Синухе-египтянин
Шрифт:
– Минея! – воскликнул я изумленно. – Как ты сюда пришла? Я думал, что ты готовишься к встрече с богом.
– Говори тише, – отвечала она, – я не хочу, чтобы нас слышали.
Она села рядом со мной, уставилась на луну и сказала с раздражением:
– Я не люблю там свою постель, и мне не интересно среди друзей, как бывало раньше. Но почему я пришла к тебе, в этот дом для приезжающих, хотя это очень неприлично, – не могу сказать. Если ты хочешь спать, я уйду, но сама я не могла уснуть, и мне захотелось еще раз вдохнуть окружающий тебя запах снадобий и трав, ущипнуть за ухо Каптаха и потаскать его за волосы, чтобы он не заводил глупых разговоров. Путешествия и жизнь среди чужих народов, наверное, смешали мой разум, если жилище по соседству с быками я уже не чувствую своим домом, не радуюсь успехам на состязаниях и даже в чертоги бога не стремлюсь так, как прежде, а разговоры окружающих кажутся мне детским лепетом, их радости – прибрежной пеной, и меня уже совсем не развлекают их забавы. Вместо сердца у меня образовалось пустое дупло, голова моя тоже пуста, и нет ни единой мысли, которую я могла бы назвать своей, все меня ранит, и на душе у меня никогда еще не было так печально. Поэтому прошу тебя, Синухе, подержи меня за руку, как бывало прежде, ведь когда ты держишь меня за руку, я не боюсь даже смерти, хотя и знаю, что ты предпочел бы смотреть на более полных и красивых женщин, чем я, и держать за руки их.
Я сказал ей на это:
– Минея, сестра моя, мое детство и юность были подобны чистому ручью, а зрелость – большой реке, которая широко разливается и покрывает землю, так что ее невысокая и стоячая вода постепенно загнивает. Но когда ты ко мне пришла, ты собрала все мои воды, и они радостно побежали в глубокое русло, все во мне очистилось, мир вокруг засиял, и все злое показалось мне паутиной, которую легко смахнуть. Ради тебя я хочу быть добрым и лечить людей независимо от вознаграждения, которое они мне дарят, благодаря тебе злые боги потеряли свою власть надо мной. Так случилось, когда ты пришла ко мне, но теперь, когда ты уходишь, вокруг меня снова воцаряется тьма, сердце мое стонет, словно одинокий ворон в пустыне, я больше не желаю добра людям, а ненавижу их, ненавижу даже богов и не хочу о них больше слышать. Вот так, Минея, и поэтому я говорю тебе: в мире много стран, но только одна река. Позволь мне увезти тебя в черную землю на берег реки, где утки кричат в камышах и солнце ежедневно плывет по небу в золотой ладье. Поедем со мной, Минея, мы разобьем горшок, станем мужем и женой, вместе проживем всю жизнь, которая будет для нас легка, а когда мы умрем, наши тела сохранятся, чтобы встретиться друг с другом в Стране Заката и жить там вечно.
В ответ на это она сжала мои руки, коснулась кончиками пальцев моих век, губ, шеи и сказала:
– Я уже не могу следовать за тобой, Синухе, хотя бы и желала, ни одно судно не увезет нас с Крита, ни один капитан не осмелится спрятать нас на своем корабле. Меня уже строго охраняют, и я не допущу, чтобы тебя казнили из-за меня. Как бы я ни хотела, я не могу следовать за тобой, ибо когда я танцую перед быками, их воля становится сильнее моей, тебе этого не понять, потому что ты сам этого не испытал. В ночь полнолуния я должна вступить в чертоги бога – ни я, ни ты и никакая сила в мире не может этому воспрепятствовать. Почему это так – я не ведаю, как не ведает, наверное, никто, кроме Минотавра. Все мое детство прошло под сенью бога, и, когда я сегодня танцевала перед быками, они победили меня. Но, несмотря на это, я люто их возненавидела, потому что они разлучают меня с тобой, я возненавидела и свой народ, ибо его радости призрачны, а жизнь – детская игра; жестокий подобен детям, он жаждет вида льющейся крови. Зрители и сегодня были очень огорчены и недовольны тем, что быки никого не разорвали, не затоптали и не намотали на свои рога ничьих кишок. Такова правда о заключаемых пари и о любви к быкам, хотя никто в этом не признается друг другу, а может быть, и самим себе, уверяя, что их влечет великое искусство.
Она коснулась губами моих губ и шеи, обняла меня, крепко ко мне прижалась и сказала:
– Ради всего этого, Синухе, я надеюсь вернуться к тебе от нашего бога, ибо имею на это право, хотя никто еще оттуда не возвращался. Я буду первой. Когда я вернусь, можешь делать со мной что хочешь, твоя жизнь станет моей жизнью, твой народ – моим народом, твои боги – моими богами, Синухе.
