Синий мир (Сказка о любви, ХХIII век)
Шрифт:
Слабый посторонний звук заставил Лобова насторожиться. Пряча записную книжку в карман, он вскочил на ноги.
– Иван,- услышал он слабый шепот с первой койки.
Это пришел в себя Кронин. И хотя Лобов давно ждал этого момента, хотя он знал по машинному прогнозу, что первым очнется именно Алексей, у него от волнения перехватило дыхание. Быстро и осторожно ступая по ковру, Лобов подошел к его постели.
– Иван!
Лобов присел на край его постели, комок стоял у него в горле, мешая говорить.
– Мы живы, Иван? Это ты? Или мне все еще снятся сны? Какие дивные сны, Иван!
Лобов передохнул и ответил:
– Живы, Алеша, живы.
– А Клим?
– Все живы.
– Все?
– требовательно переспросил инженер.
– Все.
– Лобов помедлил и добавил: - Все, кроме Ромео.
– Ромео? Какого Ромео?- словно вспоминая что-то, слабо произнес Кронин.
– У стажеров, Алеша, был один разовый инъектор на двоих. И когда пришла беда, Ромео не колеблясь отдал его своей Джульетте.
Но
– Ромео!- бормотал он беспокойно.- Ромео и Джульетта... Кто такие Ромео и Джульетта? Бедные чувственные дети со слаборазвитым интеллектом.
Часть первая
I
Лобов сидел в кафе космонавтов за уединенным столиком, накрытым плотной скатертью тепло-зеленого цвета. С трех сторон столик окружали горки с цветами и декоративными растениями, только в сторону фонтана, окруженного танцующими парами, оставался открытый сектор обзора. Такие столики, вопреки цвету скатерти, но в согласии с белыми и бело-розовыми оттенками цветов на горках, назывались белыми. За белые столики в кафе космонавтов садились посетители, искавшие прилюдного уединения, прилюдного покоя, тревожить их без серьезных на то оснований считалось неэтичным.
Традиция белых столиков была почти такой же древней, как и традиция самих кафе космонавтов. Все эти кафе были сделаны по единому интерьерному проекту. Хотя их внешний вид и внутреннее, скрытое от взглядов посетителей убранство могли, конечно же, варьировать. Все зависело от того, где эти кафе располагались: на Земле, на других планетах - обитаемых, либо необитаемых, или открытом космосе. Разумеется могли варьировать и размеры зала посетителей, но планировка его всюду была единой. И уж если культурный прогресс и диктовал какие-нибудь изменения интерьера кафе, то осуществлялись они разом и повсеместно: и на Земле, и во всем ближнем и дальнем космосе. Поэтому, где бы космонавт не посещал свое кафе: на центральном космодроме Земли в Байконуре, где и сидел сейчас Лобов, на Луне или на любой звездно-планетарной или космической базе,- везде он чувствовал себя как дома. Повсюду кафе космонавтов в плане было круглым, повсюду в центре его кипел и плескался пенными струями фонтан, наполняя воздух свежестью, повсюду, оставляя свободной кольцевую площадь для танцев, фонтан окаймляли столики, расставленные среди земных цветов и кустарников. Повсюду в кафе космонавтов звучала негромкая инструментальная музыка, не мешавшая ни мыслям, ни разговорам, но позволявшая тем, кому хотелось этого, танцевать. И повсюду, в любом земном и неземном кафе, как бы оно ни было мало, обособившись за горками цветов и ширмами вьющихся растений, украшенных бело-розовыми цветами, стоял хотя бы один белый столик - для тех, кто искал прилюдного одиночества и на профессиональном жаргоне космонавтов назывался до грустного просто - нетуликой. Мало ли по каким причинам человеку бывает нужно побыть наедине с самим собой, не порывая в то же время связей со всем товариществом, и все время, так сказать, чувствуя его локоть и поддержку? Мало ли о чем может задуматься человек, только-только вернувшийся из далекой галактики и видевший невиданное никем до него? Или напротив, ломающий себя, рвущий привычные связи бытия, готовящийся покинуть все земное и снова пойти по одинокой, пугающей и манящей, проклятой счастливой космической дороге поиска и открытий? Не пристало мешать этим людям, их снам наяву, их прилюдным грезам! Отсюда и белые столики с теплой, похожей на солнечную лужайку скатертью. Отсюда и бережный обычай не тревожить земных нетулик - долгих гостей неба, звездных странников, маящихся в радостях и печалях публичного одиночества.
