Синухе-египтянин
Шрифт:
Следует рассказать, что когда вода после разлива стала уходить, Хоремхеб тоже прибыл вместе с придворными в Ахетатон, но не для того, чтобы там поселиться, а для того, чтобы заставить Эхнатона отказаться от своего решения распустить войска. Фараон приказал ему отпустить со службы негров и сардан, отправив их по домам, но Хоремхеб медлил с этим, он тянул время, не без оснований опасаясь вспышки бунта в Сирии, и поэтому стал передвигать туда войска. После фиванских беспорядков во всем Египте так неистово ненавидели негров и сардан, что каждый, увидев негра или сардана, плевал и растирал плевок ногой.
Но фараон Эхнатон был непоколебим в своих решениях, и Хоремхеб зря потерял время в Ахетатоне. Их разговоры ежедневно проходили одинаково, и я могу о них рассказать.
Хоремхеб говорил:
– В
Фараон Эхнатон отвечал:
– Ты видел полы в моем дворце, на которых художники как раз сейчас изображают на критский манер летящих уток в тростниках? Кроме того, я не верю, что в Сирии может вспыхнуть бунт, ведь я отправил всем сирийским царям крест жизни. Царь Азиру вообще мой друг, он принял крест и воздвиг в Аморее храм Атона. Ты уже ходил смотреть колоннаду Атона рядом с моим дворцом? Она стоит того, чтобы ее увидеть, хотя колонны для скорости делаются просто из кирпича. Мне, правда, неприятно, что рабы трудятся в каменоломнях, добывая камень для Атона. Что же касается Азиру, то ты напрасно сомневаешься в его верности, ибо я получил от него много глиняных табличек, в которых он с интересом спрашивает о всяких вещах, связанных с Атоном, если хочешь – мои писцы могут тебе их показать, вот только приведем в порядок архив.
Хоремхеб говорил:
– Помочился бы я на его таблички, они такие же дерьмовые и лживые, как он сам. Но если ты всерьез хочешь распустить войска, разреши мне все-таки укрепить приграничные гарнизоны, ибо южные племена уже и теперь гонят свои стада на наши пастбища в земле Куш, проходя мимо пограничных камней, и сжигают селения наших черных союзников, что не трудно, ибо эти селения построены из соломы.
Эхнатон говорил:
– Я не верю, что они делают это из злобы, бедность гонит их на наши пастбища. Пусть лучше союзники делят свои пастбища с южными племенами, я им тоже пошлю крест жизни. Я не верю и в то, что они нарочно сжигают селения, ведь, как ты сам говоришь, выстроенные из соломы хижины загораются очень легко, и не стоит из-за нескольких пожаров осуждать целые племена. Но если хочешь, усиль пограничные гарнизоны в земле Куш и Сирии, ибо твое дело – заботиться о безопасности страны, только пусть это будут именно пограничные гарнизоны.
Хоремхеб говорил:
– Мой безумный друг Эхнатон, ты должен разрешить мне снова создать сторожевые гарнизоны во всей стране, поскольку отпущенные со службы воины, обнищав, грабят дома, избивают палками хозяев и крадут у землепашцев шкуры, которые приготовлены в уплату подати.
Фараон Эхнатон отвечал поучительно:
– Вот видишь, Хоремхеб, что получается от того, что ты меня не слушаешься. Если бы ты больше говорил своим воинам об Атоне, они бы ничего такого не делали, а теперь в сердцах у них тьма, и следы твоей плетки горят на ягодицах – ведь они не ведают, что творят. Ты заметил, что обе мои дочери уже ходят? Меритатон водит за руки малышку, и у них прелестная газель, с которой они играют. Кроме того, тебе никто не мешает нанимать освобожденных воинов в стражники – держи их хоть по всей стране как сторожевые гарнизоны, только не как войско для войны. По-моему, пора бы уже разбить и выбросить все воинские колесницы, ибо недоверие рождает недоверие, а мы должны убедить всех наших соседей, что Египет ни при каких обстоятельствах не станет воевать.
– А не проще ли продать колесницы Азиру или хеттам, они хорошо платят и за воинские колесницы, и за лошадей, насмешливо подхватывал Хоремхеб. – Я понимаю, что тебе невыгодно держать порядочное войско, ведь ты топишь в болоте и глине все богатства Египта.
