Синие тучки
Шрифт:
Проявлять хорошие чувства ему казалось позорным малодушием, и он был умышленно груб со всеми. Только с одною Дамкой он вел себя не как сказочный богатырь, не как фантастический вояка, а как добрый хозяин и милый заботливый Вова.
И вот он лишился Дамки, лишился по своей вине, конечно, но не хотел признаться в этом.
Было уже темно, когда Вова, надумавшись и настрадавшись вдоволь, осторожно, крадучись, пробрался в свою комнату.
Там по-прежнему тихо и ласково мерцала лампада перед ликами святых угодников. В коридоре на сундуке укладывалась спать няня. Жорж лежал весь беленький, как голубок в своей постельке.
— Где ты был, Вова? —
— Не твое дело… Отвяжись, пожалуйста! — огрызнулся Вова и стал поспешно раздеваться, грубо срывая с себя принадлежности своего костюма и небрежно разбрасывая их во все стороны вокруг своей постели.
Жоржик приподнялся с подушки и произнес еще более кротким голосом:
— Милый Вова! мне очень жаль тебя… Тебе должно быть очень тяжело… что… от тебя отняли Дамку… но… но милый Вова… я завтра же попрошу маму… Она согласится… непременно согласится вернуть тебе ее!
— Разумеется, согласится! — грубо рассмеялся Волчонок, — ведь ты не я… Ведь только меня можно наказывать и бранить… А тебя ласкают, тебя любят… ты не то, что я… ты любимчик! И очень рад… и никого мне не надо… И оставь меня в покое… я знать тебя не хочу.
И далеко отшвырнув от себя сапоги, так что они с грохотом толкнулись о дверь, Вова бросился в постель, с головою укутался в одеяло, зарылся в подушках и весь предался отчаянию и злости, которые наперерыв клокотали в нем.
Он лежал весь потный, задыхаясь от жары и духоты под своим одеялом с час или больше, пока, наконец, не выглянул из своего убежища.
Жорж давно спал, подсунув ручонку под голову… Вова чутко прислушался… До его слуха долетел звук шагов по коридору.
— Это мама идет крестить нас! — мелькнула быстрая мысль в голове мальчика. И вдруг в его сердце зазвучала недобрая нотка по отношению к матери.
— Мама не любит меня! Мама любит Жоржа! — размышлял он. — Мама никогда не любила меня! Я ее нелюбимый сын. Я волчонок. Она позволила этой глупой дуре Марье отнять от меня мою Дамку. Значит, она хотела причинить мне боль… А кого любишь, тому боли не причиняешь. (Вова совершенно позабыл в эту минуту, что сам он хотя и любил мать, но причинял ей поминутно всяческое нравственное горе) — значит, если со мной и случится что-нибудь — мама не огорчится даже. Ведь не огорчилась же она, что я не обедал сегодня… Что меня искали и не могли найти… Значит, если я умру или исчезну навсегда, она не будет страдать и плакать… Она скоро забудет меня! Умер Волчонок и нет Волчонка! Бедный Володя! Бедный Володя! Никому ты не нужен! Никому, никому… А если не нужен, так и уйди отсюда. Или не уйди, а испугай их хорошенько! Возьми спрячься куда-нибудь! Как будто тебя нет здесь. Как будто ты убежал из дому или тебя украли акробаты, как того мальчика из повести… Вот-то испугается мама! И Марья — ведьма! И злющий дядя, у которого давно-давно чешутся руки высечь его — Вову, и любимчик Жорж! Вот-то суматоха поднимется в доме! А интересно. Очень интересно будет взглянуть со стороны на все это представление! Могу себе представить! Всем достанется на орехи! Будут знать, что значит наказывать бедного Володю!
И, недолго думая, мальчик с быстротою молнии соскочил с постели, подобрал принадлежности своего костюма с полу, кое-как нацепил на себя курточку и штанишки, натянул сапоги, и наскоро застлав постель, юркнул под кровать, чуть дыша, притаившись под нею. Минуту спустя Зинаида Вадимовна вошла в комнату.
