Сирия - перекресток путей народов
Шрифт:
Сейчас вход в театр не через пропилеи, а через туннель длиной метров в сто, протянувшийся сквозь громадный фундамент алтарного двора, мимо подвальных помещений, служивших раньше лавками и пристанищем для пилигримов. Когда мы снова выходим наружу, пас ослепляет свет десятков прожекторов, направленных на античные строения. Лестница, ведущая в храм Вакха, служит сценой. На площадке перед ней, перпендикулярно высокой каменной стене, отгородившей алтарь, поставлены ряды стульев. Наши места в последних рядах, и нас, к счастью, больше не окружают снобы из Европы и из-за океана, мы — среди арабов, пришедших послушать высокопочитаемую певицу. Это по большей части мужчины, и лишь изредка то тут, то там я замечаю среди них женщину.
Один из вечеров баальбекского фестиваля
Картина, открывшаяся нашему взору, незабываема. На правой стороне, в глубине, освещенные прожекторами, устремляются в ночное небо шесть колонн храма Юпитера. Перед нами возвышается колонный фасад храма Вакха, окаймляющий сцену. Слева в противоположность роскошной архитектуре храмов стоит арабская башня, скромное крепостное строение времен династии Мамлюков.
Тишина опустилась над рядами, как только небольшой арабский оркестр начал располагаться над храмом. И тут же взрыв аплодисментов: появилась звезда. Умм Кульсум выходит на сцену. Ахмед предупредил меня, что это не молодая эстрадная звездочка. Статная, уже пожилая женщина появляется на ступенях храма. Ахмед говорит, что ей больше шестидесяти. Мы сидим слишком далеко, чтобы определить ее возраст, по, может быть, так оно и есть — ведь свои первые лавры она пожинала уже в 1934 году. Умм Кульсум начинает очень тихо выводить чуждую, непривычную европейскому уху мелодию. Звуки вливаются друг в друга, ряды их часто повторяются. Инструменты сопровождают голос той же мелодией, иногда лишь в другой тональности. Глухие и звонкие удары, выбиваемые на барабане, задают ритм, Низкий голос становится полнее, громче. Песня длится уже более десяти минут. Неожиданно в конце песенной фразы раздались аплодисменты — из наших, из последних рядов. Голос Умм Кульсум укутывает, как одеяло, обволакивает людей, сидящих вокруг меня. Они ослабляют узлы галстуков и восхищенно смотрят на сцепу. Даже Ахмед — обычно олицетворение флегматичности — отбивает на своих коленях ритм песни, и глаза его блестят. А сильный голос ведет фразу за фразой все той же песни. Когда певица наконец заканчивает, аплодисменты перекатываются вперед, к сцене, и даже дамы и господа из высшего общества в своих парадных туалетах загораются и с энтузиазмом аплодируют вместе с остальными.
Каждого, кто приехал на Восток, повсюду сопровождает арабская музыка. Она струится с утра до вечера на всех диапазонах волн нз домов, лапок и кафе. Большинство приезжих сначала воспринимают ее как чужую, даже раздражающую. Нашему уху привычна полифоническая музыка, где мелодии сплетаются в искусную гармонию. Арабская музыка, наоборот, бедна гармоническими и полифоническими элементами. Она служит прежде всего иллюстрацией к слову, художественной передаче мысли и, таким образом, очень тесно связана с поэзией. При исполнении одной и той же мелодии чередуются солисты, хор и оркестр. Поэтому сначала арабская музыка кажется европейцу монотонной. Она и является таковой в буквальном, но ни в коем случае не в переносном смысле — мелодия восточная гораздо богаче нюансами, чем европейская. Октава, состоящая у нас из двенадцати звуков, там имеет в два раза больше звуковых ступеней, благодаря чему создается впечатление, что один звук вливается в другой.
Арабская музыка до сих пор не записана. Нотного письма не существует. Песни наследуются из поколения в поколение, они — это доказывает сегодняшний вечер — живут в народе. Они — прочная составная часть его мыслей и чувств. Поет Умм Кульсум, и ее голос очаровывает тысячи людей. Ее голос экстатически повышается. Нервным движением она разрывает шелковый платочек, который был в се руках, и кусочки, дрожа, падают на пол. Ей тут же подали другой платок. Настроение резко поднимается, как по спирали. В глазах моих соседей восторг; мужчины вокруг меня как одурманенные. Некоторые встают, кричат, хлопают в такт ладонями. Ее песни становятся все длиннее, по, когда певица кончает петь, ликующие аплодисменты заставляют повторить последнюю фразу. Умм Кульсум привела нас в неописуемый восторг. Разумеется, не чем иным, как только голосом, повергающим слушателей в состояние упоения, радости и блаженства. Сказочная сцена сделала все, чтобы вечер стал незабываемым.