Так они спорили день за днем, пока Хоремхеб благодаря своему упрямству не превратился в главного военачальника всех пограничных и сторожевых гарнизонов, но вооружать стражников фараон позволил только копьями с деревянными наконечниками, хотя количество копий предоставил определить Хоремхебу. Таким образом, Хоремхеб созвал начальников стражи со всех концов Египта в Мемфис, находившийся в центре страны, на границе обеих земель, и собрался сам туда ехать, но едва он хотел ступить на палубу военного корабля, как срочная речная почта доставила ему пачку тревожных писем и глиняных табличек из Сирии, так что в сердце Хоремхеба снова проснулась надежда. Эти письма и таблички подтверждали, что царь Азиру, услыхав о беспорядках в Фивах, счел время подходящим и неожиданно захватил пару соседних с Амореей городов. Одновременно в Мегиддо – ключе Сирии – разгорелся бунт, и войска Азиру окружили его стены, за которыми заперся египетский гарнизон, прося срочной помощи у фараона. Но Эхнатон сказал:
– Я верю, что у царя Азиру есть серьезные причины для таких действий, он вспыльчивый человек, и, может быть, мои послы оскорбили его. Я не стану его осуждать, пока он не может оправдать свои поступки. Но кое-что можно сделать, жаль, что не подумал об этом раньше. Поскольку в Черной земле растет сейчас город Атона, я должен построить такие города также и на Красной земле – в Сирии и в Куше. Честное слово, там надо возвести города Атона, они станут центром нашего правления. Мегиддо стоит на перекрестке караванных дорог, поэтому там самое подходящее место для нового города, но боюсь, сейчас слишком беспокойное время для того, чтобы начинать строительные работы. Мне рассказывали об Иерусалиме, где ты возвел храм Атона, когда воевал с хабири, чего я себе никогда не прощу. Иерусалим, правда, стоит не в центре Сирии как Мегиддо, а южнее, но я сейчас же примусь за дела и начну возводить город Атона в Иерусалиме, так что он станет центральным городом Сирии, хотя теперь это всего лишь плохонькое селение.
Услышав это, Хоремхеб сломал свою плетку, бросил ее в ноги фараону, поднялся на воинский корабль и отправился в Мемфис, чтобы снова организовать сторожевые гарнизоны. Но его пребывание в Ахетатоне было полезно тем. что в долгие вечера я смог наконец спокойно рассказать ему все, что видел и слышал в Вавилоне, Митанни, стране хеттов и на Крите. Он слушал меня молча, время от времени кивая головой, будто в моих рассказах не было ничего для него нового, и вертел в руках нож, данный мне хеттским смотрителем порта. Иногда он задавал мне детские вопросы, например такие:
– С какой ноги начинают шагать вавилонские воины – с левой, как египетские, или с правой, как хеттские?
Или спрашивал:
– Сколько спиц в колесах хеттских воинских колесниц, и укреплены ли они металлом?
Такие детские вопросы он задавал мне, наверное, потому, что был воином, ведь воинов интересуют вещи, не имеющие никакого значения, им, как детям, интересно сосчитать, сколько ножек у тысяченожки. Но все то, что я рассказал ему о дорогах, мостах и реках, он велел записать для него на память, записывать он велел также все имена, но по этому поводу я рекомендовал ему обратиться к Каптаху, который так же ребячливо любил запоминать всякие ненужности. Вместе с тем он нисколько не заинтересовался моим рассказом о возможности прочесть судьбу по печени и перечислением всех тысяч ворот, переходов и колодцев, которыми богата печень, и даже не подумал записать их названия.
Как бы то ни было, из Ахетатона Хоремхеб уехал сердитый, а фараон очень обрадовался его отъезду, ибо беседы с Хоремхебом так досаждали ему, что у него начиналась головная боль, едва он видел, что тот к нему приближается. Но мне он сказал задумчиво:
– Может быть, Атон хочет, чтобы Египет потерял Сирию, а если так, то кто я такой, чтобы восставать против его воли, да исполнится она во благо Египту. Ведь богатство Сирии грызло сердце Египта, и именно из Сирии пришли все излишества, слабости, пороки и скверные обычаи. Если мы потеряем Сирию, Египту придется вернуться к простой жизни и жить правдой; тогда то, что произойдет, будет самым большим благом для Египта. Здесь должна начаться новая жизнь, которая распространится по всему миру.
Но мое сердце восставало против его слов, и я сказал:
– Сына начальника симирского гарнизона зовут Рамсес, это бойкий мальчик с большими карими глазами, который любит играть пестрыми камушками. Я однажды вылечил его от ветрянки. В Мегиддо живет египтянка, которая, прослышав о моем искусстве, пришла ко мне в Симиру, жалуясь на раздувшийся живот, я разрезал его, и она осталась жива. Ее кожа была мягкой, как царский лен, и походка красива, как у всех египтянок, хотя живот ее раздуло и глаза пылали от жара.