Синеет парус
Шрифт:
Морща от боли лицо, Арина сунула больную ногу в изящный полусапожек, но только встала – ахнула, теряя равновесие. И в тот же миг чьи-то крепкие руки оторвали её от земли. Из окружающего тумана проявилось первое лицо – Резанцев.
– Я донесу вас, не беспокойтесь.
Арина не на шутку испугалась, ладонью упёрлась поручику в грудь.
– Пустите… Я сама.
Но Резанцев, уже успевший скинуть коньки, уверенно зашагал по краю катка к выходу.
– Вам не стоит беспокоиться, просто возьмитесь за мою шею.
За шею? Никогда!.. Рука неловко висела за спиной поручика, Арина затравленными глазами искала Ольгу. Откуда-то взялся извозчик, Арину бережно усадили в сани, кто-то надел ей второй сапожок, кто-то склонился застегнуть медвежью полость. Из недр туманного мира вновь объявился Резанцев:
– Ольга Васильевна, позвольте я!
Арина испуганно засуетилась, затравленно завертела головой… А Ольга?.. Позволит ему отвезти её?
Наконец нашлась и Ольга – заботливо запахнула Арине полы шубы, подняла воротник.
– Езжай, Ариша, я догоню вас.
Резанцеву подали шинель. Торопливо попадая руками в рукава, он сел в сани, ладонью хлопнул кучера в спину:
– Трогай, любезный.
Всю дорогу молчали. Поначалу Резанцев пытался затеять разговор, но Арина отвечала так односложно и неохотно, что он вскоре оставил попытки разговорить её.
Встречный ветер путался в воротнике шубы, лаская нежным мехом подбородок, щёки, губы. Звон бубенцов сыпался по коридорам желтого фонарного света. В синих неосвещённых проулках из зашторенных окон падали на тротуары косые полосы света, а бледные невзрачные снежинки в этих полосах вдруг преображались, празднично серебрились мелким густым звездопадом.
Тёмно-синими силуэтами проплыли мимо конный памятник императору Александру Второму, купола Дмитриевского монастыря, пятисотлетний заснеженный дуб, ограждённый массивными, провисающими цепями. Не доезжая до Кривой Балки, дорога свернула за город, и вскоре за белыми ветвями каштановой аллеи уютно засветились высокие венецианские окна загородного дома.
Обогнув круглую заснеженную клумбу, сани остановились у крыльца. Не дожидаясь извозчика, Резанцев сам отстегнул полость, подхватил Арину на руки.
В отсутствии хозяев люстры в доме были потушены, сумрак гостиной разжижал только слабый свет хрустальных бра. И снова в окружающем невидимом мире поднялась суета: ярко вспыхнули люстры, кто-то из прислуги испуганно причитал, кто-то показывал Резанцеву, куда идти. Арина видела перед собой только молодую упругую щёку поручика с чуть приметной, напрягшейся от мороза вечерней щетиной. Жалобно просила:
– Довольно. Дальше я сама.
Но Резанцев не слушал – поднялся по мраморной лестнице на второй этаж, огляделся, поторопил кого-то:
– Иди вперёд, показывай.
Смело вошёл в святая святых, посадил Арину на кровать. Не считая Николая Евгеньевича, он был первым мужчиной, оказавшимся в её спальне. Арина испуганно порывалась встать.
– Нет-нет, сидите, – снимая фуражку, остановил её поручик. – Ольга Васильевна скоро приедет с доктором Мережковским.
Анюта присела на корточки, расшнуровывая полусапожки. Поломойка Люба ползала на четвереньках, затирая за Резанцевым мокрые следы. Слушая, как бьётся сердце, Арина глупо и бессмысленно повторяла про себя один и тот же навязчивый вопрос: «Господи, что же это такое?»
Ставя точку в конце затянувшейся неловкой паузы, умница Анюта со стуком уронила на пол сапожок и, принимаясь за второй, строго посмотрела на поручика.
– Идите, вам здесь нельзя. Надо барыне ногу осмотреть.
Резанцев спохватился, молодцевато щёлкнул каблуками, быстрым движением головы кинул на лоб светлые шелковистые волосы:
– Честь имею.
Глава 5
После того случая на катке что-то переменилось в душе у Арины. Она лежала целыми днями в постели. Мысли странные, противоречивые сшибались в её голове, а в довесок им – непонятное, выматывающее душу томление, заставляющее неустроенно ворочаться с боку на бок и в непонятном отчаянии вдруг зарываться головой в подушку.
Нога давно уж прошла, а Арина врала доктору Мережковскому:
– Да доктор, вот так… И так болит… Ой, доктор!
– Хм-м. – Доктор вращал в крепких волосатых пальцах её узкую розовую ступню, супил брови. – Странно. Вывих – так себе, не очень чтоб… Ну-с, попробуем вот что… – И пристроив на краю трельяжного столика лист бумаги, строчил перьевой ручкой очередной рецепт.
«Ай, как нехорошо, Арина Сергеевна, ай, вруша! – Арина стыдливо отворачивала голову к глянцевито блестящим рельефным изразцам уютно потрескивающей печи, и сама себе мысленно отвечала: – А вы знаете другой способ побыть одной, чтобы все оставили вас в покое, хотя бы на время?»
Едва уходил доктор, она в поисках оправданий искала у себя то признаки жара, то ступню выворачивала самым неестественным образом… Ай, как стыдно! Хотя, постой-постой! Хрустнуло что-то… Ну, конечно же, – не могла она врать.
А к четвергу вдруг поднялась на ноги. Боли как не бывало – она летала не жалея ног. Устраивала разносы прислуге. В этот четверг должен быть лучший из приёмов в доме Марамоновых.
В душе Арины царило праздничное ожидание. А вот чего она ждала? – в этом она не призналась бы даже самой себе.
Просто хорошее настроение. Что? Нельзя?
К вечеру от этого хорошего настроения не осталось и следа. Еле дождалась, пока разъедутся гости. Уже лёжа в постели, Арина сердито отворачивалась от Николая Евгеньевича, пришедшего пожелать ей якобы спокойной ночи, но конечно же не только за этим:
– Извини, Ники, – голова! Ты себе даже не представляешь, как разболелась… Да-да, спокойной ночи, целую.
И – под одеяло! С головой! Носом в подушку, чуть не плача…
Не пришёл, ну и не пришёл. При чём здесь Резанцев? Просто настроение поменялось. Имею право?