Но у меня на сердце было мрачно, словно в могиле, и я сказал:
– Завтрашний день никому не ведом, Минея, и я не могу поверить, что ты вернешься оттуда, откуда никто еще не возвращался. Может быть, в золотых чертогах бога ты вкусишь вечной жизни и забудешь меня вместе со всем земным, хотя я и не верю в эти сказки, и то, что я до этого дня узнал в разных странах о богах, не заставило меня в них поверить. Поэтому знай: если ты не вернешься в назначенный срок, я пойду за тобой в чертоги твоего бога и выведу тебя оттуда. Выведу насильно, если ты сама не захочешь вернуться. Так я собираюсь поступить, Минея, даже если это будет мой последний поступок на земле.
Она в испуге прикрыла мне рот рукой, огляделась и сказала:
– Молчи! Такое нельзя говорить вслух и даже думать об этом нельзя, ибо дворец бога – темный дворец, и ни один чужестранец не найдет там дороги, а непосвященный, который вступит в него, умрет страшной смертью. Да ты туда и не попадешь, к счастью дворец закрывают медные ворота, а не то в своем безумии ты и вправду мог бы сделать то, о чем говоришь, и погубил бы себя. Верь мне, я возвращусь к тебе по собственной воле, а мой бог не может быть таким жестоким, чтобы не позволить мне то, чего я так хочу. Это удивительно красивый бог, он оберегает могущество Крита и желает всем добра, поэтому плодоносят оливковые деревья, колосятся нивы и корабли плавают из гавани в гавань. Он насылает попутные ветры и направляет в тумане корабли, чтобы никакой беды не случилось с теми, кого он охраняет. Зачем бы он пожелал мне зла?
Она с детства выросла под защитой своего бога, и глаза ее ослепли, а я не мог вернуть им зрение, хотя с помощью иглы возвращал его слепцам. В бессильной страсти я прижимал ее к себе, целуя и гладя ее тело с гладкой, словно царский лен, кожей, и она была в моих объятиях подобна свежему роднику для блуждающего в пустыне. Дрожа всем телом, она прижималась лицом ко моей шее, обливая ее горячими слезами, и шептала:
– Синухе, друг мой, если ты не веришь, что я вернусь, делай со мной что хочешь, я не стану тебе больше ни в чем отказывать, лишь бы порадовать тебя, пусть мне даже придется умереть ради этого – в твоих объятиях я не боююсь смерти – по сравнению с нашей разлукой все ничтожно.
– А тебе это доставило бы радость? – спросил я ее.
– Не знаю, – отвечала она, подумав. – Когда тебя нет со мной, тело мое беспокойно и безутешно, а когда ты касаешься меня, глаза мои застилает туман и колени у меня подгибаются. Раньше, когда все во мне было ясно и ничто не омрачало мою радость, я ненавидела тебя, боялась твоих прикосновений, тогда я гордилась только своим искусством, своей гибкостью и ловкостью. Теперь я знаю, как нежны твои руки, даже если они причиняют мне боль, а доставит ли мне радость или печаль исполнение твоих желаний – я не знаю. Но если это принесет радость тебе, не думай обо мне, ибо твоя радость – это моя радость, и я не хочу ничего лучшего, чем радовать тебя.
Тогда я разжал свои объятия и сказал, тронув рукой ее волосы, глаза и шею:
– С меня достаточно того, что ты пришла ко мне такой, какой была во время нашего путешествия по дорогам Вавилонии. Дай мне золотую ленточку с твоих волос, ничего большего я не хочу.
Но она поглядела на меня недоверчиво и провела руками по своим бедрам.
– Может быть, я слишком худа, по-твоему, – спросила она, – и ты боишься, что тело мое не доставит тебе радости? Может быть, ты предпочел бы более легкомысленную женщину? Я постараюсь быть очень легкомысленной и сделать все, как ты пожелаешь, чтобы ты не обманулся, ведь я хотела бы доставить тебе как можно больше радости.
Гладя ее шелковые плечи, я улыбался ей и говорил, успокаивая:
– Ни одна женщина, Минея, не может сравниться в моих глазах с тобой, и никто не может доставить мне большей радости, чем ты, но я не хочу брать тебя только ради своих желаний, ибо тебе это не принесло бы счастья, ведь ты волнуешься из-за своего бога. Но я знаю, что мы можем сделать на радость нам обоим. По обычаю моей страны, мы вместе разобьем горшок. Так мы станем мужем и женой, хотя еще не сольемся воедино и хотя при этом не будет жрецов, которые вписали бы наши имена в свитки храма. Пусть Каптах принесеет нам горшок, чтобы мы могли совершить этот обряд.
Ее глаза расширилсь и загорелись, она захлопала в ладоши и засмеялась. Поэтому я пошел за Каптахом, но тот сидел на полу за моей дверью, горько плакал и утирал слезы тыльной стороной рук, а увидев меня, заревел в голос.
– Что случилось, Каптах? – спросил я. – Почему ты плачешь?
Он сказал, не стыдясь:
– Господин мой, у меня мягкое сердце, и я не мог удержать слез, подслушивая то, что вы с этой узкобедрой девушкой говорили друг другу в твоей комнате, потому что ничего более трогательного я никогда не слыхал.