Сирота

Борис Екимов

СИРОТА

В конце зимы пришла из поселка весть: умерла наша соседка - старая тетка Фрося.

Человек грешный, не больно я ее жаловал, хотя прожили рядом век. Во-первых, детская память, она ведь крепче взрослой. Время послевоенное. Соседки - сплошь горькие вдовы: тетка Поля да тетка Таня, тетка Паня. У всех трудные заботы. А мы, детвора, мыкаемся туда да сюда. Но сроду со дворов не гнали. Еще и угостят сладкой морковкой, пареной тыквой, хрусткой репкою, а то и пышкой, чаще - картофельной ли, свекольной. "Покушай, мой сынок..."

Тетка

И напогляд была она бабой суровой: мужиковатая стать, траченное оспой лицо, большими ногами ступала по земле крепко, враскачку. Как говорится, умела жить. Какие-то люди к ней приезжали, сама часто отлучалась, колеся по своей округе да чужим краям. Торговое ремесло в те годы было прибыльным, но опасным. Оно, что называется, каралось. Но тетка Фрося водила дружбу с женой начальника НКВД, и милиция ей была не страшна.

В те трудные годы она не голодала, как все. Носила не серый ватник, не юбки из крашеной мешковины, а настоящие платья, даже крепдешиновые, и пальто с каракулевым воротником.

И мужика себе нашла, прикормила его, оставаясь, конечно, во дворе и доме полноправной хозяйкой. Слово ее - закон.

Мелькнул было какой-то племянник-сирота. Но тетка Фрося, недолго помыслив, постановила: "Будет шалаться вечерами, по гулянкам шлындать, а ты жди его..." И сирота-племянник пропал.

Объявилась ненадолго свекровь-старуха. "Гордится сынами... Степан, Кузьма, Микита, Миколай, Тимофей...
– передразнивала ее тетка Фрося и от себя добавляла: - Нарожала нищебродов". Старуха исчезла.

Мужа своего соседка держала в ежовых рукавицах, погоняя "дураком" да "пьяницей". Хотя он вовсе не был ни тем ни другим.

По молодости он был красив. На старых фотокарточках - лихой моряк. Работал всю жизнь механиком. Выпивал весьма умеренно. С получки - двести грамм да кружку-другую пива. Конечно, под хмельком приходил. Но разве это пьянство? Это сейчас мужики пьют будто перед Страшным судом. А тогда - редко и в меру.

Так они и жили. Тетка Фрося - всему голова и ум: "Денежка, она завсегда... С деньгами ты - человек... За деньги я чего хошь..."

Потом даже оказалось, что в доме прописана лишь тетка Фрося, потому что супруг ее "дурак и пьяница, а я все своими руками, это все - мое. А он нехай идет куда хочет...".

А мне нравился тетки Фроси мужик. Когда он постарел, мы с ним порою беседовали. О житье-бытье, о делах огородных, садовых, о рыбалке, конечно.

Высокий, костистый, вовсе беззубый, со впалыми щеками, бедовал он в летней кухнешке, но никогда не жаловался. Рассказывал про мышь, которая приходит к его завтраку и не боится. Про умных пауков, какие сети плетут не ошибаясь. Про диких древесных пчел, которые поселились в наличнике дверей, изрешетив его словно соты. Он их не трогал. Садился рядом и глядел на непонятную чужую жизнь. "Тоже ведь все свое...
– мне растолковывал.
– Порядок. Одни - сторожат, другие - мусор тянут, третьи - харчи несут. Премудрые..."

Мне нравилось это наивное удивление чужой непонятной жизнью. Я сам такой.

Зимою сосед мой рыбачил со льда: жерлицами - на щук, мормышкой - на окуня, "пулькой" - на судака. Летом - огород. Он - большой. Много земли. Тетка Фрося в свое время отхватывала у соседей, там и здесь. Даже в суд подавала за эти клочки.

Так что огород просторный. Хватало соседу работы. С ранней весны до снега.

Когда он постарел и стал силу терять, к прежним "дураку" да "пьянице" прибавилось "лодырь" да "обжирала".

Оставив жену в просторном доме, сосед удалился на жительство в летнюю кухню. Там - печка, кровать да стол.

А потом началось вовсе горькое. Сосед стал терять память. Как-то приехал я зимой, зашел в кухню, где жил старик, а там - тетка Фрося. Сидит возле печки, растапливая ее, объясняет мне:

– Говорит, забыл, как надо печку топить. Как дитё... Вот топлю ему.

Я поглядел на растерянного соседа, на тетку Фросю, послушал ее, погоревал и немного порадовался. Ведь недолюбливал я ее. А теперь увидел, что она все понимает. Это - мудрость на склоне лет. Плохо ли, хорошо, но рядом полвека прожили. Теперь дотянут помаленьку, помогая друг дружке.

Так я думал.

Но уже через неделю тетка Фрося отправила своего немощного супруга в дурдом. "Сама - больная, за мной бы кто глядел..." - постановила она с прежней твердостью. Там старик прожил недолго. Схоронили.

Теперь вот и она померла. Господи, упокой...

Но умирала тоже непросто. Страдала, кроме прочих болезней, повышенным кровяным давлением. Глотала таблетки. Нынешней зимой случился инсульт. Отнялась правая сторона тела: рука и нога. Шевельнуть не может. Плашмя лежит, но головой соображает и языком ворочает.

Ухаживали за ней наследники: племянник мужа с женой. Воды поднести, лекарство подать, покормить и прочее.

Уже на другой ли, третий день, помыслив, тетка Фрося спросила:

– А если я есть не буду, то сколь проживу?

Ей что-то ответили, успокаивая, но она гнула свое:

– А если я и воду не буду пить?

В ответ опять уговоры да успокоенья.

И тогда, как всегда, слушая лишь себя, тетка Фрося постановила:

– Не буду ни есть, ни пить. Не троньте меня.

Она закрыла глаза и больше уже не открывала их, не отзываясь и отвергая всякую помогу.

Неделю она вроде все слышала, чуяла, но молчала, не открывая глаз и плотнее сжимая пересохшие губы, когда пытались ее хотя бы попоить. Потом впала в забытье до самой кончины.

Нынче - весна. Птицы с юга летят. Вот-вот и мы тронемся от городского нашего жилья на летованье, в поселок. Там - первая зелень, тишина, покой.

И снова о тетке Фросе.

Последнее лето, оставшись вовсе одна, она вдруг вечерами приладилась песни петь.

Солнце сядет, отступает жара. Тетка Фрося выбирается из дома на крылечко. Посидит, повздыхает, потом начнет: