Синдикат
Шрифт:
Я молча смотрела на него с полминуты, потом также молча поднялась и вышла.
Из “Базы данных обращений в Синдикат”
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение № 1.365:
Женский взволнованный голос:
– ...В 86 году я сделала аборт от еврея. Скажите, можно это засчитать за мандат на восхождение?
Microsoft Word, рабочий стол, папка rossia, файл sindikat
“...идея Клещатика, выношенная под сердцем еще с ноября, постепенно прорастает и даст ему со временем пышный урожай, который, впрочем, он собирает с Синдиката ежегодно: Праздник Страны на ледовой арене.
Главной конфеткой станут новенькие израильские фигуристы, занявшие на последней Олимпиаде то ли третье, то ли шестое место.
Вчера
Услышав Клавин зачин “нам некуда деться, придется малость сократить штат”, она достала косметичку, деловито открыла ее и принялась снимать с ногтей слой старого лака. В “перекличке” пронзительно и ядовито запахло ацетоном. Клава закашлялся.
– Анат Крачковски, – сказал он, – я уволю тебя только ради того, чтоб не видеть больше твоих ведьминых когтей и не нюхать эту замбурную вонь.
В ответ та подняла бровь и звонко отчеканила:
– Стоит мне захотеть, вы все сгинете еще до того, как я поменяю цвет ногтей с зимнего на весенний... И ты, толстяк, в первую очередь...
Наконец явился и Ной Рувимыч, разложил бумаги, раскатал на доске план малой спортивной арены Лужников и с большим подъемом стал разворачивать перед всеми сверкающие горизонты будущего празднества:
– Вы смотрели вчера по телевизору их обязательную программу? Они откатали ее великолепно, зал буквально взорвался израильскими флажками! Вот это и будет нашим гвоздем...
– Так они приедут? – спросил всегда подозрительный Петюня... – Эти вот, как вы сказали?.. – он ни о ком и ни о чем никогда не слышал.
– Я веду переговоры... должен еще связаться с их менеджером. Она несет на церемонии закрытия олимпиады израильский флаг и по этому поводу сейчас к Ней невозможно пробиться... Когда послезавтра они вернутся домой...
– А где они живут? – спросил Петюня.
– Вообще-то они израильтяне, – торопливо вставил Клещатик.
– А где они живут? – настырно повторил вопрос Петюня.
– Вообще? – легко и как-то скороговоркой переспросил Ной Рувимыч, – Вообще – в Америке...
Мы с Яшей переглянулись. Синдикат устраивал праздник виртуальной страны, с виртуальными спортсменами на ледовой арене, в России. А между тем мы точно знали, что эта страна существует, и в данный момент истекает кровью...
...Бедный Клавдий, кажется, изнемогает от всего этого. Он понимает, что Синдикат должен отбацать Праздник Страны как можно громче – такова традиция, такова идеологическая установка, которую подкачивает Клещатик своими таинственными и крепкими связями в Иерусалиме. В то же время Клаве хочется, чтобы его оставили в покое, чтоб он остался дома один, разулся, прошелся незакованной в обувь раненой ногой по кухне, надел любимый красный фартук в белый горошек и зафаршировал баранью ногу, о которой я слышу вот уже полгода и не пробовала ни разу...
Клава мужественно пытается противостоять колоссальной утечке бюджета на Праздник, я уже заявила ему, что дам на эти утехи плебса тысяч двадцать, и ни копейкой больше. Но все мы понимаем, что бессильны.
Клещатик обаятелен, как дьявол, улыбается, говорит душевно, убедительно... и вот уже минут через десять чуть не вся коллегия синдиков наперебой предлагает всевозможные фенечки: Миша Панчер предложил заказать особое мороженое: шарик – синий, шарик – белый, отразив государственные цвета.
– И сделать съедобные флажки, – подсказал негромко Яша... – чтобы в финале праздника гости их дружно съели...
Все эти торжественно-рекламные глупости сожрут, конечно, львиную долю годового бюджета. Но, чтобы накрутить расходы Синдикату, Клещатик еще настаивает на увеличении числа артистов, количества номеров, численности танцоров...
– Понимаете, – говорит он, – огромное пространство льда не должно пустовать. Это провально – в смысле впечатления. На льду что-то должно происходить постоянно. Гигантские площади льда должны быть задействованы...
– Так посади на нем рыбаков, Норувим, – нетерпеливо оборвал его Клава. – И тогда вечером мы будем иметь хороший ужин... А для смеху пусть один из них провалится в прорубь...
Клавдий именует Ноя Рувимыча по-своему, сокращенным “Норувим” – и это странное имя, напоминающее имя какого-нибудь библейского серафима, архангела или провинившегося перед Господом, падшего ангела, очень тому подходит...
