Синекура

Лимова Александра

— Приблизительно. — Затушил сигарету, наблюдая, как он гаснет и поднял спокойный взгляд мне в глаза. Не равнодушный, просто спокойный. — По логике выходит, что в двадцати восьми днях в реабилитационном центре его вина, а не то, что указано в истории болезни. Вернее не только в этом его вина.

По логике да. Потому Артем и подтер. По роду деятельности вокруг него много логичных людей, они тоже додуматься могут что белый и пушистый Артем блядина и тварь.

Сглотнула и отвела взгляд. Тоже оперлась руками о перила и разглядывала ночной город.

— Я давала шансы человеку, которому они были не нужны. — Усмехнулась, вспоминая о вертухе Адриана. Надо попросить научить, что ли… — Любила. Когда устала, он уже знал на какие рычаги нажимать, чтобы снова получить шанс. Получил и последствия этого сказали, что на этот раз шанс последний. Он и я, мы оба это знали.

— Забеременела. — Негромко произнес он, глядя в мой профиль.

Кивнула.

— Вышло случайно. Хотела сделать аборт. Пока не поняла, что все будет нормально. Не потому что Артум снова весь такой прекрасный, он устает быстро, ему это надоедает, плавали, знаем.

Так что не поэтому. Потому что у меня просто в голове все встало на свои места. Я поняла, что если ради самой себя не смогла стать человеком и остаться им, то теперь будет ради кого. Что пора взрослеть и реально смотреть на мир и людей. Что я не имею никакого права дальше позволять так с собой обращаться и обманывать себя. Поняла, что не хочу давать такой пример своему ребенку. Я не хочу, чтобы глядя на меня он стал таким же. Как я или еще хуже, Артем. Это был мой стимул стать лучше и моя грань, которой раньше не было. За которую я падать не могла больше. Артем понял, что теперь все либо будет по другому, либо я действительно ухожу и ебаться с компанией и прочим ему придется самому, потому что его шлюхи явно это не потянут. У нас отношения… как будто выровнялись. Как будто с другим человеком начала жить. С нормальным, который понимал, что я тоже по другому на вещи смотреть начала и границы ему заступать нельзя. Но сколько волка не корми… — Прохладно усмехнулась, взглядом попросив сигарету. Придвинулся и подкурил мне сам. Остался так же рядом. Сглотнула и продолжила, — на четвертом месяце меня положили на сохранение, с сердцем небольшие проблемы, у беременных часто обостряются всякие болячки. Артем сказал, что он по делам умотал и не может приехать. Ну, ты знаешь, по делам трех фирм. Ему же нельзя там провисы допускать.

— Когда это было? — слегка нахмурился, глядя вниз.

— Этого не было. — Отрицательно покачала головой, выдыхая дым. — Он соврал. Настоящая причина была в том, что когда я позвонила ему, он только сошел с трапа самолета в Венеции, куда отправился на пару дней чтобы развлечься с молодой любовницей. Мне сказал, что боялся потерять деньги. Я боялась потерять ребенка. Тогда я еще не знала, почему именно он не мог приехать. Артем счел, что ложь о деньгах для меня будет менее травматична, чем правда о любовнице. Он ведь знал, что нельзя заступать.

— Тебе его сдали, пока ты лежала на сохранении?

— Добрые люди подсказали, но уже после всего, когда я их приперла к стенке, чтобы охотнее подсказывали. Артем был в Венеции с восемнадцатилетней дурочкой, которая видела в нем бога и вела себя соответствующе этому. Которая знала, что он женат. Которая знала, что жена беременна. Но у нее была любовь. К красивому, богатому, с характером мужику. А он на другое отношение к себе и не согласен. Поэтому не торопился сходить с Олимпа в реальность проблем. Примчался потом, поворковал. У меня было подозрение. Он всегда ласковый когда косячит. Но фактов у меня не было, только подозрения. Как выписали, уехала в загородный дом. А через месяц выкидыш. После него… Экспертиза была куплена. Я знаю, что причина в другом, а не в том, что в документах написано. Знаю, потому что когда в больницу с кровотечением доставили, слышала разговор врачей, что у меня диагностировали наркотическое опьянение. Я тогда еще не полностью отключилась. — Сплюнула вниз, и затянулась глубже. — Разумеется, в эпикризе этого указано не было. Чтобы я не тронула его шлюху, которая подкинула мне наркоту в еду.