Она была в легком ночном пеньюаре со спущенной, как у девушки, косой. Из своей засады Вова мог рассмотреть как следует ее лицо. И никогда его мать не казалась ему такой красавицей, как сегодня. Только лицо ее было грустно, очень грустно… Такого грустного лица Вова никогда не видел у своей мамы.
Но странно. Мальчик не ощущал никакого сожаления к матери в эти минуты.
— Ага, ты грустна, потому что наказала меня, — подумал он злорадно. — Каково же мне было потерять Дамку, и что я должен перечувствовать!
Зинаида Вадимовна подошла к постели Жоржа, быстро, неслышно склонилась над ним и коснулась его лба губами. Потом быстро повернулась к постели Володи, и внезапная тревога отразилась на ее красивом лице.
— Где Вова? — чуть слышно произнесли ее губы.
— Няня! Где Вова? — еще раз уже значительно громче прежнего произнесла она.
Радостная дрожь пробежала по телу Волчонка… Он скорчился под постелью и боялся дышать, двинуться, шелохнуться, чтобы как-нибудь не обнаружить своего присутствия.
Вошла заспанная няня и взволнованным голосом спросила:
— Что такое? Что случилось, матушка?
— Вова пропал. Нету Вовы! — произнесла вся бледная, как смерть, Зинаида Вадимовна.
Жоржик проснулся как раз в эту минуту.
— Ты не знаешь, где Вова? — кинулись к нему сразу няня и мать.
Жоржик был несказанно удивлен этому вопросу.
— Как где Вова? Да Вова преспокойно спит в своей постели! — произнес он и вдруг, кинув взор на эту постель, добавил совсем уже иным голосом и тоном:
— Да куда ж он делся? Ведь он еще недавно разговаривал со мною.
Но его уже не слушали. И мать и няня бросились из комнаты. Их голоса зазвучали в коридоре, в гостиной, в зале.
— Вова! Где ты, Вова! Вова! Вова!
Вскоре весь дом наполнился этими криками. И Жорж, зараженный общей тревогой, наскоро оделся и тоже присоединился к искавшим брата.
Волчонок осторожно выполз из своей засады. Лицо его было бледно от возбуждения. Глаза горели.
Он был доволен. Он отомстил как следует. Долго будут помнить. Он уже готовился раздеться и лечь в постель, как неожиданно голоса за дверью привлекли его внимание.
— Отвратительный мальчишка, — говорила, жалуясь кому-то Мариша, горничная его матери, — сущий Волчонок, как есть Волчонок… Прости, Господи! Так и норовит начудить что-нибудь. Дикий какой-то… Дома ему, што ли, худо живется… все из дому глядит… а здесь что не по нем, так и рвет, так и мечет. И не видать, что барин — зверюшка какая-то сущая, прости, Господи, животная… А штанов-то нарвет сколько да курточек… Сиди с ними всю ночь да штопай! Нет сил больше с таким-то… Ну, а теперь пропал еще… Ищи его всю ночь такого-то! Тут за день умаялся с работой, а вот не угодно ли — бегай за ним, высуня язык…
— Да, уж наградил Господь, послал сокровище — сынка нашей барыне… — произнес другой голос, принадлежащий кухарке Агафье.
— Уж пускай, коли пропал, так и не возвращался бы, а то опять наделает делов! Возись с ним… — снова с каким-то ожесточением произнесла Мариша.
— Что ты, что ты, рехнулась, девушка! — испуганно произнесла кухарка, — беда будет, коли услышит барыня. Ведь барское дитё. Не дай Бог, что случится…
— А пущай случится… Моченьки нет! Надоел он нам! От его шалостей да проделок света не взвидишь. Намеднись я рукавчики барыне гладила, торопилась, а он-то, Волчонок, подкрался, схватил да и удрал с ними-то… Целый час я их по саду искала… Что ж вы думаете: на яблоню закинул, милые вы мои!