Синяя тетрадь
Шрифт:
Лицо Ленина было, как всегда во время писания, сосредоточенно. Не изменив выражения лица и не глядя на Зиновьева, он сказал:
– Проснулись, Григорий? Вы спите по-городскому, забыли, что вы финн-косарь и что пора приступать к делу, а то не заработаете на зиму ни гроша… А детей куча! Я вот уже полторы статейки написал. Поработал пером, как косой… Умоетесь – почитаете.
Емельянов возился у горящего костра. Котелок и чайник висели над костром на железном стержне. Котелок уже кипел. Коли не было видно, но вот он появился из-за деревьев, предварительно свистнув
– Все спокойно, – выпалил он. – Лодок не видать.
– Тише, не мешай, – негромко сказал Емельянов, кивая на Ленина.
Коля не мог удержаться, чтобы не сообщить, – правда, понизив голос:
– Ежиху с ежатами видел!
– Как она? Верная ежиха? Не выдаст? – деловито спросил издали Ленин, по-прежнему ни на кого не глядя и продолжая быстро писать. Казалось, он посмотрел на Колю только своим виском, где на мгновение собрались усмешливые морщинки.
– Своя! – воскликнул Коля, улыбнувшись во весь рот.
– Не мешай, – шепнул Емельянов сердито. Он подошел к Зиновьеву с ведром. – Умоетесь тут или к озеру сходите?
– Не знаю, – замялся Зиновьев. – Лучше здесь, пожалуй. Ничего, ничего, я сам.
– Солью вам. Так будет удобнее.
Зиновьев достал из чемодана мыло и зубную щетку, а порошка никак не мог найти. Говорили они вполголоса, но Ленин услышал и сказал, не меняя позы:
– Возьмите мой порошок. У изголовья, завернуто в полотенце, там увидите.
Котелок с картошкой вскоре закипел вовсю, Емельянов потыкал вилкой, пробормотал «готово» и шепнул Зиновьеву:
– Позовите его… Или, может, не надо мешать?
– Владимир Ильич, завтрак готов.
– Иду, иду, – быстро сказал Ленин, подняв голову, но пошел не сразу, посидел, подумал, его лицо приняло скорбное выражение, как раз то самое, которое вызывало в Зиновьеве сложное чувство.
Без бороды и усов лицо Ленина очень изменилось, стало суровее и проще: борода и усы обычно скрадывали волевое, твердое очертание губ, теперь же большой, решительный рот обнажился. Только когда Ленин улыбался, он становился прежним: кожа натягивалась на скулах, суживала глаза, собиралась под глазами и на висках в хитрые и добрые морщинки.
Посидев с минуту, он присоединился к остальным у костра. Ел он быстро и молча, только время от времени спрашивая:
– Саши с газетами не слыхать?
– Рано еще, – отвечал Емельянов, при этом неизменно доставая из кармана большие серебряные часы. – Газетные киоски открываются в восемь. Да пока купишь, да вернешься, да на лодке полчаса…
Ленин постарался скрыть свое нетерпение, но это у него не очень получалось. Он то и дело оглядывался на тропинку, ведущую к озеру, постукивал пальцами по колену. Он, без сомнения, не замечал теперь ни окружающих, ни приятного тепла, идущего от костра, и уж, во всяком случае, ел, не имея никакого понятия, что именно он ест.
– Как получим газеты, – сказал он, наконец вставая, – садитесь, Григорий, заканчивать свою статью о третьеиюльских событиях.
– Да, обязательно, – ответил Зиновьев, но тут же развел руками: – Но куда? Газеты закрыты…
– Наши что-нибудь придумают. В Кронштадте напечатаем. Кронштадтцы-то, надеюсь, свой «Голос правды» сохранили? Там люди решительные… И возможности большие…
– Трудно сказать, – пробормотал Зиновьев. – При этих обстоятельствах сохранить газету?.. Более чем сомнительно. – Стараясь скрыть свое уныние, он все-таки заставил себя встать и произнести довольно бодро и даже несколько игриво: – Писать, писать, писать.
– Десять часов, – объявил Емельянов, посмотрев на свою серебряную луковицу. – Саша вот-вот появится.
Ленин и Зиновьев пошли к расчищенному Емельяновым пространству среди зарослей ивняка и расположились там. Они некоторое время молча поработали, каждый за своим пеньком, каждый со своей чернильницей-невыливайкой. Солнце подымалось все выше, стало тепло. Ленин писал быстро. Иногда он вставал и прохаживался взад-вперед, шепча почти вслух слова статьи, затем снова садился. Наконец он поднял глаза на Зиновьева. Тот сидел, задумавшись, его большие глаза навыкате смотрели в пространство. Ленин улыбнулся.
– Не пишется? – спросил он. – В таком случае почитайте.
Он сложил листочки рукописи, перегнулся через чурбак и подал их Зиновьеву.
Это была еще не законченная статья, называвшаяся «К лозунгам». Зиновьев лег на траву и начал читать. Он лежал и читал и восторгался необычайной энергией, прямотой и глубиной изложения. «Достойно самых лучших работ Маркса, – думал Зиновьев, умиляясь все больше, – Маркса эпохи „Новой Рейнской газеты“, того периода, когда он находился в средоточии революции и ему казалось, что революция эта будет победоносной…» Его мягкие, несколько рыхлые черты лица отвердели, но по мере чтения лицо все больше вытягивалось. Он покачал головой, сложил листочки, долго и старательно укладывал их в ровную стопочку.
– Что? Не понравилось? – спросил Ленин, взметнув на него левую бровь.
– Статья замечательная… только…
– Что только?
– Совершенно неожиданная по постановке вопроса. Как? Снять в нынешний момент популярнейший лозунг «Вся власть Советам!»? Ленинский лозунг! Ваш лозунг! – Он встал, недоумевающий, почти испуганный. – Лозунг, вами излюбленный, вами разработанный! И вы так спокойно от него отказываетесь! Непостижимо! Невероятно! И, мне кажется, невыгодно! К этому лозунгу массы привыкли! Да, да, и с этим надо считаться!
Ленин усмехнулся:
– Ах, так! Значит, вы за статью, но против того, что в ней написано?
Зиновьев замахал руками:
– Совсем не то, совсем не то! Я согласен по существу ваших рассуждений, но сомневаюсь в тактической целесообразности. Я похвалил вашу статью…
– Как образцовое, но не имеющее практического значения произведение большевизма?
– Подождите, не прерывайте меня. Может быть, дело в формулировках. Надо их смягчить. У меня такое впечатление, это эсеры и меньшевики из ЦИКа начинают понимать ошибочность своего поведения, опасность для них же самих травли большевиков… Они начинают догадываться, что стоит дать буржуазии палец, и она отхватит всю руку… Есть ли смысл при этих обстоятельствах…