Сингапурский квартет
Шрифт:
Вонючка считался самым выносливым. Ему предназначался груз Циня пачки прессованного чая, шелк, американские сигареты, упаковки с ручными часами, мотки электропроводов, три радиоприемника, пенициллин, противозачаточные средства, вакцины от венерических заболеваний и запаянный бак с виргинским табаком. Груз отца — гвозди, подковы, петли для дверей, замки — по объему меньше, но тяжелее, раскладывался на остальных трех.
Паковали вьюки следующим утром, когда рассвело полностью. Существовала примета: в сумерках души погибших бандитов высматривают содержимое тюков и потом от неутоленной когда-то жадности наводят живых грабителей. К полудню
— Полагаю, мастер Цинь, — сказал отец, — задерживаться в Баотоу на виду у этого сброда опасно. Двинемся?
— Я занял очередь в публичном доме для себя, этих… ваших военнослужащих и для вас. Дух не должен оставаться угнетенным из-за воздержания. Шаг караванщика тверд, если облегчены чресла…
— Значит, в путь только завтра?
— Завтра, депутат.
— Я остаюсь с товаром.
— Пусть останется малыш и один военный. Потом сменится.
— Лин Цэсу погуляет. Когда ещё доведется? Вы идите… Я останусь при товаре. Таков мой приказ, мастер Цинь.
— Слушаюсь, почтенный депутат!
Караванщик сцепил ладони перед грудью и с легким поклоном повел ими в сторону отца, как принято изъявлять покорность мандарину двора. Опять напился, подумал Клео.
Он прошел городишко насквозь и миновал Западные ворота, от которых с обрыва открывалась Хуанхэ. Широченная река исходила паром в серовато-синем стылом мареве. Мачты джонок и катеров протыкали клочковатый туман. Над причалом разметывало клубы пароходного дыма. По берегам ржавым пунктиром обозначались межи рисовых чеков. На коричневых дорогах в снегу клонились навстречу ветру черные путники.
И тут Клео увидел стайку журавлей над рекой. В этот зимний месяц!
Он промерз на холодном ветру, а клочок пергамента с адресом Белоснежной Девственности был теплым, когда Клео достал его из нагрудного кармана в почтовой конторе на пристани. На куске бумаги, за который взяли целый юань, он написал стихи: «Гляжу на стайку журавлей в зимнем небе над рекой безо льда. Отчего же декабрьский ветер студен, а течение чувств, как у летней воды?»
— В Пекин? — усомнился почтарь. Но красный штемпель на конверте притиснул и, поскольку марки с портретом Чан Кайши в Баотоу после прихода коммунистов не разрешались, в квадратике «место для марки» указал причал, где платеж состоялся.
Глава вторая
ПЕЧАЛЬНЫЙ ГОНГ
Все нервничали в караване, хотя и без видимой причины, когда спустя восемь недель после выхода из Баотоу верблюды, надменно задирая морды и раздувая ноздри на забытый запах печного дыма, втягивались за глинобитные укрепления городка Шандонмяо. Цинь объяснил: по-монгольски «шандон» ручей. Однако на китайской карте значилось — Сан Тям Мяо, то есть «три храма» какого-то святого, а какого именно, Клео не понимал, поскольку не знал последнего иероглифа, да и отец тоже… Ни души. Глухие ставни на окошках мазанок. Тянувший от заката ветер свистел в переулках, закручивал смерчи колючей пыли на перекрестках.
Цинь утверждал: если охраны в Восточных воротах не встретили, то и Западные без часовых, а это значит — в городе нет власти. То есть, какая-нибудь, конечно, существует, возможно, бандитская, или же признали красных, но без стражников такая власть ничего не стоит.
— Начиная с этого места и дальше на запад уважают только законы Гоби, то есть силу винтовки и денег, — сказал караванщик.
Лагерь разбили, пройдя Шандонмяо насквозь, за городской стеной, у Западных ворот. Утром Клео разбудил скрип их распахнутых створок, мотавшихся на ржавых петлях под усилившимся шквалистым ветром. Слежавшийся на морозе песок сверкал до горизонта. И Клео догадался о причине вчерашнего беспокойства. После восьми недель открытых пространств загаженный городишко, огороженный стеной, плотно заставленный домами, стиснул их, как в ловушке. Цинь верно поступил, устроив лагерь вне укреплений. На краю пустыни, в которой бушевала буря, спали спокойно.
Едва подняли вьюки на верблюдов, в воротах возник валившийся вперед, преодолевавший жестокий встречный ветер человек, тянувший в поводу лошадь. Полы овчинной шубы взметались до лопаток. Странник из последних сил подволакивал отяжелевшие от грязи галоши на стеганых сапогах. Видимо, он целую ночь гнал мохнатую лошадку под армейским седлом с притороченным японским карабином и чересседельными сумками, а когда коняга вымоталась, слез и повел её в поводу.
Капрал Ли принялся разматывать тряпицу, которая предохраняла затвор карабина от пыли.
— Вот я вас догнал, — сказал человек, напустив скверной улыбкой сухих морщин на шелушившиеся щеки. Алчно тронул грязной ладонью Ароматного, на котором лежали вьюки отца. — Капитан Сы в двух днях пути с пятнадцатью людьми. Смекаете, хозяин?
Сбрую на лошадке сшивала казенная клепка, армейская, как и седло. Стремена с подпругой тоже были стандартные, кавалерийские. Перекидные сумы плоско свисали, выпуклостями обозначая обоймы с патронами.
Клео нагнулся за спиной пришельца, будто собирался подправить кожаные обмотки на икрах. Отец поощрительно кивнул и толкнул незнакомца, который, перевалившись через спину Клео, упал, выдергивая маузер из-под шубы. Лошадь отпрянула. Цинь осадил её за повод так, что она присела. Грохнул выстрел. Клео видел, как отлетел выбитый пинком из руки кавалериста маузер, и собрался пырнуть валявшегося ножом, но отец крикнул:
— Стой!
— Стой, змееныш! — завизжал и солдат, на всякий случай перекатившись так, чтобы увернуться от кинжала или пули. Под разметавшейся шубой на его поясе виднелись три гранаты, кожаный мешочек для табака с трубкой и порыжевший патронный подсумок с выдавленной английской надписью «США, морская пехота».
— Я сам к вам пришел! Я сам к вам! Я убежал от ублюдка Сы… Предупредить!
— Откуда Сы узнал наш путь? — спросил Цинь, присаживаясь на корточки.
— Капитан получил письмо из Баотоу. Бумага попала сперва в винное заведение «Ворчливая жена», а оттуда принес посудомойщик. Мы тогда уже перешли в Красную армию. Сы заполучил мандат на захват имущества каравана как народного достояния, поднял полувзвод и понесся на Баотоу, а оттуда путей у вас было немного. Только два…
Отец ударил сапогом пленного по лицу.
Цинь расстегнул и вытянул из-под кавалериста пояс, перекинул себе на шею вместе с гранатами, подсумком и кожаным мешочком.
— От кого письмо? Говори, от кого письмо? — кричал отец.
Кровь у истощенного преследователя казалась водянистой.
— Все, что знаю, скажу! Письмо — из кабака «Ворчливая жена». В Баотоу капитан выколачивал из мамы-сан борделя сведения о вас. Сколько верблюдов, какие, с каким грузом… Требовал показать, чем расплатились за услуги потаскух твои люди, хозяин… Но кто написал письмо в Пекин, не ведаю. Действительно, не знаю, хозяин.