Синий рыцарь
Шрифт:
Вообще-то я просто обязан был с ним хоть немного поговорить. Я знал, что должен, но у меня не было настроения. Этот парень обслуживал меня впервые, поэтому я произнес ту фразу, которую говорят все полицейские, когда на девяносто процентов уверены, каким окажется ответ.
– Сколько я тебе должен?
– Забудь об этом, – ответил он, тряся головой. – Заезжай к нам в любое время, Бампер.
Подъезжая к главным воротам фабрики, я раскурил новую сигару. Я был уверен, что не схлопочу из-за нее приступ несварения, желудок у меня был так хорошо заизолирован, что я мог съесть консервную банку и ничего не заметить.
Потом до меня дошло, что сегодня я в последний раз заезжал на молочную фабрику. Проклятье, подумал я, ведь все, что я сегодня буду делать, окажется в последний раз,
Будет целое событие, подумал я, настоящее событие, если я останусь на работе, отпахав уже двадцать лет. Пенсия к этому времени у тебя уже в кармане, и ты полный ее хозяин и владелец, ведь за нее заплачено двадцатью годами службы. Независимо от того, что ты делаешь или не делаешь, тебе полагается пожизненная пенсия в сорок процентов от зарплаты, начиная с того момента, когда ты уходишь из Департамента. Пусть даже ты уволен за то, что столкнул мерзавца с пожарной лестницы, пусть даже тебя посадили за ложь на суде, когда ты пытался упрятать другого мерзавца туда, где ему полагается быть, пусть ты опустил свою дубинку на волосатую черепушку какого-нибудь хлыща из колледжа, срывающего с тебя значок и таскающего на демонстрацию магнитофон, словом, неважно, что ты натворил, тебе обязаны платить пенсию. Если придется, тебе будут посылать чеки даже в Сен-Квентин. Никто не может отнять у тебя пенсию. И когда ты об этом знаешь, подумал я, работа полицейского приносит еще большеудовольствия, подталкивает тебя немного и делает чуть более агрессивным. Мне понравилось бы и дальше работать полицейским, когда пенсия уже целиком моя.
Проезжая по улицам, я невольно выделил из доносящейся из рации болтовни один голос. Он принадлежал девушке, и такого приятного и сексуального голоса мне не доводилось слышать за всю службу. Сегодня она работала на тринадцатой частоте. У нее был свой собственный стиль ведения связи. В отличие от других, она не отвечала штампованными фразами и не заканчивала их безликим «прием». Голос ее – то низкий, то высокий, – словно песня, получить от нее вызов даже на аварию, которые патрульные полицейские в большинстве своем ненавидят из-за невыносимой скуки, становилось уже не таким скверным событием. Должно быть, она сохла по какому-то копу из отряда Четыре-Л-Девять, потому что когда она произносила «Четыре-Л-Девять, прррие-ммм!», голос у нее становился мягким, хрипловатым и бросал меня в чувственную дрожь.
Ничего себе дежурный вызов, подумал я. Сейчас я ехал без всякой цели, просто объезжал участок, разглядывал людей, которых знал, и тех, кого вовсе не знал, и пытался не думать обо всем том, что я никогда больше не буду делать на своем участке. Я обменял его на все то, что мне еще только предстоит делать, на то, чем занимаются все нормальные люди, например, быть с Кзсси, начать новую карьеру и жить цивилизованной нормальной жизнью. Как странно, что мне придется думать о подобной жизни как оцивилизованной. Это и было одной из причин того, что мне всегда хотелось отправиться в Северную Африку умирать.
Я всегда лениво прикидывал, что если кто-нибудь не пристрелит меня раньше, и я протяну, скажем, тридцать лет, то тогда уйду в отставку, потому что не смогу выполнять свою полицейскую работу после шестидесяти. Я действительно полагал, что смогу протянуть так долго. Я думал, что если стану есть поменьше мучного, меньше пить и курить, то, может быть, и доживу на улицах до шестидесяти лет. К тому времени я узнаю почти все, что на них можно узнать, все те секреты, которые мне всегда хотелось разгадать, и тогда я сяду на реактивный самолет, отправлюсь на нем в Долину Царей, заберусь там на скалу из розового гранита и стану смотреть сверху на то место, где начались все цивилизации, и, может быть, если я останусь там достаточно долго, и не свалюсь пьяным с пирамиды, и если меня не затопчет насмерть сбежавший верблюд, или если не продырявит ненавидящий американцев
Потом я подумал, что сказал бы Круц, если бы я напился до нужной кондиции и рассказал бы ему обо всем этом. «'Mano, – сказал бы он, – позволь своей душе полюбить и дари людям себя. И ты узнаешь ответ, и тебе не нужен будет сфинкс или утес из розового гранита.»
