Шрифт:
ЮРИЙ БУЙДА
СИНДБАД МОРЕХОД
Перед смертью Катерина Ивановна Момотова велела позвать доктора Шеберстова, у которого лечилась всю жизнь и который давно находился на пенсии. Она вручила ему ключ от своего домика, свернутый вчетверо листок бумаги и попросила сжечь этот листок вместе с остальными.
– Они у меня дома, - смущенно пояснила она.
– Только никому не говорите, пожалуйста. Я бы и сама... да видите - как все обернулось...
Доктор вопросительно поднял бровь, но старуха лишь виновато улыбнулась в ответ. Она была совсем плоха: умирала от саркомы. Лечащий врач сказал Шеберстову, что до утра она вряд ли дотянет.
На
– Не желаешь прогуляться?
– поинтересовался доктор, глядя поверх головы Леонтьева на мошек, круживших возле бледного уличного фонаря, вознесенного на позеленевший от сырости деревянный столб.
– К Момотовой Кате.
– К Синдбаду Мореходу? Или она умерла?
– Нет.
– Шеберстов показал участковому ключ.
– Просила к ней заглянуть. Я прохожий, а ты все же власть.
Леша бросил окурок в широкую каменную вазу, заполненную водой, и со вздохом поднялся.
– Скорей бы зима, что ли...
И они неторопливо зашагали по плитчатому тротуару в сторону мельницы, рядом с которой и жила Катерина Ивановна, известная всему городку своей образцово не задавшейся жизнью.
Сюда, в бывшую Восточную Пруссию, она приехала с первыми переселенцами. Муж ее работал на бумажной фабрике, а Катерина Ивановна - прачкой в больнице. У них было четверо детей - двое своих да двоих взяли в детдоме. Маленькая сухонькая женщина тянула большое хозяйство - огород, корова, поросенок, два десятка овец, куры да утки, ухаживала за прибаливавшим мужем (он был трижды ранен на фронте) и детьми. В пятьдесят седьмом лишилась ноги по колено: попала под поезд, когда встречала с пастбища телку. Из прачечной пришлось уйти. Устроилась сторожихой в детском саду. В том же году утонул в Преголе старший сын Вася. А через три года отмучился и Федор Федорович: не перенес операции на задетом осколком сердце. Дочери выросли и разъехались. Младшая Верочка вышла за пьяницу, вора и бродягу, с которым однажды, оставив сына бабушке, укатила на заработки в Сибирь и словно сгинула. Чтобы вытянуть мальчика, Катерина Ивановна бралась и за вязанье на заказ, пока пальцы артритом не скрючило, и за стрижку овец и на все лето нанималась в пастухи. На деревянном протезе ей было нелегко угнаться за скотиной, но платили неплохо, да еще кормили иногда в поле - она и не роптала. Мальчик вырос и ушел в армию, после женился и лишь изредкак Новому году да к Первому мая - присылал бабушке открытку с пожеланиями успехов в труде и счастья в личной жизни. Пенсия была крошечная. Как-то незаметно для себя Катерина Ивановна втянулась в сбор пустых бутылок - по пустырям, закоулкам, у магазинов, - вступая в ссоры с мальчишками-конкурентами, при виде ее оравшими: Почем фунт старушатины!- и перехватывавшими добычу. Катерина Ивановна сердилась, ругалась, но надолго ее гнева не хватало. В конце концов она нашла выход. С утра пораньше с мешком за плечами отправлялась за город в поисках бутылок, валявшихся по кюветам да в придорожном лесу. Преодолевая боль в ноге, она каждый день проделывала многокилометровые походы, возвращаясь поздно вечером с богатой добычей, вся в горячем поту и с запавшими глазами. Накрошив в глубокую миску хлеба, заливала его водкой и хлебала ложкой. Изредка после этого начинала напевать что-то тихим дребезжащим голоском. Другая на ее месте давным-давно померла бы, говорила известная городская царица Буяниха.- А эта еще и не чокнулась по-настоящему. За свои бутылочные походы и получила Катерина Ивановна прозвище Синдбад Мореход.
Оглядевшись зачем-то по сторонам, доктор Шеберстов отпер входную дверь и жестом приказал Леше идти вперед. Леонтьев включил свет в прихожей и кухне.
– А чего она хотела?
– крикнул он из комнаты.
– Чего ищем-то?
Шеберстов не ответил. Он развернул сложенную вчетверо бумажку, которую ему дала вместе с ключом Катерина Ивановна, и лицо его побагровело и набрякло. В сердцах швырнув бумажку на кухонный стол, он пригнулся, чтоб не стукнуться головой о притолоку, и с шумным сопением остановился за спиною Леонтьева. Участковый задумчиво разглядывал обстановку второй старухиной комнаты. Неяркая лампочка без абажура освещала громадную груду бумаги, занимавшую едва ли не все свободное пространство.
– Она романы, что ли, сочиняла?
– недовольно пробурчал Леонтьев.
– Глянь-ка...
– Он поднял с пола листок бумаги.
– Я вас любил: любовь еще, быть может...
– Недоуменно посмотрел на доктора: И чего это, а?
Шеберстов переложил палку в другую руку и решительно отодвинул Лешу в сторону. Отдуваясь, втиснулся в узкую щель, где стоял стул с гнутой спинкой, и сел. Выдернул из бумажного вороха пачку листков и принялся читать.
– Да что же это такое?
– повторил Леша, растерянно глядя на исписанный старухиными каракулями листок.
– Неужели она...
Шеберстов сердито посмотрел на него снизу вверх:
– А ты думал, что душу черт выдумал?
До самого утра они разбирали бумаги, которые Синдбад Мореход просила уничтожить и почти пятьдесят лет таила от чужих глаз. Каждый день, начиная с 11 ноября 1945 года, она переписывала от руки одно и то же стихотворение Пушкина - Я вас любил.... Сохранилось восемнадцать тысяч двести пятьдесят два листа бумаги разного формата, на каждом - восемь бессмертных строк, не утративших красоты даже без знаков препинания - ни одного из тринадцати старуха ни разу не употребила. Она писала, видимо, по памяти и делала ошибки: например, слово может непременно с мягким знаком в конце. Слово же Бог - вопреки тогдашней советской орфографии - всегда с большой буквы. Внизу каждого листка она обязательно ставила дату и - очень редко - прибавляла несколько слов: 5 марта 1953 года - помер Сталин, 19 апреля 1960 года - помер Федор Федорович, 12 апреля 1961 года - Гагарин улетел на Луну, 29 августа 1970 года - Петинька (это был внук) родил дочку Ксению... Несколько листков были обожжены по углам, некоторые - порваны, и можно было только гадать, в каком душевном состоянии она была в тот день, когда в очередной раз писала Я вас любил.... Восемнадцать тысяч двести пятьдесят два раза она воспроизвела на бумаге эти восемь строк. Зачем? Почему именно эти? И о чем она думала, дописав стихотворение - как дай вам Бог любимой быть другим - и аккуратно выводя помер Сталин или помер Федор Федорович?
Под утро Шеберстов и Леша растопили печку и принялись жечь бумагу. Уже через полчаса печка нагрелась, в комнате стало жарко. Оба чувствовали себя почему-то неловко, но когда Леонтьев пробормотал: А какая разница, человека жечь или вот это..., доктор лишь сердито фыркнул. Один листок - тот, который дала ему Катерина Ивановна, - Шеберстов все же сохранил, хотя и сам не понимал, зачем и почему. Быть может, лишь потому, что на нем- впервые - старуха не поставила дату.