Сиротская доля
Шрифт:
Здесь он застал Яся, только что вернувшегося из города. Увидев его, Дурский, не помня себя от гнева, схватил мальчика за руку и загремел:
— А, вот ты, ворюга!.. Я тебя учил, я с тобой нянчился, как с сыном родным, а ты вместо благодарности обокрал меня… Погоди же!..
Ясь остолбенел, а изумленная пани Дурская сердито закричала на мужа:
— Да ты ошалел, старый?.. Что ты несешь?
Мастер взял на тон ниже.
— Я говорю понятно — он нас обокрал. Вот смотри, что я нашел в его сундучке!..
И он показал жене подклеенную трехрублевку
Пани Дурская хлопнулась на стул.
— Боже милостивый! — пробормотала она. — Какие теперь люди пошли двуличные!..
Мастер снова повернулся к Ясю и повысив голос закричал:
— Говори!.. Когда украл?.. Куда девал десять рублей?
Ясь схватил мастера за руку и, глядя на него с отчаянием, заливаясь слезами, дрожа и рыдая при этом так, что мог бы смягчить даже каменное сердце, повторял:
— Пан!.. Пан!.. