Сирия - перекресток путей народов
Шрифт:
Симпатичный город настойчиво приглашает остаться, но нужно ехать, и мы сворачиваем с главной магистрали, ведущей в Алеппо, на запад. Дорога пересекает плодородную равнину с землей красно-коричневого цвета. Через несколько десятков километров снова натыкаемся на Оронт, но теперь оп течет в широкой долине, внизу, далеко под нами. Арабы называют эту долину Эль-Габ, что означает «болото», «трясина». Редкое название для местности в стране, где все наводит мысль о пустыне и засухе. И тем не менее название соответствует действительности. Здесь, в долине, протянувшейся на 60 километров, сельское хозяйство должно роптать вопросы иные, чем те, которые оно решает в остальных районах страны, где недостаток воды препятствует развитию сельскохозяйственного производства и все силы концентрируются на том, чтобы с помощью системы каналов сделать пустыню плодородной. Избыток воды, особенно весной, когда Оронт, наполненный талыми водами, сбегающими с гор Нусайрия, являющимися продолжением Ливана на севере, превращает долину в болотистую низменность, и поэтому сирийское государство ассигнует большие суммы на осушение болот. Там, где это уже удалось сделать, долина стала плодородной пашней.
После нескольких крутых поворотов дорога идет теперь по краю долины. К сожалению, весеннее половодье разрушило эту дорогу. Во многих местах она изрыта широкими поперечными канавамн — приходится часто притормаживать. Ахмед обращает мое внимание на большое количество сглаженных холмов в долине. на Ближнем Востоке такой холм повсюду называют «телль». Это бывшие поселения, некогда цветущие города, жители которых погибли во время землетрясения и эпидемий или были изгнаны иноземцами, так что история в буквальном смысле слова поросла травой. Стоя на одном месте, можно увидеть с десяток теллей, и каждый из них — потенциальное место для раскопок!
— Может быть, — говорит Ахмед, — под покровом лежащего перед нами телля спят развалины столицы древнего Митанни, государства хурритов, которое все еще не обнаружено, и мы заняли бы почетное место в истории археологии, если бы начали здесь копать. Но, может быть, богатые находки скрывает этот телль или вон тот, километрах в двух отсюда.
Мы отказываемся от вечной славы и едем дальше. Дорога становится все хуже. Вдруг она вообще кончается. Участок пути в несколько сот метров систематически разрушался и размывался силой воды. В то время как я размышляю, удастся ли мне вывести низко сидящую машину по обходной дороге снова на твердую почву, около нас останавливается «длинноногое» такси. Водитель, по-видимому, хорошо знает ситуацию на дороге и сообщает, что много раз ездил обходным путем. Паша машина застряла довольно глубоко, но ничего страшного. Мне только нужно следовать за ним. Попросив своих многочисленных пассажиров выйти из машины, он по грязи прокладывает мне путь. Когда такси проехало вперед 50 метров, я двинулся следом.
Я отношусь к тем автомобилистам, которые ощущают физическую боль, если во время езды с их машиной плохо обращаются. Звук, появляющийся при неправильном включении передачи, причиняет мне такую же боль, какую причиняет бормашина зубу с живым нервом. Я чувствую, как камни царапают дно автомобиля, и приподнимаюсь, как всадник перед барьером, будто таким образом я могу разгрузить машину. Скрежещет все больше — очевидно, камни задевают коробку передач, я чувствую это по переключению. Но назад возврата нет. Я испытываю страшные муки. Четверть часа кажутся вечностью, но вот наконец твердая поверхность дороги.
Водитель такси спешит мне навстречу, смеется. «Ал-хамду-ли-лла», — говорит он, что, вероятно, означает «слава богу». Я утвердительно киваю головой. Тем временем подошли его пассажиры. Ахмед садится в машину. Я запускаю мотор и хочу включить скорость, но безуспешно. Ничего не получается ни при первой, ни при второй скорости, ни при заднем ходе. Включить можно только третью передачу. Что делать? Но водитель такси тут как тут. Он садится на мое место, пробует сам, но с тем же успехом. Открывает капот, осматривает коробку передач, двигает ее туда-сюда — безрезультатно. Ну, теперь ничем не помешать его готовности помочь. Мои протесты он отвергает движением руки и советует попробовать обходной путь. Он ручается, что машина пойдет. Я должен потерпеть всего несколько минут. Водитель достает инструмент и ложится под машину. Проходит четверть часа, полчаса; солнце давно уже в зените и палит нещадно. Я снова и снова пытаюсь доказать, что в крайнем случае могу ехать и на третьей передаче, — не помогает.
