывался для него в гораздо более широкий круг, который был представлен поэтами минувших эпох, обогатившими литературу своими опытами подлинно символистского мировидения.
55
Брюсов Валерий. Дневники. 1891–1910. <М.>, 1927. С. 57.
56
Подробнее см. в нашей статье «Брюсов и Иван Коневской» (Лавров А. В. Русские символисты: Этюды и разыскания. М., 2007. С. 81 – 108), а также: Переписка <В. Я. Брюсова> с Ив. Коневским (1898–1901). Вступ. статья А. В. Лаврова. Публикация и комментарии А. В. Лаврова, В. Я. Мордерер, А. Е. Парниса // Литературное наследство. Т. 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. 1. С. 424–532. Благодаря Брюсову стихи Коневского высоко оценили в кругу символистского издательства «Скорпион», а близкий друг юности Брюсова поэт А. А. Ланг (А. Л. Миропольский) вступил с их автором в деятельную переписку. 12 октября 1899 г. он признавался Коневскому: «Из нашего краткого знакомства я вынес самое теплое чувство к Вам», – а в письме от 20 февраля 1900 г. давал чрезвычайно высокую оценку его творчеству: «Я вижу по Вашим стихотворениям, что Вам предстоит широкий художественный путь. Ваша поэзия – поэзия великого чаяния, поэзия духа человека, и я первый зажигаю перед образом Вашего творчества священные лампады. ‹…› Вы завоевываете у Вечности территории и безвозмездно отдаете их слепым людям» (Ямпольский И. Г. Письма А. Миропольского к И. Коневскому // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1988. М., 1989. С. 23, 25).
57
См.: Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 4. С. 185.
Приобщение сына уважаемого в общественных верхах генерал-лейтенанта Ореуса к «декадентскому» сонмищу, которое вызывало тогда едва ли не повсеместное отторжение и негодование, побуждало скрыть эту «компрометирующую» связь под литературным псевдонимом. В словаре великих людей Росамунтии зафиксирована фамилия «Коневецкий», она же занесена в записную книжку за 1897 г. как псевдоним автора упоминавшейся выше обзорной статьи: «Иван Коневецкий. Современная русская лирика». [58] В письме к Брюсову от 23 июня 1899 г. фигурирует заглавие подготавливаемой книги «Мечты и Думы Ивана Коневского», [59] однако десять дней спустя, в письме к А. Я. Билибину от 2 июля, указывается другой псевдоним: «Мечты и Думы Ивана Езерского». [60] В конце концов Иван Ореус решил выступать в печати под именем Ивана Коневского, хотя, по свидетельству Брюсова, он впоследствии сожалел, что не предпочел личину Ивана Езерского. [61] Псевдоним восходит к названию острова Коневец на Ладожском озере, известного находящимся на нем мужским монастырем. Остров располагается в географической сфере пересечения и взаимодействия скандинавских и русских влияний; для поэта – исконного петербуржца с родовыми шведскими корнями – его название соотносилось с представлением о собственной национальной и культурно-исторической идентичности. В стихотворении «С Коневца» (1898) он писал:
58
РГАЛИ. Ф. 259. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 54 об.; Ед. хр. 18. Л. 29 об.
59
Литературное наследство. Т. 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. 1. С. 464.
60
Писатели символистского круга. С. 177. Иван Езерский, герой незаконченной поэмы Пушкина, привлекал внимание Коневского своей «варяжской» родословной: «…мой Езерский // Происходил от тех вождей, // Чей дух воинственный и зверский // Был древле ужасом морей» («Езерский», строфа II).
61
Брюсов Валерий. Среди стихов. 1894–1924: Манифесты. Статьи. Рецензии. М., 1990. С. 483 («Иван Коневской (1877–1901 гг.)», 1916). В этой же статье Брюсов сообщает, что поэт воспользовался псевдонимом по требованию отца: «…он не позволил сыну выступать в литературе под своим именем ‹…› Даже после безвременной кончины юноши Коневского генерал Ореус не разрешил назвать в печати настоящее имя поэта. Оно стало общеизвестно лишь по смерти генерала» (Там же. С. 485). Требование «не пропечатывать настоящей фамилии Вани» было выдвинуто в письме Ореуса-отца к Брюсову от 22 июля 1903 г. (см.: Литературное наследство. Т. 98. Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. 1. С. 546–547).
