Синий Шихан (Роман 1)
Шрифт:
– Слышь, арестантка! У тебя там закусить не найдется? Хоть огурца какого завалящего...
Но Олимпиада не отзывалась. Она распласталась на кровати и рассматривала бледный рисунок выцветших дешевых обоев с изображением аляпистых роз и мелких полевых цветочков. Только вчера она получила в подарок от жениха пышный букет живых цветов. А сегодня? Что ее ожидает дальше? Позор на всю станицу, сплетни баб и грубые насмешки казаков.
"И зачем-то еще Маринку обидела!
– думала Олимпиада.
– Что она плохого мне сделала? Строгая и самостоятельная девушка, тоже опутана,
– От таких мыслей еще тяжелее стало на душе.
– Хоть беги и топись! А разве мало вокруг таких случаев? В соседней станице забеременела девушка и под мельничное колесо бросилась. Затравили и родители и соседи. Чем бы унять сосущую в груди боль?"
Афонька напомнил о выпивке. Олимпиада встала, подошла к комоду, взяла с него бутылку вина. Когда-то с женихом недопили... Вылила в стакан и выпила залпом. Но она уже привыкла пить ежедневно, и этого оказалось мало. Решительным шагом подошла к двери.
– У тебя, Коза, водка есть?
– А-а! Жива еще... Есть, а што, тебе дать? Закуски прошу, а ты не откликаешься...
– Дай мне водки, - попросила Олимпиада.
– Эк, чего захотела! Мне самому чуть причаститься... Одна полбутылочка.
– Налей мне. Я тебе денег дам...
– А сколько отвалишь-то?
– после минутного молчания спросил страж.
– Рублевку.
– А не обманешь?
– Дурак! Бабы испугался. А еще шашку нацепил! Давай, что ли, да отопри. Никуда не убегу.
– Сичас!
– Афонька поскрипел замком и открыл дверь.
– Ну, где твои деньги?
Олимпиада протянула ему два серебряных полтинника и взяла чуть начатую бутылку. Ставя ее на стол, строго шевеля подведенными бровями, спросила:
– Кто тебя сюда послал?
– Сказал бы, да не велено. А вдруг нас с тобой вместе прихватят, ить черт знает што могут сплести. Ты ить вот какая...
– Какая?
– Ух! Шельма, краля бубновая! С тобой...
– Афонька помотал головой и поскреб за ухом.
– Ну, иди, шут, карауль... козлишка!
Афонька и в самом деле походил на сытенького козла: остренькая бороденка, надутые небритые щеки цвета немытой моркови.
– Ты не дразнись, - кося на нее круглые нагловатые глаза, произнес он обиженно.
– А что будет?
– наливая в стакан, спросила Олимпиада.
– Выпороть тебя могу... Я на такие дела мастер.
– Выдь, дурак. Я еще на тебя попу нажалуюсь и жене твоей расскажу, что ко мне приставал...
– Ну, это оставь... и уж пошутить малость нельзя...
Жены своей, высокой, здоровенной казачки, и отца Николая он боялся больше всего на свете. Жена часто ходила жаловаться на него попу, а тот после этого каждый раз казнил его убийственными речами.
– Ты оставь хоть маненько, - видя, что Олимпиада наливает второй раз и пьет без закуски, попросил он.
– Опьяняться ить!
– Ну и хорошо... потом спать с тобой вместе лягем...
Стуча стаканом о зубы, Олимпиада надрывно захохотала.
– Да ну тебя! С тобой черт те что натворишь.
На улице послышался шум колес и конский
– Это за тобой приехали, - сказал Афонька.
– Прощевай пока. Дала бы еще денег-то... Поди много прикарманила... На что они тебе в остроге-то, там харчи казенные...
– А черта лысого не хочешь? Мы еще вам с Митькой покажем!
В комнатку, тяжело сопя, вошел Авдей Иннокентьевич Доменов, за ним, с охапкой свертков и картонных коробок, кучер.
– На стол клади и остальное сюда тащи, - распоряжался Авдей Иннокентьевич, как у себя дома. Повернувшись к низкорослому казаку, так взглянул мохнатыми глазками, что Афоньку даже оторопь взяла.
– А ты чего тут околачиваешься, любезный! Ступай, тебя атаман ищет.
– Слушаюсь!
– Афонька-Коза, взбрыкнув ногой, исчез, словно испарился.
Олимпиада стояла спиной к столу. До боли закусив губы, глядела, как кучер вносил подарки Доменова. Здесь были пестрые халаты, сарафаны, куски шелка и бархата, белье, несколько пар туфель, шелковые и кашемировые платья, два дорогих одеяла.
Олимпиада перевела взгляд на дородного Доменова и уловила в его неморгающих глазах огоньки безумия.
– Вот видишь, не позабыл и о тебе позаботиться, - тихо говорил Авдей Иннокентьевич.
– Спасибо бы сказала, улыбочкой бы одарила... Я ведь сегодня две человеческие души спас... А моя-то душа тоже ласкового слова хочет, ангел мой! Тут хоть сердись, хоть гневайся, ничего не воротишь... Я еще тебя не в такие тряпки наряжу. Ты мне верь! Я тебя самой царице-матушке покажу, ее, голубушку нашу, на тебя радоваться заставлю. Я туда, куропаточка моя, запросто летаю. Недавно ей золотого петушка послал, в семь фунтов весом... Ежели мне нужно будет, дитятко мое, я кого хочешь на Алдан упеку и кому хочешь милости выпрошу.
– Добрый... Это видно, - улыбаясь болезненной улыбкой, проговорила чуть слышно Олимпиада.
– Вот и заступился бы за Митю...
– А разве я не заступился? На поруки его взял! Но еще тебя ему отдавать - жирно будет. Лучше в гробу тебя видеть, чем с ним. Я сказал и еще повторяю: хозяйкой тебя сделаю, командовать всем будешь. Вместо жены-то тещей его станешь, плохо ли?
– Никогда этого не будет! Я за ним на каторгу пойду, - отворачиваясь, проговорила Олимпиада.
– Фу, вздор какой мелешь, ангел мой! Я тебя миллионершей делаю, а она - на каторгу... Твой суженый-то обвенчался уж, с молодой женой пирует. Сегодня и в город укатят...
– Врете вы все!
– Олимпиада не только не верила, но и не допускала самой возможности, чтобы Митька мог от нее отказаться.
– Парфен, иди сюда, - позвал Доменов кучера.
– Скажи барыне, - он уже так величал Олимпиаду, - кого сегодня здешний поп венчал?
– Вашу дочь Марфу Авдеевну и Митрия Степанова... Отчество запамятовал. А что?
– Да вот барыня сумлевается...
...Минут двадцать спустя Авдей Иннокентьевич и Олимпиада уже сидели за столом и чокались.
– Обнимает и твою дочку целует, - с туманной рассеянностью шептала вдова.
– А только вчера на меня раздетую глядел... Господи! Вот вы какие, мужики!
– Она пила рюмку за рюмкой...