Синдикат-2. ГПУ против Савинкова

Сафонов Валерий

В Пятигорске на вокзале, при посадке в трамвай, у зазевавшегося Ивана Терентьевича стянули бумажник с деньгами и блокнотом, где, по его словам, были кой-какие заметки, которые он перед этим якобы вырвал, так что опасного в этом ничего не было, кроме того, там была учетная карточка и удостоверение личности. Вначале он очень струсил, но потом успокоился. Однако после этого случая он решил ничего с собой не носить и не записывать вообще. От револьвера тоже отказался.

После прогулки на провал поехали к раненному партизану на фаэтоне, там уже все было готово. Пока Иван Терентьевич, Борисенко и Султан Герей ездили на провал, Бондарь все приготовил и вернулся назад. Ездил он туда, чтобы посмотреть, «все ли там спокойно и благополучно, нет ли опасности». После этого встретившись на бульваре у цветника, вчетвером

поехали в темноте за город через речку по глухим улочкам и переулкам. Выехали за город через речку, поднялись на горку. Герей послал Бондаря и Борисенко вперед, так как идти компанией неудобно. Фаэтон оставили на дороге, а сами пошли за церковь.

Задержав Ивана Терентьевича по дороге, Султан Герей беседовал с ним о нуждах, отметил слабое дело с газетами и литературой. Фомичев обещал помочь в этом деле, о чем он даже переговорил с Сергеем Васильевичем.

Подходя к дому, где лежал больной, Иван Терентьевич еще раз спросил, удобно ли беспокоить раненого, на что ему ответили: «какое же это беспокойство». Но попросили не говорить с ним много, не задавать раненому вопросов.

Подошли к домику, когда была уже ночь и всходила луна. Гостей встретил лай собаки, которая «узнала» Султан Герея: он ее перед этим за день кормил колбасой и познакомился с ней, окликнул по положению Тузиком. Пес начал ласкаться «ну значит свой».

Подошли к хате. На пороге стоял хозяин в чистой рубахе — все как следует. «Здравствуйте, Тимофей Иванович». «Здравия желаем, г-н полковник». «Ну что, как больной?» «Покорно благодарю, как будто полегчало». «Ну вот, Тимофей Иванович, привез редкого гостя, не забывают нас». «Покорнейше благодарим за память и заботы о нас». Следует знакомство и трогательнейшее рукопожатие Ивана Терентьевича с Тимофеем Ивановичем. Зашли в хатку, в настоящую хатку — маленькую, чистенькую, но сильно покосившуюся.

Во второй комнате в правом углу на хозяйской кровати лежал раненый партизан, в углу напротив — образа с горящей лампадой, окна занавешены, в комнате полумрак. Пахло йодом и валерианой. Комарь лежал полузакрытый буркой; рука, плечо и часть груди — в бинтах, из-под них чуть видна запекшаяся кровь (накануне специально зарезали курицу). Раненый лежал и слегка стонал. Бондарь и Борисенко сидели один в ногах, другой — на стуле напротив.

Поздоровались с раненым, Борисенко передал ему розы. Вошел хозяин и доложил: «Так что, г-н полковник, как вчера перевезли вы Комаря и перевязали, было ничего, а сегодня с утра была у него жара, да теперь спала, слава богу, тарелочку бульону съел, да все курить просит, не знаю, можно ли давать». Султан Герей сказал, чтобы сегодня не давали курева. Обратился к раненому Комарю: Как рана, болит? «Нет, слабым голосом отвечает Комарь, теперь ничего. А как с другими, где рыжий?» Гирей ответил, что тот уехал. «Кто это рыжий?» спросил Иван Терентьевич, сидевший против раненого. Гирей ответил, что это Павловского так называли. «Ну, а брат жив, не помню я, как это вышло, как хватило меня, вот встану, я им вспомню», начинает нервничать Комарь. «Ну, ну брось, об этом потом», останавливает Султан Герей «волнующегося» раненого. Иван Терентьевич угощает папиросами присутствующих и Тимофея Ивановича и обращается к Султан Герею с фразой: «Разрешите курить» и получив разрешение курит почтительно в рукав. После этого Герей предложил Ивану Терентьевичу побеседовать с раненым, но тот, видя его «тяжелое положение», сказал: «Нет, бог с ним, я не стану его волновать».

Тогда решили покинуть больного, дабы не давать ему повода говорить и волноваться. Все простились и вышли, напутствуемые поклонами хозяев с благодарностями за внимание к «простым людям». Хозяйка, прощаясь с Султан Гереем, сказала ему и Ивану Терентьевичу: «А я сегодня молебен отслужила за здравие воина Ивана».

