Сингулярность
Шрифт:
— Вам нельзя здесь оставаться. Вы должны уйти.
— Мы народная армия Китая, — грозно ответил молодой командир и потянулся к кобуре, но почувствовал, что делает что-то не так. — Мы народная армия Китая, и нам нужна помощь, — уже мягче проговорил он. — У нас раненые. Нам надо отдохнуть.
— Если вы останетесь здесь, то вниз уже не спустится никто, — старик сделал легкое движение головой в сторону исчезающей в темноте узкой тропинки и чуть более громким голосом произнес: — Идите.
Удивленный словами монаха, командир вгляделся в темноту. Ему хотелось встать, выхватить пистолет и доказать старику, что никто не может указывать армии,
— Внизу в долине есть небольшое селение. Там вам дадут еду и кров, — в глазах старца искоркой вспыхнули отблески гаснущего костра. Он повернул голову, и посмотрел, как двух тяжелораненых укладывают на бамбуковые носилки, и чуть слышно проговорил: — Если вы возьмете их с собой, они умрут.
Бойцы замерли у носилок, в нерешительности глядя на командира.
— Оставьте их здесь. О них позаботится монах, — услышал он свой голос и удивился отданной команде.
— Оставьте их здесь. Они будут жить, — медленно кивнул старец.
Когда, повинуясь приказу, остатки отряда двинулись по уходящей в темноту тропинке, командир подошел к равнодушно наблюдающему за ними монаху и громко, чтобы слышали его бойцы, сказал:
— Я еще вернусь.
— Я знаю, — медленно кивнул старец.
Закончилась война. Командир со временем перестал вспоминать этот случай. Он стал важным партийным функционером, потом получил направление партии в Министерство внутренних дел, а оттуда — в Министерство государственной безопасности. По меркам Китая времен культурной революции его жизнь сложилась вполне благополучно. Но в одной из командировок в провинцию Сычуань его самолет пролетел над лесистым взгорьем, по которому когда-то уходил от преследователей его небольшой отряд. Воспоминания о той ночи холодным влажным воздухом, пропитанным дымком гаснущего костерка, снова накрыли его. Закончив дела в Сычуане, он взял у военных вертолет, несколько бойцов и вылетел в горную долину, куда по ночной тропинке много лет назад отправил его монах.
Чахлое, затерянное в лесу селение, где они провели ту ночь, разрослось в небольшую окруженную полями проса деревню. Староста, узнав о цели визита большого начальника, как-то сразу сник, но все же показал тропинку, ведущую в горы к заброшенному монастырю. Путь наверх занял чуть больше двух часов, и по мере того, как они поднимались по заросшим травой ступеням, командир вспоминал все больше и больше деталей той странной ночи. «Я еще вернусь», — сказал он тогда монаху. «Я знаю», — спокойно ответил тот.
И вот он вернулся.
Теперь монастырь казался гораздо меньше и, если бы не полуразрушенная от времени пагода, его можно было принять за заброшенное хозяйство зажиточного крестьянина, разоренного коллективизацией. Обвалившийся местами каменный забор, несколько чахлых хозяйственных построек, основное здание с примыкающими террасами, образующими просторный внутренний двор с колодцем посередине. Везде запустение и никаких следов пребывания человека.
— Обыскать здесь все, — приказал он солдатам.
— Не надо. Я здесь, — из-за покрытой тонким слоем зеленого мха каменной колонны вышел неестественно худой человек в просторном холщевом одеянии.
— Опустите оружие, — махнул рукой командир, услышав за спиной дружное клацанье затворов. Он вгляделся в лицо незнакомца. — Ты не монах. Ты… Ты один из моих раненых солдат, которых я оставил здесь много лет назад.
— Да, это я. Хотя иногда я сам в этом не уверен. Ведь теперь этот монастырь мой.
— Что ты несешь? Мне нужен монах, который живет в этих руинах. Тот, что прогнал мой отряд тогда ночью.
— Ты хочешь видеть монаха? Тогда пойдем, — человек в сером одеянии сделал приглашающий жест рукой и, развернувшись, зашагал вглубь двора к основному зданию монастыря.
— Останьтесь, — приказал солдатам командир и направился вслед за ним.
Они вошли в пропитанное сыростью и запахом гниющего дерева здание. Внутри каменные стены постройки были обожжены пожаром, давно уничтожившим некогда богатый интерьер и деревянную крышу. Под ногами жалобно хрустели осколки черепицы, на стенах чуть колыхались истлевшие остатки полотен драпировки, а из глубины на непрошеного гостя взирал отполированный до блеска медный Будда, напротив которого, испуская тонкую струйку дыма, курилась одинокая палочка благовоний.
— Куда ты меня ведешь? — настороженно оглядываясь, спросил командир.
— Ты ведь хотел увидеть монаха, — ответил человек в сером и нажал скрытое отпирающее устройство.
Часть стены немного сдвинулась, открыв проход, достаточный, чтобы туда мог протиснуться человек. Узкие настолько, что приходилось спускаться боком, ступеньки вели вниз в темноту. Командир хотел сказать, что не полезет в этот проход, но его нога, словно повинуясь чьей-то воле, уже сделала шаг вниз по вырезанной в камне ступеньке. Лестница выходила в низкий неширокий тоннель, подсвеченный тусклым светом, идущим из помещения, в которое он упирался. Воздух был сухой и терпкий, как в пустыне, выходящей на берег моря. Они прошли по тоннелю и оказались в небольшом зале, пол которого был усыпан белым песком, отбрасывавшим своими гранями слабые отблески от света масляных горелок, закрепленных на стенах. Посреди зала спиной ко входу обращенные лицом к вырезанной из камня статуе Будды в позе медитации сидели несколько монахов. Даже со спины было видно, что они дошли до крайней степени истощения.
— Так вас здесь много? — тихо спросил командир.
— Нет. Я здесь один, — ответил человек в сером.
Медленно, чтобы не беспокоить медитирующих монахов, они прошли вдоль стены и командир замер в оцепенении. Это были не люди. Это были иссохшие от времени мумии. И перед каждой из них стоял кувшин и глиняная тарелка.
— Что это? — дрогнувшим голосом спросил он.
— Это монахи, хранители монастыря. Их здесь двенадцать поколений. Тот, кого ты хотел увидеть, в заднем ряду второй слева. А рядом Куй Ши, мой товарищ, которого ты оставил здесь, когда уводил остатки отряда в долину.
Чувствуя, как перехватило дыхание, командир повернул голову и вгляделся в лица двух мумий, сидящих в последнем ряду. Сухая, испещренная глубокими морщинами кожа плотно обтягивала скулы. Впавшие глазницы четко очерчивали ровные сферы глазных яблок, через тонкие, иссохшие, плотно сжатые губы можно было различить неровные ряды зубов. Он нервно сглотнул ставшую горьковатой слюну и вдруг заметил, как под похожим на сухой пергамент веком шевельнулось глазное яблоко одной из мумий.
— Пойдем отсюда, — прохрипел командир и попятился вдоль стены к выходу.