Словом, Клещатик просачивается сквозь стены, проникает гибкими пальцами дьявольского хирурга сквозь ткани мышц, вынимает сердце из груди и кошелек из желудка. Кажется, он владеет навыками гипноза, который действует на всех, кроме Угрозы Расстреловны.
Вчера она остановила меня в коридоре и, глядя в пол, отчеканила: – “При том, что деятельность вашего департамента – никчемная чепуха и разбазаривание средств, я вижу, что вы единственная сопротивляетесь этому спруту Клещатику. Вы отказались проводить свои тусовки в “Пантелеево”, это правда?” И не слушая меня, дальше: – “И молодцом. Я хочу, чтоб вы знали – “Пантелеево” принадлежит ему, ему лично, через этот сарай, через подставных лиц прокачиваются наши миллионы...” “Откуда вы знаете?” – потрясенно спросила я. Она усмехнулась, сказала – “а я не вчера родилась. И в той организации, где я до вас работала, там умели раскапывать...” – и отмаршировала прочь.
Я действительно не езжу в “Пантелеево” и, похоже, Ной Рувимыч с этим смирился. Для наших тусовок шустрый Костян, прочесав Подмосковье, нашел чудный санаторий “Лесные дали” на берегу Истринского водохранилища... В первый раз я ожидала скандала, вроде того, о каком мне рассказывали мои ребята... Однако художники, писатели, кинематографисты и барды, собранные в этом дивном месте, благополучно расселились по номерам и два дня взахлеб общались, не выходя из конференц-зала, хотя погода стояла прекрасная и я побаивалась, что эти, известные и уважаемые, люди просто разбредутся гулять по лесу. Однако они вцепились друг в друга, смотрели фильмы, спорили до ночи, и никак не могли расстаться. Мы с Костяном записали все выступления, я отредактировала, и вскоре уже Сережа Лохман издал нам великолепный сборник статей о литературе и искусстве, с обширной и страстной дискуссией страниц на сорок в конце, – который мгновенно стал библиографической редкостью...
...Так вот, перекличка, посвященная грядущему Празднику Страны. На ней произошел еще один, на первый взгляд, пустяковый эпизод.
Изя Коваль, продолжающий носиться с идеей круиза по Волге, опять влез со своей темой: Казань, Саратов, Самара, Новгород... Плавучий лекторий, водичка за бортом, заливка ментальности прямо в уши... А Клавдий сказал: добавь к проекту график температуры воды, чтоб бабы могли захватить бикини. Потом задумался и проговорил – отличная идея: людям некуда будет деться...
И вдруг Клещатик порозовел, встрепенулся, пергаментные его щечки налились живым соком, затрепетали... Я посмотрела на него и поняла, что грядет Новая Идея, которая, как баржа, потащит за собой какой-нибудь грандиозный Проект – (Клещатик был гением выращивания Проектов Глобальных, Международных, Межконфессиональных... – тут же сам становился генеральным подрядчиком по их исполнению), – и главы департаментов должны распахнуть кошельки своих бюджетов... Да и Центральный Синдикат, как яловая корова, должен был приготовиться: уже бык Норувим увидел цель, уже рыл копытами землю, помахивал хвостом, уже глаз его налился кровью страсти, уже примеривался он влезть на свою любимую буренку по кличке Синдикат... Однако интересно – что можно выудить, что вырастить из невинной прогулки по Волге...
Кстати, после переклички произошел еще один забавный эпизод: в коридоре меня нагнал Клещатик с какой-то папкой в руках и попросил уединиться в моем кабинете “на минутку”. Я любезно пригласила, велела Маше принести чаю... Ной Рувимыч был непривычно стеснителен, даже робок, присел на краешек дивана, держа папку ребром на колене... Я заподозрила самое страшное... и оказалась права: так и есть, он пишет... Он написал пьесу и хотел бы, чтобы я, как профессионал... одним глазком... и так далее...
– Ной Рувимыч, – удивилась я, – у вас такие связи... Если я правильно поняла, любой театр с удовольствием возьмет вашу пьесу к постановке при определенных условиях.
– ...возьмет, возьмет... – покивал он мешочками щек...
– ...и актеры известные будут в ролях...
– ...будут, будут... – сказал он, – уж не сомневайтесь...
– Так чего ж вы хотите от меня?
Он помялся... переложил папку на второе колено, отхлебнул чаю, принесенного Машей, и проговорил твердо:
– Мнения!
...Когда он вышел из кабинета, я раскрыла папку и застонала: его пьеса называется “Высокая нота моей любви”...