Синдром звездочета
Шрифт:
– А вот я вам сейчас сцену боя, – пообещала я и пропустила несколько страниц. – «Черный маг гнусаво ухмылился, и сразу стало ясно: тип это скользкий и мерзявый. Не рискуя вступать в поединок, он приподразбежался и пересиганул на другую крышу.
– Думаешь, я не достану тебя? – Чародейка расправила руки во всю длинь. На ее ухоженных пальцах красиво блеснули лакированные миндалины.
Негодяй хохотокнул:
– Куда тебе, северянишка!
Его кривоклювый нос выдавал задиру-южанина…»
– Какая прелесть, – восхитилась Маргарита. – Не скажете название произведения и имя автора? Я бы купила эту книгу и держала под рукой, чтобы в минуты сомнений и тягостных раздумий…
– В книге этого уже не будет, – вздохнула я. – Никто не хохотокнет, не ухмылится, не расправит руки во всю длинь… Честное слово, даже жалко пропалывать такой текст, после редактуры он не будет производить столь сильное впечатление.
– Погодите, а чем закончилось-то? – забеспокоился дизайнер. – Тот маг, который принаддал и перезапрыгнул, так и ушел от чародейки с гландами на руках?
– Во-первых, не принаддал и перезапрыгнул, а приподразбежался и пересиганул, почувствуйте разницу, – поправила я. – А во-вторых, ушел он не просто так. Вот, слушайте: «Черный маг без всякой мощи облокотился головой на дуб. На затылке у него краснело небольшое внешнечерепное кровотечение…»
– А мощи чьи? – встрепенулась Элла. – Простите, я немного отвлеклась.
Маргарита посмотрела на нее укоризненно:
– Не мощи, а мощь. Я так понимаю, в значении «сила». Видимо, чародейка все-таки приподдотянулась до мага и понадразбила ему череп.
– Точно, – поддакнула я, заглянув в конец романа. – В итоге негодяя приподзаточили в темнице замка славного Эммануила-Мефодия, и – цитирую – «все мысли о побеге вдрызги разбились о стальной ошейник на его левой ноге».
– Да-а-а, – протянул дизайнер и ушел, задумчиво покачивая головой.
– Время, – сказала Маргарита, села ровно и устремила взгляд в монитор.
Я тоже вернулась к работе.
Ровно через сорок пять минут коллега сказала так, будто мы и не прерывали разговор:
– Так вот, меня сильно приподбешивает: все вокруг определяют положение самых разных дел словами «то, что сейчас происходит». Можно же прямо сказать, о чем речь! Но нет! И люди, и поводы для высказываний – самые разные, а выражение одно и то же! «Вы же понимаете, то, что сейчас происходит…» – И многозначительная пауза, выразительный взгляд…
– Это вы о чем – из того, что сейчас происходит? – простодушно спросила верстальщица Элла.
Я поспешила нарушить образовавшуюся многозначительную паузу, которая вполне могла закончиться взрывом багровеющей Маргариты, посоветовав:
– А вы мысленно заменяйте это неопределенное выражение каким-нибудь выразительным емким словом. Да хотя бы и неприличным.
– О? – Маргарита приподняла красивые брови.
– Попробуйте, смелее, – подбодрила ее я. – Ахматова же говорила: для нас, филологов, нет запретных слов.
В коридоре вновь материализовался кудрявый дизайнер. Заинтересованно прислушиваясь к нашему разговору, он застенчиво подсказал подходящее слово.
Маргарита вернула на место брови и проартикулировала – сначала осторожно, потом более уверенно – и с приятным удивлением признала:
– Кажется, помогает!
– А то! Всегда так делаю, – удовлетворенно кивнула я.
– Да? А если то, что происходит, не настолько масштабно, чтобы употреблять это слово?
– Тогда употребляйте другое. – Я предложила вариант помягче.
– А если, наоборот, размах трагедии слишком велик?
Я задумалась. Коллеги ждали ответа.
– Тогда добавляйте к тому слову определение «экзистенциальный», – решила я. – Будет масштабнее некуда.
– Гениально, – прошептала Маргарита. – Большое спасибо вам с Ахматовой. Однажды это может спасти меня от нервного срыва.
– Всегда пожалуйста, – кивнула я и встала из-за стола, чтобы выйти из офиса с затрезвонившим телефоном.
Звонила Ирка, значит, разговор предстоял не деловой, а посвящать новых коллег в свои личные дела я не собиралась. И так уже щедро поделилась с ними самым дорогим, открыв сокровищницу русского графоманского слова.
Я вышла на лестницу, но сообразила, что гулкое эхо в шахте разнесет мой голос по всем этажам, и побежала по ступенькам вниз, бросив в трубку:
– Минутку, я уединюсь.
Подруга терпеливо дождалась окончания долгой барабанной дроби моих шагов, но потом все-таки ворчливо спросила:
– А лифтом ты принципиально не пользуешься? Фигуру бережешь?
– Не сыпь мне соль на все раны разом, – вздохнула я, ныряя в укромную нишу с удобным креслом. – Нет в нашей башне лифта! Нужно ножками, ножками… А поскольку ножками неохота, придется с утра до вечера сидеть на одном месте, что фигуре точно не пойдет на пользу… Зачем звонишь-то?
– Я забыла спросить, как у вас там с кормушками, есть где пообедать? Если нет, я могу тебе что-нибудь доставить, или выскакивай к КПП, я подъеду, сгоняем куда-нибудь.
– Спасибо тебе за заботу, дорогая! – растрогалась я. – Сгонять никуда не успеем, у меня обеденный перерыв всего полчаса, но тут есть столовая и кафетерий, так что от голода не умру.
– А от чего умрешь? – не успокоилась подруга.
– От скуки, – вздохнула я. – Или от переутомления.
– Но-но! Ты держись там! Назвалась груздем, устраивайся в кузове поудобнее! Я ближе к вечеру еще позвоню.
Мы закончили разговор, и я спрятала смартфон в карман, но сначала посмотрела, который час. До обеденного перерыва оставалось всего пятнадцать минут. Я решила, что подниматься в башню нет смысла, и пошла искать, как Ирка выразилась, кормушку.