Синий дым

Софиев Юрий Борисович

А в это время в Белграде были Дураков и Голенищев-Кутузов, которые упорно и в Белграде вели свою линию, сближаясь с Россией.

А дети Гальские учились и совершенствовали иностранные языки пока отец сибаритствовал, а мать работала с утра до ночи. Знали сербский, французский, немецкий и, кажется, английский, как свой русский. Марьяна хвасталась, что она поправляет ошибки у своей подружки-швейцарки, дочери швейцарского посла, в ее собственном французском языке. Впоследствии, живя в Париже, я постоянно замечал, как чистокровные парижане коверкают свой природный прекрасный язык. Это в конце концов жанр. И я бережно храню дорогое для меня воспоминание: как только втроем вечером в квартире

мы сидим рядышком — я посередине а по бокам меня — Марьяна и Володя — и читаем вслух Блоковскую «Розу и крест» — это была наша любимейшая вещь.

Как-то Марьяна мне сказала:

— Знаете, Юра, мама призналась, что, если изменится наша жизнь, по-прежнему жить будет совершенно невозможно. Пользоваться услугами горничной будет стыдно, совесть не позволит: каждый человек должен обслуживать себя сам и обязательно должен работать. И я понимаю маму! А вы?

Я улыбнулся и сказал:

— Вы же знаете, я так и живу.

— Ах, да! Вы и учитесь, и работаете, не боитесь никакой черной работы и обслуживаете себя самого, потому-то мы вас так уважаем и любим, Юра.

Я был весьма смущен и стал разуверять Марьяну, что я совсем не такой.

— Ну, бросьте, Юра, и мама, и я вас очень хорошо знаем.

Потом Марьяна стала женой художника Жедринского…

Но пока мы много бывали вместе. В общежитии мне не всегда было уютно. Часто я заставал такую картину: кто-нибудь из студентов зажимал между большим и указательным пальцами немного белого порошка и, сказавши: «Ты прости нас, Юрий», –

наклонял голову и с сильным вздохом втягивал эту порцию в ноздри. Это были студенты с надорванной необычайными событиями в своей судьбе душой. Так делал, например, наш шеф— повар, настоящий профессионал-повар из Ростова-на-Дону. Он втягивал в свои огромные волосатые ноздри огромную порцию кокаина, издавая при этом какой-то, особой приятности, звук

такая была мода, отвратительная мода в те годы, погубившая столько людей. Я ругал буржуазную цивилизацию, стремился в природу, был без ума от «Пана».

Одинокой тропою Глана Я уйду в голубые леса…

Пока что ходил на Авалу. Однажды участвовал в большом туристическом походе с нашими прелестными музами — Марьяной Гальской и ее подругой Ириной Добровольской. Поход был из столицы на гору Касмай — 150 километров пешком. Часть обратного пути сделали в поезде. Основой группы нашего туристского отряда были мы — четыре человека: две музы, два студента. Второй, Сергей, никакого отношения ни к искусству, ни к «Одиннадцати» не имел, но был страстный турист и всегда наш неизменный спутник во всех наших походах, влюбленный в Ирину. Мать Гальской отпустила девочек, включив в нашу группу взрослую женщину, очень милую даму, также страстную туристку. Был с нами и еще один человек. Молодой студент, тоже влюбленный и совершенно безнадежно в Ирину, который все время болтался в нашей компании. Девочки относились к нему мило, но весьма иронически и звали «Мучка». Он умолял взять и его. Наконец, девочки постановили: «Хорошо, Мучка, можете идти с нами, но при одном условии: всю дорогу вы будете нести наши женские одеяла. Согласны?» Мучка был счастлив, всю дорогу в страшную жару под добродушные усмешки девушек пер целый ворох женских одеял.

На середине пути мы наблюдали довольно забавное явление, характерное для Сербии.

Мы ночевали на склоне горы у костра. Огонь символически разделял нас: парни с одной стороны, женщины — с другой. Мы поужинали, выпили чаю и улеглись спать. Ночь была теплая, ясная, на небе ни

облачка. Я лежал на спине и проверял мои познания в созвездиях.

Наутро, когда мы проснулись и встали, то увидели, что подошва нашего склона упирается в речку, на берегах которой приютилось небольшое селение, а посередине — большой дом: Деревенская кафана (кафе), где можно пообедать и снять комнату при случае. Мы обрадовались, решив выпить горячего кофе и позавтракать. Напротив нашего склона к речке спускался склон противоположной горы, и вдруг мы заметили, что по нему сходит, тоже, видимо, в кафану, подгулявший серб.

Всякий кутящий серб всегда «лумпует» (кутит) под музыку. Нанимается цыган со скрипкой или целый оркестр, если кутит большая компания. И тут мы, под собственный хохот, наблюдаем такую картину: спускается, значит, с горы серб, с ним идет цыган и играет на скрипке, а за ними, перебежками, скачет второй цыган с контрабасом. Когда он с ними рядом, то втыкает свой инструмент в землю и аккомпанирует скрипке, на ходу же играть не может. Иногда он опережает своих товарищей и рвет смычком по струнам своего контрабаса, впиваясь глазами в проходящего лумпующего серба и своего напарника-скрипача, когда они отойдут на известное расстояние, начинаются опять перебежки.

Мы вошли в кафану, поздоровались и заказали кофе с молоком и горячий завтрак. За нами вошел в кафану и лумпующий серб со скрипачом, а через несколько минут вбежал молодой цыган с контрабасом под мышкой. Был он бледным, пот с него лил градом, он еле дышал — видимо, эти перебежки ему дорого стоили. Серб шумно приветствовал всех в кафане. Услышав нашу русскую речь, заорал:

— А, браче руссы! — И сейчас же прислал нам кувшин местного сухого вина. Мы благодарили и ответили тем же в его адрес: это сербский народный обычай, от которого отказываться никак нельзя, это вызовет личную обиду. Он шумно нас приветствовал поднятыми руками, и мы ему отвечали тем же.

Позавтракав, Мучка погрузил на свою многострадальную спину женские одеяла, мы взяли свои рюкзаки и двинулись в поход. Это была чудесная прогулка!

«ГАМАЮН» И «ОДИННАДЦАТЬ»

Небольшая группа русской молодежи, по преимущественно студентов Белградского университета, организовала кружок молодых поэтов «Гамаюн». Наиболее тесным звеном в него вошли три студента этого университета: Илья Голенищев-Кутузов, Алексей Дураков и я.

Этот кружок был создан для ознакомления литературной публики с нашим творчеством и издания коллективного сборника, необходимого для самоутверждения. Мы нашли русского предпринимателя, который увлекался поэзией и прочими искусствами, владеющего каким-то подвалом в углу двора большого дома, где он содержал русский кабачок. Его уговорили стать меценатом. Два раза в неделю — в субботу и воскресенье — он должен был организовывать в своем подвальном кабачке выступление поэтов и артистов — это привело бы к наплыву публики, и, соответственно, росту прибыли за счет консомаций [Консомация: напитки и закуска, подаваемые в ресторане. — прим. Ю. Софиева].

Вход в кабачок был бы бесплатным, но и литераторы конечно, тоже выступали бы бесплатно, зато приобретали бы известность, популярность, аудиторию, а правление кружка получало бы от этой прибыли известный процент, и эта сумма составила бы основу для фонда издательства.

Подвал решено было отделать под «Бродячую собаку». Правда, выяснилось, что никто в московской «Собаке» не был, то ли по малолетству, то ли потому, что никто из нас просто не был Москве. Однако наши молодые художники расписали подвал по Ахматовой: