Синайский гобелен
Шрифт:
Урок исполнен? Ты обрел то, что искал?
Валленштейн попытался ответить внятно. Но его перекошенный рот открывался и судорожно закрывался. Голос прозвучал хрипло и прерывисто.
Да.
Аббат перекрестился.
Тогда не отдохнешь ли у нас, пришедший с горы брат? Ты все-таки преуспел, ты завершил то, к чему стремился. Дай же себе отдых и позволь залечить твои раны, позволь помочь тебе. Для нас будет честью служить тебе, брат.
Валленштейн колебался. Рваный рубец пересек пустынный горизонт, неотвязная галлюцинация. Он попытался стереть этот шрам, но не смог.
Божьи твари проделали его, пещерные муравьи, пробегавшие по его глазам семь лет, проложили через них тропинку. Теперь с каждым днем рубец будет шириться, пока не закроет собой весь мир. Сколько времени у него осталось? Недели? Дни?
Ты отдохнешь у нас? повторил аббат.
Одну ночь, прошептал Валленштейн. Келью на одну ночь, если позволите.
Настоятель вновь перекрестился. Отшельник, конечно, одной ногой уже стоял в могиле. Он начал возражать, но страдание, выразившееся на лице Валленштейна, остановило его.
Как хочешь, проговорил он печально. Так ты отправишься завтра?
Да.
Куда лежит твой путь?
В Иерусалим.
Аббат кивнул. Теперь все ясно, решил он. Отшельник хочет добраться до священного города и там отдать Богу душу. Как знать. Может, он еще не достиг своей цели. Возможно, это было последнее из условий, о которых он договорился с Богом за время страданий на горе.
Иерусалим, тихо сказал он. Понятно.
Той же ночью, пока монахи спали, поддельная Синайская Библия Валленштейна оказалась в дальнем углу на пыльной полке в одном из чуланов обители.
Прочие лежавшие там книги представляли ценность небольшую, но не настолько ничтожную, чтобы какой-нибудь ученый в будущем не захотел изучить их.
Что касается подлинной рукописи, с ее чудовищными разночтениями, он хотел взять ее с собой в Иерусалим, но уничтожать не собирался. Хоть она и была написана безымянным слепцом и безымянным дурачком, затерявшимися в пустыне, разве великий святой Антоний не уходил также в пустыню в поисках слова Божьего?
Да, говорил себе Валленштейн, святой Антоний тоже так поступил. И коль скоро другие бедняги пытались сделать то же самое, но смутились пред злыми духами и миражами, не устояли перед пустыми видениями, это еще не значит, что нужно уничтожить их труд, ведь они тоже попытались, но только услышанное ими Слово оказалось ложным. Так что Валленштейну в голову не приходило уничтожить подлинный манускрипт — такое же творение Божье, как и всякое другое. Лучше пусть полежит где-нибудь в сухом темном тайнике, как до того лежал его чистый пергамент.
В смирении своем Валленштейн никогда не думал, что за время пребывания в пустынной пещере по примеру святого Антония он, возможно, совершил монашеский подвиг, равный по величине подвигу святого Антония, и таким образом стал новым святым Антонием.
Или просто настоящим святым Антонием, отшельником, который в своей любви к Богу не знал эпох.
Или — вещь еще более странная — в ходе испытаний изнурительным трудом, голодом, палящим солнцем, ночным одиночеством, выжив-таки в своей пещере, он фактически прожил заново жизнь тех двух неведомых странников, причитания которых, звучавшие на обочинах дорог, привели их в конце концов к подножию горы три тысячи лет назад.
И что, значит, Валленштейн ничего не нашел и ничего не подделал.
Что вместо этого он, в смятении и неведении своем, такой же слепой и такой же полоумный, сложил свою собственную священную песнь под мистический аккомпанемент воображаемой лиры, флейты и рожка.
Любые запутанные, замысловатые рассуждения были уже недоступны помутившемуся рассудку Валленштейна. Из последних сил он влачил себя из пустыни к вратам Иерусалима; город потряс его обилием красок, звуков и запахов, ошеломительных после семи лет уединения в Синайской пещере.
В результате Валленштейн тут же заблудился в лабиринте улочек. Он бродил кругами по одним и тем же местам и, вероятно, в конце концов рухнул бы жалкой кучкой лохмотьев на камни Иерусалима, вцепившись смертельной хваткой в драгоценный сверток, если бы не наткнулся случайно на лавку древностей, где когда-то купил пергамент для своей подделки.
Престарелый владелец лавки Хадж Гарун поначалу не признал своего бывшего знакомца, но, узнав, сразу предложил пищу, питье и кров, от которых Валленштейн отказался, чувствуя, что время его на исходе. Вместо этого он попросил Хадж Гаруна отвести его в армянский квартал, к подвалу, где он когда-то готовился к выполнению своей задачи.
Ты же не собираешься лезть туда снова? сказал Хадж Гарун, вновь ужаснувшись подвальной грязи и темноте.
Я должен, прошептал Валленштейн, ради моего свертка. До свидания, брат, да благословит тебя Бог.
Сказав это, Валленштейн повернулся и, болезненно скорчившись, полез в нору. Он обшарил грязный пол. Где же закопать сверток?
Ему привиделась трещина в грунте; то был рубец на его глазном яблоке.
Он склонился над этой трещиной и принялся яростно скрести землю руками, срывая ногти и раздирая кожу на пальцах, отчаянно работая, чтобы вырыть колодец памяти, пока оставалось время. Как только в земле перед ним являлась новая трещина, он бешено набрасывался на нее, углубляя тревогой разверзшиеся расселины в своем сознании.
Костяшки пальцев ударились о камень. Он достиг старого сухого вымощенного камнем дна, когда-то, видимо, здесь был резервуар, впоследствии заброшенный при бесчисленных разрушениях и восстановлениях Иерусалима. Древний колодец? Как раз то, что нужно.
Он положил сверток в резервуар и, вернув камни на место, засыпал их землей и утаптывал пол подвала, пока тот не стал твердым и ровным. Теперь никто не догадается. Еретическая книга спрятана надежно и навечно.
Валленштейн вскрикнул. Ровная земля под ногами вдруг раскололась на тысячу трещин, его ужасная самонадеянность на горе Синай привела следами божьих муравьев к финалу, и теперь ему, изгнаннику, надо было бежать в пустыню, его священный город утрачен для него навсегда, потому что он его создал.
Тихо постанывая, он проволок себя по ступеням и пошел прочь от подвала, ослепленный шрамами на глазах и потому не заметивший фигурку человека, наблюдавшего за ним из тени; человек этот привел его к его бывшему жилищу в армянском квартале и из любопытства задержался, то был тихий продавец античного пергамента и прочих древностей по имени Хадж Гарун.
Не слыша больше хриплых иерусалимских криков и не видя стен, Валленштейн выбрался на подкашивающихся ногах из города и заковылял на север. Добрался до первой гряды гор, затем до второй. Всякий раз, оглядываясь, он все хуже видел великую гору и великий город на ней. Исчезла яшма и золото, рассыпались купола, обрушились башни и минареты.