Синдромом публичного одиночества Лобов никогда не страдал. Но у него были другие причины искать прилюдного уединения: ему предстоял очень серьезный, очень ответственный разговор со Всеволодом Снегиным, поэтому надо было побыть одному, сосредоточиться, настроиться нужным образом. Иван намеревался изложить Снегину замысел выношенной им космической операции и попросить у него содействия, поддержки. Операции не просто рискованной, а опасной. Настолько опасной, что даже своих друзей и товарищей по экипажу "Торнадо", Клима Ждана и Алексея Кронина, ему удалось склонить к участию в ней с немалыми трудностями. Конечно, и Всеволод Снегин - его старый друг и товарищ по космической работе. Но Снегин - не рядовой космонавт, а командующий всем дальним космофлотом и один из сопредседателей Совета космонавтов. И если Иван был уверен, что его старый друг Всеволод сделает все возможное, чтобы помочь своему товарищу по космосу, то командующий дальним космофлотом Снегин взвесит предложение командира гиперсветового корабля "Торнадо" Ивана Лобова с должной расчетливостью и осмотрительностью. А Всеволод - умен! Его не переубедишь ни логикой формальных доказательств, ни обещаниями побочных сногсшибательных открытий, ни проникновенными просьбами на дружеской основе. Авантюр Всеволод не приемлет органически, а ведь операция, задуманная Лобовым, по большому счету - авантюра. Авантюра красивая, впечатляющая, сулящая крупное открытие в случае успеха, но все-таки авантюра! Собственно, и кафе космонавтов Иван выбрал для встречи со Снегиным по тем же самым авантюрным соображениям. Он не без оснований надеялся, что в его специфической обстановке бывший лихой командир патрульного корабля Всеволод Снегин непременно размякнет от воспоминаний и
Лобов явился в кафе космонавтов заблаговременно - минут за двадцать до назначенного часа. Облюбовав один из белых столиков, Иван прошелся по автоматическим прилавкам, тянувшимся по внутреннему периметру кафе. Он набрал на каталку фруктов, уделив главное внимание винограду с крупными, с грецкий орех величиною, ягодами. Взял и орешков - колотых диких фисташек с зеленовато-фиолетовой кожицей. Положил дюжину крохотных, с ладошку младенца величиной сандвичей с самой разной натуральной снедью, не особенно приглядываясь к тому, что это за снедь. Ко всему этому он добавил сифон фирменного темного тоника под наименованием "Шепот звезд". Он никогда еще не пил его прежде и теперь решил попробовать, что это такое. Тоников было великое множество, стандартов - никаких, и каждое кафе, во главе которых почти всегда стояли ушедшие на покой старики-космонавты - "деды", изощрялось на свой лад и вкус, стараясь перещеголять других.
Сервировав столик, Лобов отправил послушную каталку на ее запрограммированное возле автоматических прилавков место, и осмотрелся. В центре зала кипел и плескался фонтан, его разновысокие пенные струи были подкрашены мягкой подсветкой акварельных тонов. Вокруг фонтана под как бы отдаленные каплеструйные музыкальные аккорды в плавном танце скользило десятка полтора пар. Чем дольше следил Иван за танцующими, тем более ему чудилось, что этот сдержанный ласковый танец похож на древний славянский хоровод, который водили его предки поздним летом перед сбором хлеба в честь доброго, но капризного бога Солнца - Костромы.
