Синий лед
Шрифт:
Лика ойкнула и стала судорожно прилаживать балерину на место, но та не хотела держаться, заваливаясь на бок. Нащупав пальцем пружинку, Лика поставила на нее фигурку вертикально и надавила изо всех сил.
Шкатулка сделала громкое «крак!», трагично звякнула, и треснула по всей длине. Лика выпучила глаза, и, не веря в содеянное, осторожно поставила шкатулку на стол. У безделушки тут же отвалилась крышка, присобаченная, как оказалось, вовсе не намертво, а фарфоровая балеринка вновь упала, откатившись к краю. Из бесстыдного облака фарфоровых юбок торчали скрещенные белесые ноги.
— Да что же это? Ты чего наделала?
Коростылев
— Яков Семенович, я нечаянно… Простите…
«Убьет, — подумала она. — Или выгонит. И зарплату не даст. Заставит отрабатывать всю жизнь!»
Коростылев отодвинул ее в сторону, как неодушевленный предмет, схватил шкатулку, которая буквально рассыпалась у него в руках, и обернулся к Лике с безумием в глазах.
— Да кто ж теперь это восстановит… — запричитал он, осторожно перебирая обломки. — Кто же это все… Погоди, погоди… Чего это?.. Чего это?..
Его причитания заклокотали, забулькали, сменившись восторженным шепотом, а старые пальцы вдруг затряслись, ковыряя, доламывая крышку шкатулки. Лике не было видно, что он там делает, и она бесцеремонно шагнула вперед, высунувшись из-за его плеча.
Из-под донышка крышки на стол вывалилась и покатилась сверкающая льдинка, ослепительно сверкнувшая в свете лампочки. Лика забыла вдохнуть, пошла пятнами, и, кажется, Коростылев испытывал те же чувства. Схватив камень, он торопливо воткнул в глаз лупу и застыл.
— Боже мой! Боже мой! — прошептал он.
— Яков Семенович, это что? — таким же благоговейным шепотом произнесла Лика. — Настоящий?
Камень, сверкающий, слегка голубоватый, наверняка оказался бриллиантом. Здесь, в салоне, Лика на них насмотрелась, и знала, сколько может стоить такое великолепие. Судя по ошалевшему лицу Коростылева, он это тоже представлял, потому что долго не мог закрыть рот, а когда закрыл, слова полились из него восторженным водопадом.
— Это? Это? Это такое, Ликушка, такое!!! Бог мой, в такой невзрачной оболочке, такое сокровище!..
После слова «сокровище» Коростылев вдруг словно осознал, с кем говорит, потому что торопливо сжал камень в кулаке, и непривычно ласково сказал:
— Ты, деточка, пожалуй домой иди. И салон закрой.
— Так ведь середина дня… — беспомощно произнесла Лика.
— Ну и что? — суетливо произнес он и стал подталкивать ее к выходу за локоток. — Вон, снегопад какой, никто не придет сегодня уже, а придут, я сам открою. Иди, Лика, и не болтай особо. А я тебе к концу месяца премию выпишу, тыщ пять. Или даже шесть.
— Пять или шесть?
От возмущения у Лики потемнело в глазах. Пять тысяч? Пять вшивых тысяч за камень стоимостью минимум в миллион, причем не рублей, а долларов?
Кажется, на ее лице что-то такое пронеслось, и антиквар это «что-то» уловил, потому что немедленно посуровел лицом и строго велел:
— Иди, Лика!
Она и ушла, вывалилась в снег, наматывая шарф прямо на ходу, захлебываясь слезами злости и обиды. Боже, боже. Пять тысяч ей, нашедшей тайник. Да кабы не она, фигу бы антиквар обнаружил камень, спихнул шкатулку вместе с сокровищем какому-нибудь лоху, и знать бы не знал, что упустил. По справедливости,
Телефон запиликал в кармане пуховичка. Глотая слезы, Лика не глядя приложила трубку к уху и, услышав знакомый голос, сказала, всхлипывая.
— Алло… Домой иду. Этот старый хрен вытолкал меня взашей. Приду домой, расскажу. Ты не представляешь, что сегодня я нашла в одном из экспонатов.
Глава 2
Майора Кирилла Миронова на вокзал дернули среди ночи, когда он сладко посапывал в дежурке, скрючившись на топчане под стареньким армейским одеялом. В дежурке было прохладно и шумно от трезвона телефонов, невнятного воя раций и сирен, хлопанья дверей и разговоров оперативников. Но Кирилл давно научился спать в любое свободное время, не обращая на мелочи внимания. Вечер и без того был хлопотным. Наряд выехал на поножовщину, ерунду, не стоящую особого внимания, подумаешь, передрались муж с женой, да начали пластать друг друга кухонными ножами, эка невидаль. Другой наряд сигнализировал о найденном жмуре: бомже, то ли замерзшем, то ли откинувшемся по естественной причине. Ну, и напоследок, перед тем, злосчастным вызовом на вокзал, опергруппа выехала на труп. Неизвестный самоубийца сиганул с крыши, разбросав мозги на тротуаре перед окнами.
Ни на одно из происшествий Миронов сам не поехал — вот еще! Не мальчик бегать, да и контролировать происходящее требовалось. Насчет контроля — это он себя так оправдывал. На самом деле тащиться куда-то в стужу и метель просто не хотелось. Несмотря на сегодняшнее дежурство, назавтра все равно предстояло выходить на работу. Начальство объявило очередное усиление, отменив выходные и отпуска. Так что когда дежурный потряс Кирилл за плечо и сообщил о двойном убийстве в вагоне пригородной электрички, Кирилл не обрадовался, понимая, что сейчас точно придется ехать.
Машина на сей раз не капризничала, завелась сразу, дай бог здоровья мастеру. Так что до вокзала, по пустым ночным улицам, Кирилл долетел с ветерком, отчаянно зевая и сожалея, что не додумался хотя бы кофейку хапануть перед выездом. Чтобы не уснуть, он включил музыку погромче. В динамиках стонал погибший шансонье, застреленный грабителями у себя дома, что теперь придавало его песням большую чувственность и пророческую жуть. Словно знал этот грузный мужчина, с небогатым голосом и кривоватыми текстами, что до старости не доживет, и получит пулю в спину, пытаясь защитить свою жену, дом и собственную жизнь.
Ольга, жена Кирилла, шансона не признавала, и всячески сопротивлялась тому, чтобы такая музыка вообще звучала в доме, оттого погибший шансонье со всеми своими альбомами был навеки изгнан в машину, да и там звучал лишь в отсутствии супруги.
— Нахватается сын блатной романтики, вперемешку с ментовским фольклором, и сам таким же станет, — пророчила она. — Глазом моргнуть не успеем, как будет по фене ботать.
— Ты же за десять лет не начала, — огрызался Кирилл.
— Я — взрослая женщина. А он пацан семилетний.