Шрифт:
Марголо перебрался на Дилвермун, потому что Корпус Сеятелей нанял его для переговоров с чужими расами. Я очутилась там же, потому что у Марголо был на меня контракт. Я носила в себе добрую сотню сросшихся переломов, но при этом все еще была прекрасна.
Любимым имуществом номер два у Марголо была Гим, псевдоженщина. Когда Марголо уставал причинять мне боль, Гим подогревала его энтузиазм. Проектор Гим находился в центре нашей жилой камеры, чтобы она могла наблюдать за всем, что мы делаем. Я не убирала его, даже когда Марголо уходил, потому что никогда не знала, скоро ли он вернется. Иногда поручение
Маленькую платиновую коробочку, где помещалась схема Гим, Марголо всегда забирал с собой. Когда он исчезал надолго, я пыталась угадать, какие еще развлечения они с Гим сейчас замышляют, и от кошмарных фантазий у меня начинала болеть голова. Это порядком портило недолгую радость отдыха от них обоих.
У моей двери объявился офицер Корпуса Сеятелей, одетый в роскошную белую форму, с запертым на замок чемоданчиком в руке. Взгляд его, устремленный в глазок сторожевой камеры, был серьезен и важен.
— Да? — говоря это, я отключила видео, хотя Марголо не было уже три недели и синяки успели сойти.
— Я хотел бы видеть Делаф, договорную сожительницу Марголо Тейча.
По коридорам бродят твари и похуже, чем Марголо, так что я заставила его положить чемоданчик и показать мне документы и клеймо. Потом я его впустила.
Он сообщил, что его зовут Легба и что Марголо мертв.
Я сидела, боясь вздохнуть, с дурацкой улыбкой на лице.
— Как это произошло? — спросила я.
— Инцидент с линеанской культурной делегацией. Вы знаете линеанцев? Раса бесхвостых амфибий, очень похожих на жирных синих лягушек. Весьма умны, но вспыльчивы. Насколько я понимаю, он умер быстро и безболезненно, — Легба протянул мне чемоданчик, и я взяла. — Это ваше.
Я его почти не слышала, изо всех сил стараясь скрыть бурный восторг.
Легба переступил с ноги на ногу, и ряд эмоций, быстро сменяющих друг друга, пробежал по его лицу: раздражение, отвращение, решимость. Наконец он прочистил горло.
— Какое обеспечение, по его словам, он для вас предусмотрел? — спросил офицер. — На случай его смерти или исчезновения?
— Это оговорено в контракте, — ответила я, хотя уже поняла, что что-то нечисто.
— Могу я взглянуть на ваш экземпляр контракта?
Я молча протянула ему запястье и Легба защелкнул на нем браслет-индикатор. У самого Легбы на предплечье имелся крошечный экран с сенсорной клавиатурой, и потребовалось всего мгновение, чтобы сравнить мой экземпляр с тем, который Марголо зарегистрировал в Корпусе Сеятелей.
Потом Легба показал мне, каким образом Марголо надул меня со всем: с комнаткой, с выплатами на одежду и еду, с налогами на воздух и воду, с лечебной системой. Со всем, что он мне беспрерывно сулил этими ночами, полными боли. «Долго я не протяну, Делаф, — говорил он. — Рано или поздно я плюну, когда должен был свистнуть, и какая-нибудь тварь откусит мне голову. Торговаться с инородцами — дело опасное. Обожди немножко, и ты получишь все». Часто в такие моменты я не могла говорить, но тогда я кивала.
«Знаю, Делаф, тебе не нравится то, что мы делаем, — шептал он. — Так и должно быть, иначе ты была бы мне ни к чему».
— Скажите, — произнес Легба, уже стоя за дверью. —
Меня удивило, что ему это интересно.
— Марголо нашел меня в одном из Жилых Ковчегов. Бывал когда-нибудь на Ковчегах, Легба? Мне пришлось продраться сквозь толпу из сотни девчонок, чтобы предложить ему свой контракт. Я скорее отправлюсь в общественный эвтаназий, чем вернусь на Ковчег.
После того как он ушел, я осмотрела содержимое чемоданчика. Я извлекла оттуда сверток из мягкой черной кожи, в котором Марголо хранил свою коллекцию старинных зубоврачебных инструментов. Под ним лежала дохлая инфопластинка с прожженной в центре большой дырой, слегка испачканная в крови Марголо. На самом дне обнаружилась платиновая коробочка с Гим.
Я платила по счетам на ежедневной основе, неделю за неделей, пока почти не исчерпала кредит, и все пыталась придумать какой-нибудь способ сохранить свободу. Я продала все, кроме инструментов Марголо и Гим, хоть и не могла понять, зачем я ее храню. В конце концов я снесла ее к брокеру, который предложил за нее средств меньше, чем на три недели.
— Да я ее лучше расколочу, все проку больше, — сказала я, а брокер пожал плечами. Я вернулась вместе с Гим в пустую каморку.
Единственное, что у меня было ценного — мой контракт. Я уже просматривала предложения в инфопотоке, когда снова заявился Легба.
На этот раз вид у него был менее угрюмый. Когда я его впустила, он держал в руках черную плитку величиной и формой в точности с футляр псевдоличности. Никаких знаков или отметин на ней не было, если не считать синего квадрата посреди крышки.
— Хорошие новости, — сообщил он сердечным тоном. — Вам по недосмотру возвратили не все имущество вашего покойного владельца. Высокие Власти приносят свои извинения и хотели бы предложить компенсацию, — тут он понизил голос. — Мы предлагаем вам быть нашей гостьей в жилых помещениях Корпуса Сеятелей.
Легба просиял и положил черный предмет мне на колени.
— Что это?
— Ваш покойный владелец.
Легба все мне объяснил; с его гладкого лица при этом не сходил энтузиазм. Линеанцы сняли с Марголо слепок личности, на тот случай, если их действия окажутся вдруг ошибочными. Этот слепок они отдали представителю Корпуса Сеятелей, пришедшему к ним на переговоры после инцидента.
— Посмотрите сюда, — сказал Легба, беря в руки черную пластинку и переворачивая ее. — Они проанализировали конструкцию псевдоженщины вашего покойного владельца. Ее зовут Гим, не так ли? Изготовленный ими интерфейс, как видите, вполне совместим с нашей аппаратурой. Смышленые лягушенции!
Он замолчал и оглядел комнатку.
— У вас нет проектора? Корпус Сеятелей предоставит его на то время, пока вы будете пользоваться гостеприимством Корпуса.
Легба встал, чтобы откланяться.
— Отличная работа, — он вернул черную пластину мне на колени. — Корпус Сеятелей заплатил бы немалые деньги, чтобы узнать, как им это удалось. Смотрите, — он указал на синий квадратик. — В момент смерти ваш бывший владелец носил синюю кожную окраску, это была попытка «имитационной дипломатии». Линеанцы не поняли и этого: они решили, что цвет может иметь какое-то религиозное значение, и сохранили его.