Синдром Петрушки
Шрифт:
В довершение всего в тот момент, когда я наконец вытащил Петьку из на редкость глубокого, сильно меня напугавшего обморока, с кресла-качалки упала на пол забытая голова Эллис; подкатилась к хозяину и меланхолично закачалась у самого его лица, прощально вращая глазами – теми самыми, цвета горного меда драгоценными глазами (черемуха, жимолость и клевер, богородская трава и шалфей), которые с великим тщанием выдул для нее последний глазодуй Чехии Марек Долежал…
…Ну довольно, пора закругляться. Надоело отдавать сомнительному занятию редкие спокойные вечера. Тем более что вряд ли я стану демонстрировать свои писания кому бы то
Этот дурак не разговаривал со мной целый месяц. Он вбил себе в голову (идиот! г'oвна! – как сказала бы незабвенная бабуся), что мы с Лизой были в сговоре! И после нескольких незадачливых звонков в Прагу, когда я пытался что-то объяснить, а он, давясь рыком, швырял трубку, я решил дать ему время прочухаться.
Меня беспокоила поздняя беременность Лизы, со шлейфом этого семейного «синдрома». Признаться, я был против нового рискованного эксперимента и все порывался звонить – наорать, погнать на генетический анализ, пока не поздно… Хотя… что-то удерживало меня от всех этих выяснений: сроки, анализы… что-то меня удерживало – совсем не по-врачебному – от того, чтоб вламываться в эту область их жизни.
А Лиза, с которой раза два удалось мне переговорить, была на удивление спокойна, насмешливо-деловита и на мои осторожные попытки что-то сказать повторяла: «Все будет хорошо, Боря, увидишь, – все теперь будет отлично!»
Странная уверенность! Вот уж действительно: связала судьба с двумя безумцами…
От Лизы же я узнал, что Петька на паях с Прохазками и еще с каким-то Кукольным акционерным обществом затеяли грандиозный проект: купили старую баржу на Влтаве и теперь переоборудуют ее в плавучий театр: экспериментальный синтетический – люди-куклы… Еще не все утрясено с бумагами, еще предстоит беготня и нервотрепка с добыванием разрешения от магистрата на швартовку баржи у одного из мостов, но уже объявлен кастинг актеров, и много талантливых ребят прямо-таки ломятся: целый курс выпускников Академии – ну, ты же знаешь, у Мартына все-таки репутация. А планов и идей у него столько, что башка раскалывается. И главное, Мартын обещал, что и ей будет работа в проекте: например, заниматься с ребятами хореографией – после родов, само собой, когда брюхо спадет. Боря, понимаешь, повторяла она, ведь это же моя, в конце-то концов, профессия, правда?..
Правда-правда…
В деловых подробностях была не сильна; только обмолвилась, что Петькиной долей в это самое Кукольное акционерное общество ухнули все деньги, вырученные за самарскую квартиру, так что, поживем еще в конюшне, и ничего страшного, скоро во дворике плющ по стене пойдет, как взметнется зеленой волной! а осенью заалеет. А по утрам – роса… Помнишь, как летом у нас хорошо? Ведь у нас хорошо, правда, Боря?
Правда, моя милая, правда…
Я слушал ее неповторимый голос, мальчишескую замшевую хрипотцу, и думал – а вдруг? Вдруг случится чудо, и – это бывает же, редко, но бывает – она никогда больше не вернется в клинику? И в таком случае не пора ли мне, соломенному вдовцу, снова затевать бракоразводный процесс…
И вдруг он сам позвонил.
Я был на обходе, медсестра Шира заглянула в палату и сказала:
– Б'oрис, там звонит этот странный твой друг – русский, психованный.
И я побежал со второго этажа в ординаторскую, прыгая, как школьник, через ступеньки – и откуда прыть такая, скажите на милость…
– Борька! – крикнул он сильным, новым каким-то голосом, раскачивая этим ветреным
– Как?! – растерялся я. – Родилась уже?!
– Да нет, еще долго, ты что – дурак, доктор? Но им уже видно. Я сам ее видел вчера на экране, Борька, видел! Плавает, как рыбка: еще страшилище, но такая красотка – просто куколка!
И тут как огрели меня.
– Нет!!! – заорал я в трубку, не стесняясь медсестры и сослуживца, прянувших от моего ора к дверям, как испуганные зайцы. Я чувствовал лишь слепящую ярость и желание отдубасить его, как собаку: – Нет, сукин ты сын! Не сметь!!! Не куколка! Ты слышал? Она – не ку-кол-ка!!!»
Эпилог
Резкий ветер вышибал слезу, выдувал с Карлова моста даже самых упертых туристов.
Весенняя угрюмая Влтава медленно вползала под мост лиловым питоном в оловянных бликах, и серое небо, отзываясь тяжелой реке, холмилось и бурлило тяжелыми валами облаков.
Лишь группка японцев с экскурсоводом, поводящим маленькой рукой окрест, да несколько старательных парочек, решивших выжать из своей внесезонной поездки в Злату Прагу максимум полезных сведений и видов для семейного фотоальбома, блуждали от одного складня с поделками к другому и фотографировались на фоне статуй.
Все мерзнут: художники со своими мольбертами и брезентовыми стульчиками, Иржи со своим топорным гитаристом; да еще, судя по звукам, на середине моста под многострадальным Яном Непомуцким отчаянно наяривает озябший Хонза со своим электронным джаз-бандом.
Каждый греется, как может: хоть костер разводи… Ничего, ребята, прошла голодная зима, и эта ветреная весна минует, и для нашей братии вот-вот распахнутся летние поляны, полные медовой кашки и питательных ягод на денежных кустах…
Дойдя до Хонзы, он остановился у парапета напротив.
Между ними как раз проходила японская группа, и горе-музыкант, схватив из-под ног детский бубен, заколотил в него, мотая башкой с пучком рыжих крученых косиц на макушке, упоенно отверзая белозубую пасть. Кто-то, особо жалостливый, проходя, бросил ему в картонку пару крон.
Петя дождался паузы и улыбнулся парню, и тот помахал в ответ…
Нет, Хонза – человек деликатный. Сейчас он не станет просить «показать класс!», уж сейчас-то он не станет наступать на больное; все знают, какая у Пети беда стряслась: его гениальную куклу, эту Эллис – почти человека, почти настоящую женщину, не отличишь! – какие-то мерзавцы украли прямо из ночного клуба, где он с ней выступал… Говорят, и полиция не нашла. Провалилась кукла сквозь землю. Иржи утверждает, что всплыть она может и в Америке, или еще где подальше, в какой-нибудь частной коллекции… Жаль Петю… Вон, стоит, рассеянно улыбаясь, будто ничего не произошло, странный человек…
А тот уже опаздывал к Тонде, с которым они уговорились встретиться у магистрата… но почему-то все стоял тут на мосту, на студеном ветру, улыбаясь многострадальному Хонзе. Подошел ближе, глянул в картонную коробку: так и есть – гроши. Ничтожные гроши…
– Давай! – Он подбородком показал на магнитофон. Странно еще, как тут работает электроника, в такой собачий холод.
Парень широко открыл глаза и замотал башкой:
– Петя? Нет… ты что? Не-е-ет…
– Давай, давай,… – кивнул тот, скидывая рюкзак с плеча, куртку, оставаясь лишь в свитере и джинсах на резком весеннем ветру. – Покажем класс… – и подмигнул, закатывая рукава, мгновенно хищно подобравшись, даже ростом становясь выше.