Поэт Иван Коневской предстал перед читающей публикой, когда почти одновременно, в конце 1899 г., увидели свет его сборник стихов и медитативной прозы «Мечты и Думы», отпечатанный тиражом 400 экземпляров, и коллективный сборник «Книга раздумий», составленный из стихотворных циклов К. Д. Бальмонта, Валерия Брюсова, Модеста Дурнова и Ив. Коневского. Авторская книга Коневского заметного резонанса в печати не вызвала, можно было бы даже сказать – прошла незамеченной, если бы не появились два весьма критических отклика, один из них принадлежал былому сподвижнику, Вл. Гиппиусу. [63] «Книга раздумий», в которой был помещен цикл Коневского «От солнца к солнцу», удостоилась целого ряда рецензий, в основном выдержанных в характерном для тогдашней журналистики негативно-насмешливом тоне по отношению к писаниям «декадентов»; стихам Коневского соответственно досталось также в полной мере. [64] В книгу «Мечты и Думы» Коневскому не удалось включить (по недостатку средств, отпущенных на издание) объемный раздел, которому он придавал большое значение, – «Переводы стихов в прозе». Задача, которую ставил перед собой поэт, перелагая прозой на русском языке стихи и фрагменты из философских произведений, – «наиболее полная и яркая формула философского смысла главных современных настроений; весь выбор стихотворений и отрывков производился в виду этой цели». [65] Цикл переводов составили отрывки из произведений Алджернона Чарлза Суинбёрна, сонеты Данте Габриэля Россетти, фрагменты из книг Фридриха Ницше («Так говорил Заратустра», «Дионисовские дифирамбы») и Мориса Метерлинка («Сокровищница Смирения», «Мудрость и Судьбина»), стихотворения Анри де Ренье, Франсиса Вьеле-Гриффена, Эмиля Верхарна, а также отдельные вещи Ральфа Уолдо Эмерсона, Новалиса (из «Гимнов к ночи»), Гуго фон Гофмансталя, Гёте; о каждом авторе давалась краткая общая справка с указанием библиографических источников. [66] В 1900 г. Коневской предложил издательству «Скорпион» опубликовать эти переводы отдельной книгой, но благоприятного ответа не получил. [67]
62
Коневской Иван. Стихотворения и поэмы / Вступ. статья, составление, подготовка текста и примечания А. В. Лаврова. СПб.; М., 2008. С. 94 («Новая Библиотека поэта»). Далее ссылки на это издание приводятся сокращенно в тексте – указанием в скобках номера страницы.
63
Если один из рецензентов, поэт и филолог-классик Д. П. Шестаков, признавал, что в стихах Коневского «проглядывает иногда зачинающийся, но страшно невыработанный и недисциплинированный талант» (Литературное приложение к «Торгово-Промышленной Газете». 1900. № 5. 30 января. С. 4), то Вл. В. Гиппиус в своем приговоре был беспощаден: «До тех пор, пока Ив. Коневской не научится писать грамотнее, все, что бы он ни написал, останется вне литературы. “Мечты и думы” нельзя оценивать, потому что такие стихи и такую прозу невозможно читать; по крайней мере для этого требуется большое усилие, а усвоивать их содержание – даже труд. В чем же ручательство, что труд окупится глубоким смыслом их?» (Мир Искусства. 1900. № 5/6. С. 107. Подпись: В.).
64
См.: Летопись литературных событий в России конца XIX – начала XX в. (1891 – октябрь 1917). Вып. 1. 1891–1900 / Редактор-составитель М. Г. Петрова. М., 2002. С. 406. Брюсов в очерке о Коневском отмечал, что газетная критика «Книги раздумий» поэта ни в малой мере не раздосадовала: «…он уверял даже, что приятно “попасть на зубок” уличному гаеру, ибо такова неизбежная стадия, через которую проходят все истинные таланты» (Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 487).
65
Письмо к А. Я. Билибину от 2 июля 1899 г. // Писатели символистского круга. С. 177.
66
РГАЛИ. Ф. 259. Оп. 1. Ед. хр. 9. 236 лл. В очерке «Иван Коневской» Брюсов сообщает о покойном поэте, что тот – «вероятно, в 1896-м или 1897 г.» – «писал во Францию своим любимым поэтам, Верхарну, Анри де Ренье и Фр. Вьеле-Гриффену, прося их сообщить некоторые подробности их биографии и рекомендуя себя как русского писателя, намеревающегося ознакомить, в переводах, русскую литературу с творчеством французских символистов. Я видел ответные письма, и, судя по ним, вопрос был составлен в выражениях, не оставляющих сомнения, что автор имеет все возможности исполнить свое намерение. Вероятно, французским поэтам не могло прийти в голову, что им пишет гимназист, не печатавший ни одной строки. ‹…› Позднее Коневской не раз говорил, как его смущает и тревожит, что он “все еще” не исполнил обещаний, данных Верхарну и др.» (Брюсов Валерий. Среди стихов. С. 486–487). Никаких следов этой переписки в сохранившейся части архива Коневского не обнаружено. Из цикла переводов Коневского (РГАЛИ. Ф. 259. Оп. 1. Ед. хр. 9) на сегодняшний день опубликованы «Гимн к ночи» Новалиса (Золотое перо: Немецкая, австрийская и швейцарская поэзия в русских переводах. 1812–1970 / Сост. Г. Г. Ратгауз. М., 1973. С. 394–399) и переводы из Ницше (Ф. Ницше в переводах И. Коневского / Предисловие и публикация А. В. Лаврова // Musenalmanach. В честь 80-летия Ростислава Юрьевича Данилевского. СПб., 2013. С. 161–199).
67
Руководитель «Скорпиона» С. А. Поляков в письме к нему от 23 августа 1900 г. сообщал: «К сожалению, наше издательство не сможет воспользоваться Вашим предложением вполне и вот по каким причинам. У нас имеется намерение издать ряд небольших томиков переводов из новых поэтов, но так, чтобы каждый томик был посвящен одному писателю. Мы полагаем, что это будет иметь больший успех, чем тот род хрестоматии, который Вы предлагаете. Одним из таких томиков должен быть уже обещанный в наших объявлениях Verhaeren в переводе Валерия Яковлевича. Кроме того, в этот же ряд войдет третий том Эдгара По в переводе К. Д. Бальмонта. Если бы Вы могли представить нам целый томик переводов из Свинбёрна или Россетти, мы могли бы напечатать в виде одной из частей предполагаемого ряда» (ИРЛИ. Ф. 444. Ед. хр. 95).