Синий гусь
Шрифт:
Серо-желтый цвет — масть острова, масть сухой земли, овечьих отар, холмов. Оттого база Епископиа видна во всех английских подробностях: белые шеренги одинаковых домиков, ипподром, стадион. На стадионе зелень не кипрская, это химически-свежая зелень английских газонов. На ее фоне радарные и ракетные установки особенно отчетливы. Среди состава английского гарнизона можно заметить униформы американских военнослужащих. А вот греков-киприотов я что-то там не наблюдал…
— Слыхал про Епископиа. Что это вас понесло на Кипр? Греки с Кипра в Грецию-мать стремятся, а вы отсюда.
— После смерти Костаса. Он был моим лучшим другом. Да и почти все мои друзья погибли в ЭЛАС. Мне тяжело было здесь.
В отличие от первой нашей встречи старик не мельтешил: он не сыпал возбужденной скороговоркой, он размеренно и обдуманно выдавал фразу за фразой. Может, оттого, что говорил на чужом языке.
— А что вы-то сюда, к пещере, все ходите? Прошлый раз с дамой. Ваша жена? Красивая, пожалуй, слишком красивая для жены. Любовница? — Ну и наглый старик! — Хотя вы тоже красавец. Может быть, жена. А сейчас зачем? Кто вы?
— Я — кинооператор, буду снимать документальный фильм об этой пещере. — Не стоило ссориться со стариком, вдруг он пригодится.
— Кино? — Старик пружинисто поднялся на своих кривых ногах. — Так вам нужен я, никто другой. Я! Я был лучшим другом Костаса. Тащите сюда ваш аппарат. Я расскажу вам все, как никто.
Будто уже подготовляясь к съемке, старик заковылял к каменному горловищу. Он встал, картинно поместился у входного обрубка скалы, упер руки в бока:
— Слушайте. Когда пришла Урания, Костас был уже в пещере. Он сказал: «Зачем ты пришла?..»
— Бросьте валять дурака, вы не на наивного напали, — сказал я, — откуда вы можете знать, что сказал Костас, когда они оба погибли.
— Я знаю, — упрямо и уверенно возразил он. — Снимайте все, что я расскажу. Это будет сенсация.
— Врете вы все.
— Я? Зачем мне врать? Теперь, когда прошло тридцать лет?
— Ясно зачем: хотите прославиться, примазаться к чужой славе, — он уже начинал раздражать меня.
— Чужой? — завопил вдруг старик.
— Конечно, чужой. Ведь если даже правда, что вы были другом Костаса, вы-то сами сидели тихонечко где-то далеко, когда он погиб. А теперь захотелось, чтобы Греция узнала новоявленного античного героя.
Тут со стариком произошло что-то неладное. Он заголосил, задергался, он подскочил ко мне — откуда только прыть взялась! — впился подагрическими пальцами в мою рубашку:
— Я — Костас! Я сам и есть Костас! Я живой Костас, Костас Кафениотис. Вы знаете фамилию Костаса? Нет? Кто-нибудь знает? Ка-фе-ни-отис. Фамилия Костаса — Кафениотис. Безымянный герой пещеры, Ромео XX века Костас Кафениотис!
Нет, он не врал, старик был просто сумасшедшим. Это надо было понять с самого начала. Я оторвал от рубашки его конвульсивную горсть:
— Ладно, вы Костас Кафениотис, живая плоть мертвого героя. Согласен. — Я сделал попытку уйти. («Как во всяком мифе, человек, действующий по его законам, не просто стремится к подражанию герою, он пытается отождествить себя с ним. Пока миф владеет народным сознанием, жизнь в нем способна к многократному повторению», — сказал учитель Евангелос Едипидас. Видимо, жажда отождествления владеет и героическим порывом, и манией безумия.)
Мгновенно унявшись, старик прямо посмотрел мне в глаза. В его взгляде не было безумия:
— Я действительно Костас. Но я никогда не был в ЭЛАС. Я, Костас Кафениотис, командир «охранного батальона». Вы знаете, что такое «охранный батальон»?
Конечно, я знал. «Охранные батальоны» были сформированы гитлеровцами для борьбы с ЭЛАС и ЭАМ (Национально-освободительный фронт) из самых реакционно настроенных греков и греческих квислинговцев. На протяжении всей оккупации «охранники» были карателями и верными подручными немцев.
— Врете! — повторил я, но уже не столь уверенно.
— Зачем? — усмехнулся старик. — Теперь мне уже нечего бояться. Тридцать с лишним лет. Вам нужно сенсационное интервью для фильма? Я вам дам его. Меня заслали в пещеру, чтобы взорвать склад и иметь возможность перебить безоружных эласовцев. Я выполнил свой долг, я героически выполнил свой долг, я не примазываюсь к чужой славе.
Я мгновенно вспомнил рассказ Вангелиса о его раненом бойце, который якобы сообщил немцам, что система минирования отключена.
— А раненый боец был? — спросил я.
— Конечно был, — в пояснениях моей мысли Костас явно не нуждался. — Только про минирование из него ни черта не вытрясли. Вот меня и послали добыть схему у Вангелиса и разминировать пещеру, чтобы немцы ее легко взяли.
Он посмотрел на меня почти победно.
— Еще подробности желаете для интервью? Сколько угодно. Зачем все это понадобилось? Пожалуйста: некоторые немецкие части оказались отрезанными в горах, и им был только один путь к своим — через перевал, через расположение эласовских отрядов, засевших в этих чертовых горах. Вот и нужно было разоружить крестьянских вояк, оставить без боеприпасов, они же из своей каменной норки через лаз все таскали да таскали снарядики.
Еще подробности? Нет, у этого выродка уже не было нужды мне их излагать, я мог и сам восстановить события: и как после ухода от Вангелиса Костас с двумя бойцами был встречен немецкой группой, специально поджидавшей их, и как в перестрелке немцы, сберегая «охранника», убили тех двоих. Хорошо хоть, что эласовцы перед смертью подстрелили четырех фашистов… И как… Впрочем, противно было раздумывать над всем этим.
— Но вы же живы? — обалдело спросил я.
— Да, жив. Я ушел через задний лаз, как и было намечено.