Дочери Зенобии
Когда мы возвратились, в Хомсе меня ожидали сразу два сюрприза. Среди гостей, собравшихся у родственников Ахмеда, чтобы поболтать с приехавшими из «Аллемания Демократика», сидит молодая женщина. На Востоке и сейчас такое случается редко, особенно в провинции. Женщин — членов семьи не увидишь во время серьезных разговоров. Невозможно увидеть даже хозяйку, чтобы поблагодарить ее за гостеприимство. Это неприлично. Ей разрешается приготовить еду и передать ее в дверь через щель — и больше ничего. В некоторых домах и щель считается слишком большой вольностью, поэтому двери снабжены особым раздаточным окном. Кушанья ставят на вращающуюся подставку, где под прямым углом скрещиваются две поперечные стенки высотой с это окно; подставка вращается вокруг своей оси, как тарелочка для размена денег на железной дороге, и никто, таким образом, не увидит лица хозяйки дома. Если женщины семьи не на кухне, то они находятся в специально предназначенном для них помещении, отвлеченно называемом «гаремом», — понятие, которое ни в коей мере сейчас не означает наличия нескольких жен и любовниц.
Второй сюрприз я обнаружил, когда представился. Уверенная в себе женщина непринужденно здоровается со мной. Только Ахмед, когда мы сели, начал вдруг что-то лепетать. Ее зовут Лейла, говорит он, и она дочь хозяина дома Мухаммеда Твейра и до сих пор была дальней родственницей Ахмеда; степень родства не так-то просто объяснить, ну, что-то вроде дальней кузины. Меня удивляют сбивчивые объяснения и смущение Ахмеда. Как это: была родственницей? Да пет, продолжает смущенно бормотать Ахмед, я не так его понял, она и сейчас родственница, только уже не дальняя, а в известной степени близкая. Собственно говоря, она его невеста. Вот это сюрприз. Я поздравляю обоих и рад за Ахмеда. Его невеста — настоящая восточная красавица. Ее темные прямые волосы падают на плечи. Кожа овального, с правильными чертами лица очень белая: девушка в соответствии с местными представлениями о красоте по возможности мало бывает на солнце. Глаза карие, ресницы длинные и черные, ноги стройные, изящные. В противоположность своим подругам на этих широтах, она свободно держится в мужском обществе.
Беседуем на английском. Студенческая молодежь предпочитает этот язык, хотя, или именно потому, что Сирия была подмандатной территорией Франции. Вся интеллигенция, получившая образование до 1945 года, прекрасно говорит по-французски, но из чувства протеста против колониальной политики французов, влияние которых еще и сегодня ощущается на каждом шагу, после войны молодежь перешла на английский язык. Вероятно, у нее не было случая познакомиться с преимуществами британского колониального господства.
Некоторые из присутствующих мужчин не знают английского, поэтому Ахмед и его невеста переводят. Она учительница. Поскольку я тоже когда-то учительствовал, мы сразу же погрузились в педагогические проблемы. Лейлу в первую очередь интересуют вопросы воспитания девочек. Отсюда рукой подать до темы «равноправие». Беседа на эту тему приводит ее в возбуждение — в глазах огонь, щеки горят, и она становится еще красивее. Время от времени Ахмед умиротворяюще вмешивается в разговор и делает это по-арабски. По-видимому, не желая, чтобы я понял, он говорит ей: «не отклоняйся от темы, девочка», «не надо столько экспрессии» и другие выражения, которые имеются под рукой и у наших мужчин, когда вопрос заходит о равноправии и задевает за живое.
Лейла абсолютно не хочет замечать успехов, достигнутых за последние годы, с момента освобождения страны от гнета французских мандатных властей. Ахмед пытается доказать, что они есть. Она видит стакан наполовину пустым, в то время как Ахмед считает его наполовину наполненным.
Лейла рассказывает о своей работе, о том, как осуществляется закоп о всеобщем обязательном начальном обучении, который, вмешивается Ахмед, был принят уже в 1944 году и относится к самым прогрессивным законам о школьном образовании из всех существующих в странах, находившихся до последнего времени в условиях колониального господства. Конечно, подтверждает Лейла, закон хороший, но в отношении девочек он не применяется. Хотя девочек в Сирии, как и во всем мире, приблизительно столько же, сколько и мальчиков, школ для них значительно меньше, чем для мальчиков. В губернаторстве Дамаск имеется 251 школа для мальчиков и всего 114 школ для девочек, в которых к тому же значительно меньше мест; в губернаторстве Хомс — 109 и 37, Хассак — 137 и 11. Такое же несоответствие и в классах. В большой деревне вблизи Хомса, где она ведет вторые и четвертые классы, из 60 детей только 16 девочек.
Мне показалось, что я неправильно понял, но Лейла подтверждает, что в ее классе, который рассчитан на 25–30 учеников, их 60, а у ее коллеги даже по 70 человек в каждом классе.
Сирийские женщины завоевывают сегодня право участвовать в общественной жизни
Тут снова вмешивается Ахмед и говорит, что 15 лет назад в большинстве сирийских деревень вообще школ не было и что за это время построены сотни новых школ. Я подтверждаю, что не встретил ни одной деревни, где не было бы школы. Как правило, самое современное здание в деревне — это школа.