Синий рыцарь
Шрифт:
– Да, симпатичные парнишки, – сказал я, надеясь, что старик не начнет показывать мне всех своих внуков. Их у него было штук тридцать, и, как все арабы, он их просто обожал.
Ахмед сказал по-арабски, что следует сделать в банкетном зале, и Яссер что-то припомнил.
– Извини, Бампер, – сказал он. – Я попозже вернусь, а сейчас мне надо кое-что закончить на кухне.
– Конечно, Баба, – ответил я. Ахмед улыбнулся вслед степенно зашагавшему на кухню отцу – гордому патриарху большой семьи и главе весьма выгодного дела, которым, несомненно, является «Абд гарем».
– Сколько сейчас лет твоему отцу?
– Семьдесят пять, – сказал Ахмед. – Он хорошо выглядит,
– Просто отлично. Скажи-ка, он до сих пор ест так, как обычно ел лет десять-пятнадцать назад?
– Аппетит-то у него прекрасный, – засмеялся Ахмед. – Но нет, ест он уже не так, как прежде. Обычно он ел примерно так, как ты, Бампер. Смотреть на него за столом было одно удовольствие. Он говорит, что вкус у еды уже не тот, что прежде.
У меня заболел от газов живот, но я не стал глотать таблетку, потому что было бы невежливо делать это на глазах Ахмеда после такого первоклассного обеда.
– Если у меня пропадет аппетит, то это будет просто ужас, – сказал я. – Хуже будет, только если меня кастрируют.
– Тогда я не хочу доживать до такихлет, Бампер, – рассмеялся Ахмед с силой и уверенностью человека, прожившего на этой земле лишь тридцать лет. – Но вспомни, есть ведь, конечно, и кое-что третье – пищеварение. Неплохо бы сохранить и его.
– Само собой, – подтвердил я. – Пищеварение еще как нужно, иначе любой аппетит не стоит и гроша.
Как раз в этот момент потускнел свет, зазвучали барабаны, и вокруг маленькой эстрады замелькало голубоватое пятно света. Я изумился, увидев выбежавшую на площадку Лейлу Хаммад в золотом с белым костюме исполнительницы танца живота. Музыка тут же зазвучала быстрее, ее каштановые волосы упали по плечам, прикрыв груди, пальцы стали извиваться и ударять в «зилы» – маленькие золотые цимбалы, надеваемые на пальцы, а бедра закачались под зажигательный ритм, выбиваемый на дарбуке пальцами Джоржа. Ахмед улыбнулся, заметив, как я с восхищением рассматриваю ее крепкие золотистые бедра.
– Как тебе наша новая танцовщица?
– Лейла ваша танцовщица?
– Присмотрись-ка к ней получше, – сказал Ахмед, и оказался прав: в ее танце действительно что-то было. В нем чувствовалось искусство, а не просто сладострастное вращение бедрами. Хотя я и не знаток танцев живота, но даже я смог это разглядеть.
– Сколько ей сейчас лет? – спросил я Ахмеда, любуясь ее подвижным животом и роскошными каштановыми волосами – собственными, никаких париков – которые то водопадом стекали по спине, то струились поверх ее восхитительных грудей.
– Девятнадцать, – ответил Ахмед. Я был очень счастлив увидеть, в какую красавицу она превратилась.
Лейла проработала здесь несколько лет официанткой, хотя и была для этого слишком молода. Но она всегда выглядела старше своего возраста, а ее отец Халил Хаммад несколько лет медленно умирал от рака, оплачивая огромные больничные счета до тех пор, пока наконец не умер. Лейла была девушка умная, не чуралась тяжелой работы и помогала прожить трем младшим сестрам. Ахмед как-то сказал мне, что Лейла никогда по-настоящему не знала свою мать, какую-то американку, бросившую их еще детьми. Я слышал, что последние пару лет Лейла работала в банке и неплохо справлялась.
Сейчас можно было ясно увидеть арабскую кровь в чувственном лице Лейлы, ее немного чересчур выступающем носе, в широком пухлогубом рте и блестящих карих глазах... Не удивительно, что они страстные люди, раз у них такие лица, подумал я. Да, Лейла – настоящая драгоценность, словно великолепная арабская кобылка-полукровка, пусть даже в се жилах достаточно американской крови, недаром
– Она просто прекрасна, Ахмед. Почему бы тебе не уговорить ее выйти за тебя замуж?
– Меня это не интересует, – ответил Ахмед, покачав головой. Потом отпил глоток вина и продолжил: – Ходят слухи, Бампер, что Лейла подрабатывает проституцией.
– Не верю, – отозвался я, снова вспомнив се как официантку-подростка, не умевшую даже правильно накрасить губы.
– Она бросила работу в банке больше года назад и стала профессиональной танцовщицей танца живота. Ты ведь не знал се, когда она была совсем малышкой. Помню, когда ей было три года, ее дяди и тети научили ее танцевать. Она тогда была такая лапочка. И очень умная девочка.
– И где, как ты слышал, она гуляет?
– В этом бизнесе о танцовщицах знают все, – сказал Ахмед. – Знаешь, в этом городе она одна из немногих настоящих арабок, исполняющих танец живота, вернее, арабка наполовину. Она не дешевка, но если кто-то сможет заплатить по ее тарифу, она ляжет с ним в постель. Я слышал, она берет две сотни за ночь.
– У Лейлы была очень тяжелая жизнь, Ахмед, – сказал я. – Ей пришлось растить маленьких сестер. У нее не было времени на детство.
– Слушай, Бампер, я ведь ее не обвиняю. В конце концов, я тоже американец и не из тех старикашек, которые после первой брачной ночи хотят убедиться, что на простыне есть кровь. Но должен тебе признаться, что торговля своим телом меня раздражает. Наверное, я еще недостаточно американизировался. Я привык думать, что вот когда Лейла достаточно подрастет... ну, словом, теперь уже слишком поздно. Не надо было мне в последние несколько лет с головой уходить в дела. Я ее упустил, а теперь... просто слишком поздно.
Ахмед заказал для меня еще порцию выпивки, потом извинился и ушел, сказав, что вскоре вернется. Мое настроение вдруг стало портиться. Я не был уверен, что причиной тому был разговор о Лейле, но у меня не выходила из головы мысль, что ей приходится продавать себя богатым Голливудским бездельникам. Потом я подумал о Фредди и Гарри, о Пучи и Херки, и о Тимоти Г. Лэндри (это проклятое «Г.»!), но мысли эти оказались чересчур угнетающими. Неожиданно и безо всякого повода я вспомнил об Эстебане Сеговиа, и как я все волновался, что он станет священником (он хотел им стать) после возвращения из Вьетнама, а не зубным врачом, как очень хотелось мне. Этот погибший парень был в возрасте Лейлы, когда уезжал во Вьетнам. Дети. Никто не должен умирать ребенком.
Ладно, Бампер, сказал я себе, давай-ка лучше настраивайся на серьезную выпивку. Я подозвал Барбару и заказал двойной виски со льдом, хотя уже успел намешать слишком много напитков и уже принял на грудь больше, чем достаточно.
После третьего скотча я услышал, как чей-то медовый голосок произнес рядом: «Привет, Бампер».
– Лейла! – Я сделал неуклюжую попытку привстать, а она уселась за мой столик, вся гладкая и прохладная в скромном белом платье. Волосы ее были завязаны узлом на макушке и свисали на одно плечо. Кожа на лице и руках была золотистой, как спелая маслина.