— Как ты об этом узнала? — голос вроде бы ровный, а прохлада, как тень той, что витает внутри, чувствуется. Внутри. Нас. Обоих.

— Через скрытые камеры в нашей спальне. Он о них не знал. Когда была беременна у меня гормональный фон изменился, была лабильность нервной системы, логика подкашивалась. Я знала, я ведь знала, что ничего хорошего от камер ждать не стоит. Я знала, что нужно себя беречь. Но удержаться от того, чтобы поставить их не смогла. Записи посмотрела позже, когда все стало очень хуево и мне казалось, что хуже уже не будет, что бы я там не увидела. Ошиблась. Артем в пьяном угаре пообещал своей любовнице, что женится на ней, как только я оправлюсь после родов, а этой овце очень хотелось за него замуж. И не хотелось столько ждать. Он хоть и не принимал, но наркота у нас все равно была по всему дому, на любой вкус и цвет. Она была вхожа в наш дом. Она имела доступ к продуктам. Меня увезли на следующий день после того, как вернулась из загородного дома. Домой вернулась… Я мюсли любила с фруктовым соком. И кроме них в тот день в доме я больше ничего не ела. И повело меня именно после них, сознание потеряла. Очнулась в крови, вернее Эдик в себя привел, он должен был завести документы, и заехал… Скорая, больница, вердикт, чистка. Когда приехала домой, у меня в голове долбил этот разговор лаборанта с гинекологом, что опьянение… хотела отправить хлопья на экспертизу, но не нашла их. И наркоты дома вообще никакой и нигде нет. У меня состояние было… страшное. Подозрения, что это Артем сам сделал, специально… Я камеры не смотрела еще тогда. В больнице пока отлеживалась, познакомилась с Региной. Она была сектанткой. Их много, на самом деле. И приходят они ровно в тот момент, когда человек дохнет от моральной боли, когда он слаб и плохо соображает. Их натаскивают, что и как говорить, чтобы завербовать… А тут я, жена богатого мужика, которая, по сути, на хуй ему не сдалась, в глубочайшей депрессии — ну подарок же.

— Этот пидор не заметил? — приподнял бровь. Доставая из заднего кармана пачку сигарет и медленно распечатывая.

— У них отработанный алгоритм. — Отрицательно повела головой, когда протянул пачку мне. — Они отлично знают, как обращаться с новобранцами. Родственники узнают, когда уже поздно, как правило. Даже такие родственники, которые в тесном общении. Что уж говорить о моем случае. Вообще, это похоже на наркоманию, пока ты с ними — тебе легче. Знаешь, человек способен

отдать все, когда его боль облегчают. Особенно, когда боль внутри, в душе. Тем и пользуются эти суки. Мне повезло, потому что я отходила к ним только две недели и толком запрограммировать и дозомбировать меня не успели. Накрыли секту, потому что их администрация кому-то на лапу не додала и хлопнули. Начались допросы. У меня и так с крышей не лады, а представь состояние, когда ты вроде нашел лекарство, а у тебя его отняли и говорят, что это была отрава, а не лекарство. Точно наркомания. И на фоне этого ты еще после просмотра записей сводишь один к одному с любовницей, наркотиками, из-за которых выкидыш и то, что муж все это знает, но упорно врет, что я это все придумала. Покупает экспертизу, выкидывает хлопья, в которые… а потом вроде находишь людей, которые как будто помогают, а тебе сообщают, что они были плохие и цель у них была другая… И… я плохо помню тот момент, только в очень общих чертах, но знаю точно, что у меня была попытка суицида. После нее Артем отправил меня в реабилитационный центр. Месяц в канадской психушке провалялась. Пришла в себя. Домой собиралась с твердым намерением что Артему и его шлюхе не жить, а я сяду и отсижу от звонка до звонка, главное, чтобы они сдохли. Ненависть. Больше ничего. Потом дошло, что иду по неправильному сценарию бабы, винящей любовницу. Появилась бы она и сделала то, что сделала, если бы Артем не вел себя как животное, еще и заметающее следы, и говорящий, что это я фантазерка? Нет. Психиатр у меня была родом из Латвии, я думаю, она знала, что я на самом деле хочу сделать, несмотря на то, что я ей очень правдоподобно врала. Она… пожалуйста, ты только не смейся… — запнулась, неуверенно прыснула, глядя в перила. Адриан встал позади. За мной, не касаясь, не трогая. Просто встал. Сердце ошиблось, и внутри не так холодно. Взяла сигарету из его пальцев, затянулась и продолжила, — дала мне контакты священника в Риге. Я сначала не хотела туда ехать, а потом… не знаю, на порыве как-то получилось… Отец Василий, пастор евангелическо-лютеранской церкви. Знаешь, ламповый священник такой, воистину верующий. Я не сторонница какой-либо религиозной конфессии, но верила в то, что он верует и этого было достаточно. Первый среди всех мне знакомых. Образованный, эрудированный, воспитанный и очень добрый человек с рациональным взглядом на жизнь. Служба была, у него они интересные… Мальчишки зашли, лет по четырнадцать, немного шумно вели себя. Он их на чай позвал, двое испугались и убежали. Еще двое все-таки пошли. И он с ними так разговаривал, спрашивал об их жизни и интересах… В конце они у него начали спрашивать про религию… Я этих двоих еще несколько раз видела, они к нему приходили за советом… Я рассмеялась, когда он сказал, что закон о запрете оскорбления чувств верующих это глупый закон. Представляешь, от священника такое услышать? Говорил, что чувства верующего оскорбить только ненависть может и только ее опасаться надо… Моя атмосфера тишины и покоя, когда жизнь была хаосом.

