Сириус. История любви и разлада

История любви и разлада

В переводе Галины Соловьевой С иллюстрациями Алексея Филиппова Послесловие Алексея Филипьечева

Мы с Плакси любили друг друга — не слишком спокойной любовью, потому что она всегда сдержано говорила о своем прошлом и часто погружалась в угрюмую замкнутость. Все же мы часто бывали счастливы друг с другом, и я верил, что наше счастье имеет глубокие корни.

Затем наступила последняя болезнь ее матери, и Плакси пропала. Изредка мне приходили письма без обратного адреса, с предложением ответить «в распоряжение почтовой конторы» той или иной североуэльской деревушки. В письмах были таинственные намеки на «необычные обязанности», связанные, по ее словам, с работами отца. Я знал, что этот крупный физиолог проводил сенсационные опыты на мозге высших млекопитающих. Он получил невероятно умную овчарку, и поговаривали, что перед смертью занимался еще более амбициозными исследованиями. В одном из самых холодных писем Плакси писала о «неожиданно сладком вознаграждении» за ее новые обязанности, а в более страстных снова горько жаловалась на «эту волнующую, завораживающую, лишающую человеческого облика жизнь». Порой она, казалось, мучительно пыталась что-то объяснить. Одно письмо было столь отчаянным, что я стал опасаться за ее рассудок. И решился посвятить предстоящий отпуск прогулкам по Северному Уэльсу в надежде разыскать ее.

Десять дней я бродил от паба к пабу в районе, откуда пришли ее письма, и расспрашивал, не известна ли в округе мисс Трелони. Наконец, в Ллан Фестиниоге, я услышал о ней. Молодая дама с таким именем жила в пастушьей хижине на краю пустошей где-то над Траусвинитом. Хозяин лавки, сообщившей мне о ней, произнес с некоторой таинственностью:

— Право, странная молодая леди. У нее есть друзья, в том числе и я, но есть и враги.

Следуя его указаниям, я прошел несколько миль по извилистой Траусвинитской дороге и свернул с нее влево, на проселок. Еще через милю или две, прямо на краю болот я увидел крошечную хижину из грубых сланцевых плит, окруженную садиком и кривыми деревцами. Дверь была закрыта, но над трубой поднимался дым. Я постучал. Дверь не открывали. Заглянув в окно, я увидел типичную деревенскую кухню, только на столе лежала стопка книг. Присев на ветхое кресло, вынесенное в огород, я отметил ровные грядки с капустой и горохом. Справа, за глубоким Синфальским ущельем открывался Фестиниог — стадом серых слонов бредущий за вожаком-церквушкой по отрогу холма к долине. Выше поднимался гребень Молуйн.

Я докуривал вторую сигарету, когда услышал вдали голос Плакси. Меня впервые привлек к ней именно голос. Сидя в кафе, я заслушался выразительным голосом незнакомки, разговаривавшей кем-то у меня за спиной. И теперь я снова слышал, но не видел ее. Минуту я восторженно вслушивался в голос, напоминавший, как я не раз говорил, плеск мелких волн на берегу горного озера в жаркий день.

Я поднялся было ей навстречу, но меня остановила одна странность. Плакси отвечал не человеческий голос, а совершенно иной звук, членораздельный, но не человеческий. Прежде, чем показаться из-за угла, Плакси как раз произнесла: «Нет, милый, не переживай так из-за своей безрукости. Ты превосходно с ней справляешься». Далее последовала странная речь ее спутника, и в воротах показалась Плакси с большой собакой.

Девушка остановилась, удивлено (и, надеюсь, радостно) округлив глаза, но тут же нахмурила брови. Положив ладонь на голову собаки, она на мгновенье застыла. Я успел заметить перемены в ней. Оделась в грязноватые брезентовые брюки и голубую рубаху. Те же серые глаза, тот же щедрый, но волевой очерк губ, который, как мне недавно казалось, не отвечал ее характеру, и та же копна каштановых с морковным отливом волос. Но бледность сменилась темным загаром, а косметики на лице не было вовсе. Не было даже помады. Здоровому до грубости цвету лица противоречили тени под глазами и запавшие углы рта. Странно, как многое успевает заметить за пару секунд тот, кто любит!

Сняв ладонь с собачьего затылка, Плакси протянула мне руку и улыбнулась.

— Ну-ну, раз уж ты нас вынюхал, придется тебе довериться.

В ее голосе сквозила нотка смущения, смешанная с облегчением.

— Верно, Сириус? — обратилась она к псу.