– Привет, Бампер, – заорал чей-то голос. Я отвернул лицо от блеска утреннего солнца и увидел Перси, открывающего свой ломбард.
– Привет, Перси, – крикнул я в ответ и притормозил, чтобы помахать ему рукой. Перси был редкий зверь – честный ростовщик. Наркоманов или всяких воров он тут же гнал из ломбарда, если подозревал, что они приносили ему краденое, а от каждого клиента, приносящего заклад, требовал документы, удостоверяющие его личность. Он был честныйростовщик.
Я вспомнил, как Перси однажды дал мне свою штрафную квитанцию и попросил как-нибудь все утрясти, потому что это была его первая квитанция за всю жизнь – за неосторожный переход улицы. У него не было машины, он их терпеть не мог, и каждый день ездил на работу автобусом. Я не мог разочаровывать Перси и сказать ему, что не в моих силах ликвидировать штраф, поэтому я просто взял и заплатил за него. В этом городе стало уже практически невозможно ликвидировать штрафную квитанцию. Надо быть знакомым с судьей или Прокурором города. Конечно, сами юристы друг о друге заботятся, но простому копу подобное недоступно. Как бы то ни было, я оплатил его штраф, а Перси решил, что я его ликвидировал, и остался доволен. С тех пор он считает меня очень важной персоной.
Навстречу мне на юг проехала другая патрульная машина. За рулем сидел курчавый парень по фамилии Нельсон, он помахал мне рукой, я кивнул в ответ. Нельсон едва не врезался в хвост остановившейся на красный свет машине, потому что загляделся на входящую в какой-то офис цыпочку в обтягивающих брючках. Вот вам типичный молодой коп, подумал я – в голове вместо работы одни девицы. И как все молодые «коты» вроде него, Нельсон любил и потрепаться о бабах. Я подумал, что теперь таким больше нравится трепаться о бабах, чем делать с ними свое дело по-настоящему. Я был некрасив, но умел пригревать под крылышком неплохих красоток, и, клянусь муфтой Мэгги, я никогда не трепался о том, как раскладывал очередную свою даму, ни с кем не трепался. В наше время парень считался немужественным, если любил подобный треп. Но мое время завтра кончается, напомнил я себе и повернул на юг, к Гранд-авеню.
Потом я услышал, как машина Центрального отделения сообщает по рации о краже в большом пригородном отеле, и понял, что отельный вор поработал снова. Что угодно отдам, подумал я, лишь бы поймать этого парня сегодня. Тогда я уйду, попав напоследок в самую точку, как Тед Уильямс, попав в точку на последнем дежурстве. Это будет здорово. Я покрутился минут двадцать по улицам, приехал к отелю и остановился рядом с другой черно-белой машиной, приехавшей по вызову. Я просидел в машине минут пятнадцать, покуривая сигару, пока не вышел Кларенс Эванс. Это был старый коп с пятнадцатилетним стажем, я с ним обычно играл в гандбол, пока мои лодыжки не стали совсем скверными.
У нас было несколько неплохих игр. Особенно приятно было играть, отработав ночную вахту и приехав в академию около часа ночи, сыграть в хорошем темпе три игры, а потом сходить в парилку. Правда, Эванс не любил парилку, он был очень тощий. Мы всегда брали с собой пол-ящика пива и пили его после душа. Он был одним из моих первых партнеров-негров после того, как несколько лет назад ЛАДП стал полностью интегрированной организацией. Он был хороший полицейский и любил работать со мной, хотя и знал, что я предпочитаю работать один. На ночных дежурствах, правда, спокойнее, если рядом с тобой еще кто-то с пистолетом. Поэтому я работал с ним и со многими другими, хотя предпочел бы участок для одного патрульного или патрульную машину на одного. Но я работал с ним потому, что не мог разочаровать любого, кто так хотел работать со мной на пару, да и в гандбол так играть было удобнее.