«— Не таи зла, Виктория. Ненависть разрушает, и разрушает она прежде всего тех, в ком она рождается. Прости, чтобы не разрушать себя, хотя тебе и подарили это право. Но выше права на месть может быть только милость. Выше права на справедливость только прощение. Человечность выше прав, которыми тебя так щедро одарили. Не пользуйся этими дарами, Виктория, по началу всегда так сложно ими не воспользоваться, война с самим с собой — одна из самых тяжких среди существующих, особенно такая война за подаренные права, но если ты их используешь, то позже твои ночи станут особо черными, это отдаленный эффект этих прав и он неизбежен».

Я перевела дыхание и только хотела продолжить на запнулась, когда он, все так же стоя позади плавно протянул руку и притянул меня к себе. Спиной к своей груди. Негромко, почти шепотом на ухо:

— Слишком далеко. Придвинься. Холодно.

Сперло дыхание. Он сказал это вслух и это ощущалось в медленном придвижении к своему телу. В выдыхаемом воздухе, в ровном биение сердца, ровном дыхании. В объятиях. Спокойных, но твердых. Сглотнув, тихо продолжила, затушивая сигарету.

— Он просто со мной разговаривал, часто вообще не касаясь того, что у меня случилось. Я не понимаю, как это произошло, но внутри все как будто… перестало мучить. Но, думаю, я пришла к нему слишком поздно. Уже настолько уродливой, что… что даже он не смог до конца… Убить Артема собственными руками мне уже не хотелось, но заставить его мучиться… Это не лучшие мысли, чтобы быть рядом с человеком, который верит, что я нормальная, просто жизнью побитая и мне поддержка нужна… Бог он ведь не в стенах церкви, он внутри человека, вера в душе, а если у тебя ее нет, то лучше не тратить силы людей, у которых душа и вера есть, и которые пытаются помочь…

«— Могу благословить тебя? — «Ты не простила?»

— Верующему не нужно давать благословение на такое. — «Нет».

— На все воля божья, Виктория. — Священник отвел взгляд и пришиб меня тихим, — но даже и уповая на эту волю, человек все равно сдаваться не должен. Не должен он сдаваться уповая на волю.

— Человек не должен. — Согласно кивнула головой я, не решаясь посмотреть в проницательные голубые глаза. Боясь увидеть в них осуждение и утратить решимость. — Спасибо вам за… все. Прощайте.

— Прощай. — Как напутствие, а не вежливость при расставании».

— Из Латвии я вернулась уже с планом действий. Я не хотела смерти Артема. Я хотела, чтобы он всю жизнь мучился. Чтобы в рабстве был, потому что от отмывов ему отказываться нельзя, с них он ничего не имеет, страховая — его единственный доход. Она и пошла в расплату. И все его имущество. У меня же ЭЦП была, да и так его подпись у меня лучше получается… и когда я его увидела с горлом перерезанным, у меня внутри ничего не было. Ничего такого, что вот, мол, мой муж, которого я когда-то очень любила. Не было боли. Просто страшно, как человеку, который видит как убили людей. Нет внутри ничего. Давно нет. Потому что в момент, когда я наконец решила жить, я сдохла. Умерла вместе со своим сыном.