Тогда я

впервые обратил внимание на это замечательное существо. Его нельзя было назвать обычной собакой. В нем преобладала эльзасская [1] кровь, возможно, с примесью крупного дога или мастифа. Огромное животное волчьего сложения, но стройнее волка. Короткая шерсть была чрезвычайно густой и шелковистой, особенно на шее, где лежала плотными волнами. Но ее шелковый блеск намекал на неподатливую жесткость. «Шелковая проволока», — сказала о ней однажды Плакси. На спине и на голове шерсть была черной, на лапах и на боках светлела до серовато-коричневой. Два больших коричневых пятна виднелись и над глазами, придавая морде сходство с маской или с греческой статуей в сдвинутом назад шлеме с пустыми глазницами забрала над лицом. От любой другой собаки Сириус отличался огромным черепом. Собственно, с виду он был не так велик, чтобы под ним скрывался человеческий разум, поскольку, как я объясню позже, метод Трелони не только увеличивал объем мозг, но и совершенствовал нервные волокна. Тем не менее Сириус был явно слишком высоколобым для обычной собаки. Сочетание высокого лба с шелковистой шерстью внешне сближало его с бордер колли. Позже я узнал, что эта великолепная порода овчарок в самом деле внесла свой вклад в его создание. Но череп был велик даже для бордер колли. Он куполом возвышался чуть ли не до кончиков крупных ушей эльзасца. Мышцы шеи и плеч сильно развились, чтобы удерживать тяжесть этой головы. В момент нашей встречи ощетинивший загривок пес положительно походил на льва. Его серые глаза могли бы принадлежать волку, если бы не круглый собачий зрачок. В целом это был грозный зверь, худой и жилистый, как обитатель джунглей.

Не сводя с меня взгляда, он открыл пасть, показав хребет желтоватых зубов, и издал серию звуков с интонацией вопросительной фразы.

— Да, — ответила Плакси, — это Роберт. Он надежен как сталь, помни.

Укоризненно улыбнувшись мне, она добавила.

— И он может быть полезен.

Сириус вежливо вильнул пушистым хвостом, но не отвел от моих глаз холодного взгляда.

После неловкой паузы Плакси снова заговорила.

— Мы весь день провели с овцами на пустоши. Пропустили обед, так что я чертовски проголодалась. Идем, я сделаю всем чай. — По пути к маленькой кухне с каменным полом она добавила: — Сириус понимает каждое слово. Ты не сразу научишься его понимать, но я буду переводить.

Пока Плакси сновала в кладовку и обратно, накрывая на стол, Сириус, сидя напротив, изучал меня с явным беспокойством. Заметив это, Плакси проговорила с некоторой резкостью, под которой скрывалась нежность:

— Сириус! Я же сказала, он не подведет. Не будь таким подозрительным.

Пес поднялся, проговорил что-то на своем странном наречии и вышел в сад.

— Пошел за дровами, — пояснила Плакси и, понизив голос, добавила. — Ох, Роберт, я от тебя пряталась, но как же рада, что ты нашел!

Я встал, чтобы обнять ее, но Плакси настойчиво шепнула:

— Нет, не теперь.

Вернулся Сириус с поленом в зубах. Покосившись на нас и понятливо опустив хвост, он положил полено в огонь и снова вышел.

— Почему не теперь? — воскликнул я, и она прошептала:

— Из-за Сириуса. О, ты скоро поймешь… — Помолчав, добавила: — Роберт, не жди, что я буду принадлежать тебе целиком — всей душой. Я слишком привязана… к этому произведению отца.

В знак протеста я обнял ее.

— Славный, человечный Роберт, — вздохнула Плакси, опуская голову мне на плечо и тут же спохватившись, отстранилась. — Нет, это не я сказала. Это говорит самка человеческого животного. А я говорю: не могу отдаться игре, в которую ты меня приглашаешь — целиком не могу!

И она крикнула в открытую дверь.

— Сириус, чай!

Он в ответ гавкнул и вошел в дом, старательно избегая моего взгляда.

Плакси поставила для него миску с чаем на расстеленную на полу скатертку, пояснив:

— Обычно он ест дважды в день, в полдень и вечером. Но сегодня будет иначе. — Она добавила к чаю краюху хлеба, ломоть сыра и немного варенья на блюдечке.

— С голоду не умрешь? — спросила она и получила в ответ одобрительное ворчание.

Мы с Плакси сели за стол, чтобы съесть свой хлеб с пайковым маслом и кексом военного времени. Она начала рассказ о Сириусе. Я временами вставлял вопросы, а иногда Сириус перебивал ее ворчанием или скулежом.