У меня есть время понаблюдать за пассажирами. Для них поездка затянулась уже на час, и они не имеют ни малейшего отношения к коробке передач моей машины, по никто не ропщет. Вежливо интересуются, спрашивают, откуда я и куда. Мужчины дают дельные советы водителю. И действительно, через два с половиной часа работы все уладилось. Передачи легко включаются.
Я не сомневаюсь, что водитель ждет хорошего бакшиша. Ахмед не советует мне это делать, но должен же я хотя бы возместить ему потерю времени! Хочу вложить ему в руку десять сирийских фунтов, и лицо его становится ледяным. Если бы я пришел к нему в мастерскую, переводит Ахмед, это другое дело. Здесь же шоферы подчиняются законам гостеприимства и взаимопомощи, вот почему он не может принять денег. Несколько смущенно пожимаю водителю руку. Я получил хороший урок арабского гостеприимства.
Можем ехать дальше. Скоро издали нас приветствует акрополь античного города Апамеи, он расположен в ста метрах над долиной, как бы венчая ее.
«Калаат Мудик», — написано на небольшом дорожном указателе. Арабское слово «калаат» означает «крепость». Дорога, поднимаясь, пролегла мимо высоких средневековых крепостных степ. Проезжаем небольшой косогор, где крестьяне разложили для просушки круглые лепешки из навоза, похожие на большие деревенские хлебы. За косогором, перед въездом в деревню, эти уже высохшие лепешки сложены в небольшие круглые башенки. Так у нас крестьяне складывают колотые дрова за сараем. Высохший навоз служит также топливом. Конечно, сирийские крестьяне знают, что их полям необходимо удобрение, но чем же они должны топить в местности, где нет лесов?
На территории античного акрополя сегодня находится деревня Калаат Мудик. Проходя по ее улицам, мы на каждом шагу наталкиваемся на следы греков и римлян. Сам город Апамея с его великолепными улицами и дворцами возвышается километрах в двух севернее деревни. Своим значением Апамея обязана также Селевку I. Город назван именем персидской принцессы, на которой был женат Селевк. Александр Македонский — он находился в зените своего могущества, — завоевав огромное царство, осуществил тогда идею, которая ярко характеризует его цели и образ мыслей: для слияния двух империй Запада и Востока — Греции и Персии — он потребовал, чтобы его военачальники женились на персидских принцессах и знатных женщинах двора. Он устроил в Сузах массовую свадьбу, на которой будущий Селевк I тоже получил жену, а именно принцессу Апаму.
В период господства Селевкидов поселение превратилось в цветущий город. После Антиохии на Оронте и Селевкии на Тигре он стал не только по тем временам самым большим городом в государстве, но и в современном понятии крупным городом. Еще в римскую эпоху, когда его значение заметно упало, согласно официальной переписи населения, там было зарегистрировано 117 тысяч только полноправных граждан.
Город окружала крепостная стена с семью воротами. Шестнадцать параллельных улиц пересекали такое же количество поперечных, и город делился, таким образом, на правильной формы кварталы. Главная улица — Кардо Максимус — имела длину 1800 метров. Ее ширина — 37 метров, из них 20 метров занимала проезжая часть. Такая ширина была необходимой, если учесть, что интенсивность движения транспорта тогда была весьма значительной. По обеим сторонам улицы во всю длину тянулись коринфские колонны, на которых стояли когда-то бюсты высокопоставленных особ. Само собой разумеется, в городе были бани, театр (длина боковой стороны здания составляла 145 метров) — самое грандиозное строение той эпохи, предназначенное для зрелищ. Согласно сообщениям греческого историка и географа Страбона, жившего на рубеже нового тысячелетия, в городе имелся большой конный завод с 30 тысячами кобылиц и 300 жеребцами.
Я уже побывал на многих античных городищах, но к Апамее у меня особое чувство. С ней я познакомился еще до начала раскопок, а потом, во время многочисленных посещений, видел, как опытные и усердные сотрудники из управления по охране древностей Сирии воскрешали город.
Когда я в первый раз приехал в Апамею в 1966 году, она еще безмятежно спала под прахом столетии. Можно было различить лишь очертания города, контуры пересекающихся под прямым углом улиц слабо вырисовывались в некоторых местах на поверхности земли, скудно поросшей сорняком. Трудно было представить, что под этим «покрывалом» прячется большой античный город. То тут, то там, маня археологов, из земли торчали остов колонны или часть каменной стены. Бельгийские ученые уже замерили территорию, но средств начать раскопки у них не было. И тогда в 1967 году сирийское управление по охране памятников древности сделало первые шаги, точнее, впервые выкопало траншеи, обнаружив опрокинутые землетрясением (в XII веке) колонны главной улицы. В последующие годы с помощью автокрана были подняты и тщательно составлены цилиндрические части колонн. Ловкие руки откопали цепную мозаику, украшавшую жилища знатных граждан более 2000 лет назад.