Синие берега
Шрифт:
– Ты кто? Связистка? Санитарка? В какой части была?
– Не знаю, в какой части, - созналась Мария.
– Чего-чего?
– Мужчина насторожился.
– Не знаю, в какой части, - испугалась Мария, что вызовет подозрение этих добрых людей.
– Все получилось как-то...
Уход из Киева...
– вынужденно стала рассказывать.
– Данила с Сашей... Какая-то рота на правом берегу. Переправа... Школа...
– Андрей там еще, в школе. Стреляет еще...
– заплакала она.
– Д-да...
– протянул мужчина.
– Стреляет еще...
– Помолчал. Хозяйка, ставь на стол.
Ровными
– Ну, на здоровьечко...
– Съедим вот запас харча, - объяснил мужчина, - и тогда... И побираться не у кого будет. Все будут побираться. Если к тому времени война не кончится. А видно, не кончится.
– Трудно жить, - согласилась Мария. Что-то надо было сказать.
– Жить, говоришь, трудно? Это бывает. А помирать еще трудней. Вот ведь как. Добре. Хлеба вон бери. Душа живая, ей есть надо. Сала подцепляй.
Мужчина положил вилку, обтер рукой губы, склеил цигарку.
– Достань огоньку, - негромко сказал женщине. Та вынула из печи рдеющий уголек и, перебрасывая с ладони на ладонь, поднесла мужчине. Цигарка никак не разгоралась. Наконец прикурил, затянулся и взмахами единственной руки разогнал выпущенный дым.
– Як тебе, дивчина?
– ласково посмотрела на нее женщина.
– Мария.
– Маруся. Нащо тоби, Маруся, кудысь ити? Залишаися у нас. Разом з нами переживеш оце лихолиття. У нас теж дочка. Постарше за тебе. Замиж пишла. Пид Брест. И онучка е. А як почалось, ниякои листивки вид неи. Ой горе ж...
Мария молчала.
Послышался дальний гул в небе. Мужчина повернулся к окну, заслонил ладонью глаза от резкого света, посмотрел вверх - где-то в стороне, невидимые, шли самолеты.
– Бомбить...
– со злым спокойствием произнес. Он опустил голову.
– Куды ж ты, Марусенько, пидеш? Бачиш, як воно...
– запричитала женщина, она все еще со страхом смотрела в окно, будто ждала, что самолеты повернут сюда, на хату.
Мария пожала плечами. Предчувствие, что непременно встретится с Андреем, в Москве или даже раньше, за линией фронта, возбуждало в ней нетерпенье. Сказал же: может, за линией фронта, может, в Москве. Она почти уверовала, что Андрей выбрался из школы, направился другой дорогой и потому они разминулись. Ей пришло в голову: а если доберется в Москву раньше, не застанет ее, и тогда потеряются они навсегда. И ее потянуло в путь. Скорее, скорее...
Женщине показалось: Мария колеблется, обдумывает, как ей быть.
– Ось и хозяин казав: хай залишаеться. Як нам буде, так и тоби.
– Вы хорошие люди, спасибо вам, - тихо сказала Мария.
– Но мне надо как-нибудь перейти линию фронта.
– Понятно, - произнес мужчина.
– Понятно. Так вот. До линии фронта уже далеко. Идти долго. Ну, а надо, так надо. Отдохни сегодня, а утром тронешься, раз надумала.
День тянулся непостижимо медленно. Еще медленней тянулась ночь. Мария просыпалась каждый час, каждые полчаса, окна по-прежнему были черные, и она снова погружалась в дрему.
Наконец серые блестки, еще бессильные, не совсем утренние, легли на стекла. Мария протерла глаза. Поднялась с кровати. Женщина уже хлопотала у печи.
– Поснидай, Марусенько. Може, не швидко тоби
Есть не хотелось. Но Мария поела горячей картошки, выпила кружку чаю.
– Слухай.
– Мужчина закурил. Он сидел по другую сторону стола. Пойдешь тем лесом, что шла, березовым. Вправо станция наша, после станции Белые ключи она. Держись влево. Дойдешь до города, - он назвал этот город.
– А там присматривайся, соображай. Старайся лесами. А открытым местом если, лучше по-темному. По дорогам теперь полно немецких солдат, офицеров, эсэсовцев, полицаев и всякой другой наволочи. Не попадайся на глаза.
– Я уже кое-чему научена.
– На войне, сколько ни учись, все мало.
– Помолчал.
– А окруженцев встретишь, с ними пойдешь.
Мария тяжело собрала волосы, накинула на голову хозяйкин платок, надела ее телогрейку с заплатой на плече, тоже, как и платье, широковатую, взяла приготовленную плетенку с едой. Молча постояла у двери.
– Виктор Прохорович Дудка я, - сказал мужчина. Он положил свою единственную руку на плечо Марии.
– Может, не забудешь.
Мария ничего не сказала. Она не забудет этих людей. Никогда не забудет.
Она вышла из хаты. Пошла не оглядываясь, она чувствовала, женщина в сером платке, в серой кофте и темной юбке, с тонкими жилками под глазами и однорукий мужчина смотрели ей вслед.
3
Лес кажется черным только издали. Когда Мария миновала луг и вернулась во вчерашний лес, все в нем было березово-белым, иссиня-зеленым, рыжеватым. Вправо, значит, станция Белые ключи, и забирала левее, на восток. Трава под ногами уже по-осеннему затвердела. Гулко стучал дятел, похоже, не в дерево, а в лесную тишину. И это подбадривало Марию, потому что тишина, давившая со всех сторон, усиливала чувство одиночества, но и успокаивала: ничего опасного, пока - никого, никого...
Лес оборвался, и Мария оказалась на поляне и пошла вдоль серебряной тропинки ручья. Свет дня уводил в бесконечность.
Небо постепенно менялось. Ветер нагонял неспешные круглые облака, и они двигались в Покорном небе, и видно было, как становились розовыми, когда накрывали солнце, потом лиловыми, едва пропуская свет, и свет был такой слабый, усталый. Облаков становилось больше и больше, они захватывали все небо.
"Будет дождь", - ежилась Мария от прохлады. Она и не заметила, что день миновал и надвинулись сумерки. В небе тепла уже не было, с земли тепло тоже ушло. Она приближалась к ветряной мельнице на холме. Ветер бился в мельничные крылья, и крылья, принимая тугие удары, гудели и с громким скрипом сдвигались с места.
Дождь брызнул, неуверенно, будто пробовал - что получится? И пошел, и пошел... Струи густо тянулись с высоты, длинные и темные, и на земле стало тесно от них, будто окуталась она дымом. Мария кинулась к мельнице.
С подветренной, не видной ей, стороны доносился приглушенный говор. Она остановилась, прислушалась. Нет, не немцы. Тоже, наверное, какие-то путники спрятались от дождя. Мария уже измокла, струи дождя секли лицо, стекали по платку за шею, на грудь, на спину. Она чуть высунула голову, увидела: под высоким деревянным козырьком мельницы, накрывшись плащ-палаткой, сидели двое. Они сразу сбросили с себя плащ-палатку, услышав шаги Марии.