Снегина Иван заметил сразу же, как только он появился в его поле зрения - в толпе танцующих. Высокий, сереброголовый, в белом костюме, оттенявшем бронзовый загар лица, шеи и кистей рук и подчеркивавшем синеву глаз, Снегин был красив. По-мужски красив. Одинаково хорош, что для картины, что для скульптуры. И молодая женщина, с которой танцевал Всеволод, была картинно красива: смуглянка с точеной фигурой и мягким, будто полированным лицом африканского типа. Она была одета в форменный костюм космонавтов - голубой с белым кантом, но Иван не мог отделаться от впечатления, что смуглянка - и не космонавтка вовсе, а актриса. Поэтому вся эта сцена у фонтана невольно представлялась ему фрагментом из пьесы, в которой Всеволод Снегин уверенно играл главную роль. Судя по манере общения во время танца, Всеволод вряд ли знал эту дочь знойной Африки прежде, до этой встречи. Просто увидел,- и не мог удержаться от того, чтобы, предваряя встречу с Иваном, не пройтись в танце с этой красавицей. В этом был весь Онегин! Импульсивный и порывистый, несмотря на рассудочную мощь своего интеллекта, холодноватый, но страстный в этой холодности поклонник всего прекрасного, а уж женской красоты - в особенности. Недаром же в юности он был удостоен прозвища "гранд"!
Разглядывая такие разные и все-таки странно схожие манерой улыбаться, поглядывать друг на друга и на весь остальной мир лица танцующей пары: медальное лицо Онегина с уже отяжелевшими, но еще сохранившими свою природную чеканность чертами, и мягкое, будто отполированное зноем и ветром лицо африканки, добрую половину которого занимали глаза да губы,- Лобов вдруг ощутил, как похолодело его сердце. Правда, оно тут же начало оттаивать, но легкий холодок в груди, точно привкус мятной конфеты во рту, застоялся и никак не хотел рассеиваться. В памяти Ивана всплыла улыбка Лены, совсем не такая, как у африканки,- бездумная улыбка трепетно-радостной плоти, совсем другая - улыбка души, улыбка грустноватая, как и все иное, осмысленное человеком достаточно глубоко и полно. Улыбка Лены всплыла, будто Лена на секунду присела за белый столик рядом с Иваном и растаяла, оставив в груди мятный холодок.
Этот невольный вздох памяти потянул за собой и другую ассоциацию из прошлого- кафе космонавтов на базе возле Стикса, что рядом с Далией. То самое кафе, где десять лет тому назад Иван вот так же, с глазу на глаз, встретился по делу со Онегиным, но тогда не по своей, а по его инициативе. Прошло десять лет, а будто вчера это было! База на Стиксе, потом Даль-Гей, Шпонк, Тика, Стиг, Кайна Стан, Таиг... И схватка не на жизнь, а на смерть с Яр-Хисом. Целый мир, утонувший в прошлом! Утонувший, казалось бы, навсегда, но теперь старательно воскрешаемый Иваном и вытаскиваемый им в сиюминутную действительность по тайному велению судьбы. Иллюзия скоротечности времени, превратившая десятилетнюю давность во вчерашний день, возникла у Лобова, наверное, потому, что за это десятилетие он ни разу не встречался со Всеволодом в кафе. Вообще-то встречи были, и деловые, и на отдыхе во время земных каникул. Встреч было немало и случались они где угодно, но только не в кафе, а интерьер кафе космонавтов за это время практически не изменился. Да и Всеволод почти не изменился! Время быстро летит в детстве и на переломе от зрелости к старости. В детстве десять лет- целая жизнь, а на роковом переломе те же десять лет способны превратить полного сил мужчину в старика. А на рубеже от тридцати до пятидесяти, который проходили сейчас и Онегин и Лобов, десять лет - пустяк, мало меняющий человека. Вот и возникла у Ивана при виде увлеченного танцем Всеволода Онегина иллюзия того, что встреча с ним накануне опасной операции в Даль-Гее состоялась не десять длинных лет тому назад, а буквально вчера... Тем более, что это далекое и близкое вчера должно было получить свое сегодняшнее продолжение.