Сирень
Шрифт:
— Ты бы предпочла клавиши?
Она продолжала разевать рот:
— Ты хочешь, чтобы я написала мелодию?
— Нет, что ты, это же гитара, а это моя песня у тебя на коленях, — саркастически ответил я. — Я думал, мы собираемся вязать.
Подняв блокнот, она ударила меня по груди, когда бросила его в меня, вставая. Джерико поймал ее, что, я уверен, было скорее предлогом прикоснуться к ней после столького времени, чем одолжением мне, и не дал ей уйти.
— Ему жаль, мне жаль, нам всем жаль, — искренне сказал он ей,
Отказываясь смотреть на него, она показала ему фак, удивив всех в комнате, кроме самой себя. Она никогда не злилась на него, ну кроме ее молчания, которое редко длилось долго, когда она была расстроена из-за него. Обычно мы с Лореном принимали на себя основную тяжесть ее гнева.
Джерико попытался это исправить, но в итоге все выглядело так, будто его собака умерла. Я воздержался от смеха, поскольку Брэкстон, без сомнения, предположила бы, что это было адресовано ей.
— Я придумаю мелодию, — притворился я уступающим, подобрав упавший блокнот.
Я видел по ее глазам, что она хотела это сделать, возможно, с того самого момента, как прочитала первую строчку, но она была слишком упряма, чтобы поступиться своей гордостью. Я начал задаваться вопросом, приобрела ли она эту черту из-за своего консервативного воспитания или она сама пришла к ней.
Снова протягивая ей блокнот, я скрыл свое удивление, когда она взяла его.
— Спой так, как, по-твоему, она должна звучать, — попросил я, когда она просто уставилась на меня.
У Брэкстон был мощный голос, и хотя я уже должен был привыкнуть к нему, мне всегда не терпелось услышать его снова.
Я терпеливо ждал, пока она молча перечитывала еще раз, создавая в уме естественный ритм для куплетов, припева и перехода, прежде чем начать. Я слушал, безнадежно очарованный, как она пробует слова во второй и в третий раз вслух. Она меняла тон и подачу, ускоряя и замедляя темп, когда это было необходимо, пока слова не потекли у нее с губ, как вода.
— Было хорошо, — похвалил я так небрежно, как только смог. Прочистив горло, я поднял гитару. — Давай попробуем еще раз. Я подыграю.
Она не стала спорить, на этот раз запев гораздо медленнее, пока я пытался подобрать правильные аккорды, соответствующие заданному ею ритму. Мы повторяли это множество раз, пока не почувствовали, что все хорошо.
— Еще раз, — сказал я, как только мы закончили нашу четвертую попытку. Это прозвучало почти как мольба. Возможно, это были мои слова, но песня всегда предназначалась для ее голоса. Брэкстон, не колеблясь, запела песню, которую я создал из ее боли.
Блуждающий в одиночестве в одиноком существовании
Как долго я еще смогу скрывать то, что чувствую
Среди благочестивых овец есть волк
Он в ярости, кто-нибудь меня слышит
(Уступи мне)
Кажется, никто
Никто другой, кроме тебя
Ты — месть, которая зарождается в тишине
Я демон, которого ты ждешь, чтобы освободить
Я не могу остановить неизбежные перемены
Вы посылаете сломленного слугу; принесенный в жертву, он преклоняет колени
Глядя в мертвые глаза, я оживаю
Трахнутый и покинутый, я отброшен в сторону
(Просто уступи мне)
Не позволяй этому увянуть
Позволь моей крови разгуляться
Зажги пламя и почувствуй, как оно горит
Я слышу, как ты зовешь
(Уступи мне)
Кажется, никто этого не понимает
Никто другой, кроме тебя
Ты — месть, которая зарождается в тишине
Я демон, которого ты ждешь, чтобы освободить
Как раз в тот момент, когда Брэкстон добралась до перехода, который вел к четвертому куплету и финальному припеву, у Лорена зазвонил телефон, лежавший на столе. Никто из нас не остановился. Однако боковым зрением я увидел, как Лорен наклонился, чтобы проверить кто это.
Я никогда не думал и не понимал, как я смог настолько сблизиться со своими лучшими друзьями, что мог чувствовать их эмоции, как если бы они были моими собственными.
Мои пальцы перестали играть.
Только один человек внушал ту меру гнева и дурных предчувствий, которые, как я чувствовал, волнами исходили от Лорена.
Брэкстон ждала, что я скажу ей, почему я остановился, но мое внимание было приковано к Лорену, который брал со стола свой телефон.
— Не отвечай, — огрызнулся я.
Я никогда даже не задумывался о том, имею ли я право вставать между отцом и сыном. Лорен бросил на меня ленивый взгляд, как будто ему было скучно, но я знал, что это не так. Ему было небезразлично, что звонит его отец. И ему не понравилась моя попытка силой заставить его делать то, что, как он уже знал, было лучше всего для всех.
Я не знал, почему Орсон решил объявиться именно сейчас, но это не могло быть потому, что ему было не все равно. Однако отсутствие удивления у Лорена и исходящее от него напряжение заставили меня задуматься, не в первый ли это раз.
Насколько я помню, прошло шесть лет.
Что я пропустил?
— Он мой отец, — парировал Лорен, как будто это имело значение.
— Тогда объясни, почему последние шесть лет у тебя были только Рик и я?
— Пошел ты, Хьюстон, окей? — он схватил телефон и встал, заставив меня тоже встать.
Он не ответит на этот гребаный звонок.
Лорен, возможно, и забыл, сколько времени ему потребовалось, чтобы уверенно стоять на ногах, но я-то нет. Прошло пять лет, а он все еще ждал, что я извинюсь за то, что уговорил их подписать эту сделку, но я не смог.