На этом закончилось представление, все вернулись на вокзал и отправились в Ессентуки к ожидавшему там Сергею Васильевичу.

По дороге с вокзала в гостиницу Фомичев опять заговорил о необходимости усиления агитации и снабжения агитационной литературой: «Это даст возможность вести работу более уверенно и чувствовать под ногами почву». Герей рассказал, что прошлой осенью ему случайно попало несколько листовок Кирилла и Андрея, которые он показывал кое-кому из «своих», но те, прочтя воззвание, только рассмеялись: это мол старая песня, эти листовки вряд ли найдут много последователей.

На вопрос Ивана Терентьевича каково было содержание листовок, он ответил, что самое черносотенное.

При прощании Иван Терентьевич несколько раз поблагодарил Султан Герея за работу: «Благодарю Вас, г-н полковник, за вашу работу, мы вас поддержим».

По словам Бондаря, Иван Терентьевич, беседуя с ним, спрашивал о Султан Герее и узнал от него, что следовало: что тот пользуется среди населения большой популярностью как опытный организатор и решительный партизан.

Перед отъездом Иван Терентьевич и Сергей Васильевич спросили Герея: если ему для решения некоторых вопросов придется приехать в Москву, кого в этом случае он может оставить за себя? Тот ответил, что с работой вполне справится помощник Бондарь — он опытен, люди его ценят и хорошо знают, кроме того, сейчас такое время, что проявлять какую-либо активность не следует.

На Султан Герея Фомичев произвел впечатление хитрого и вдумчивого человека, взвешивающего каждое слово собеседника и ценящего себя на вес золота. В разговоре он все время следил как за собой, так и за своим собеседником, крайне внимательно, имел манеру переспрашивать в тех местах, где ему что-либо непонятно [205] .

После посещения Комаря, Ивану Терентьевичу предложили навестить и Павловского, который находился в 40 верстах от Пятигорска, сказав при этом, что есть возможность его там не застать, так как планировалось, что Сергея Эдуардовича будут везти окружным путем в Москву ввиду того, что у них нет докторов, а лечат только крестьянским способом (травами). Фомичев сам предложил туда не ездить, так как могли напрасно потерять время. Но было ясно, что это связано с трусостью, так как Иван Терентьевич слышал, что дачникам нельзя отойти и на 3–5 верст от поселения в горы, там их раздевают, грабят и даже убивают.

205

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 1. Л. 70–76.

Относительно поездки Павловского к Савинкову Фомичев продолжал твердить, что если рана несерьезна, то ехать ему надо обязательно, а кроме того необходимо во чтобы то ни стало достать денег.

Было замечено, что Фомичев неоднократно высылал в Москву корреспонденцию: из Ростова отправил письмо, из Тихорецкой — еще одно, а из Пятигорска открытку.

В отношении Султан-Герея высказался, что у него как-то странно передергивается лицо, видно, очень нервный характер, но видно хороший работник, а Новицкий похож на Павловского, много говорить не любит.

В целом Фомичев остался поездкой очень доволен, главное, он увидел, что организация очень сильная.

17 июня утром проводили Фомичева на вокзал. Простившись со всеми крайне сердечно, он выехал в Москву. Тем, что он ехал обратно один, остался доволен: это он воспринял как уверенность в нем Новицкого, в том, что он привык к обстановке [206] .

19 июня в 8 часов утра И.Т. Фомичев прибыл в Москву.

27 июня 1924 г. на квартире Андрея Павловича Федорова состоялось заседание ЦК «НСЗРиС». В повестке дня стояли следующие вопросы: отчет о поездке на Юго-Восток, доклад об общем положении и доклад о финансовом положении. В заседании участвовали почти все члены ЦК — Владимир Георгиевич, Андрей Павлович, Валентин Иванович, Петр Георгиевич, Леонид Николаевич и Иван Терентьевич.

206

ЦА ФСБ России. Д. Н-1791. Т. 6. Л. 56–57.

Шешеня передал Островскому письмо Новицкого, в котором он информировал, что не сможет прибыть на заседание. Иван Терентьевич торопливо добавил: «Да, да, С.В. мне тоже прислал письмо, просит выступить с докладом о поездке».

Владимир Георгиевич ответил: «Ну что ж, ничего не поделаешь, будем считаться с фактом». Петр Георгиевич Владимиров выразил неудовольствие, намекнув на то, что Сергей Васильевич манкирует; трудно себе представить, почему он не мог оторваться на 2–3 вечерних часа. Владимир Георгиевич предложил перейти к делу, и заседание открылось.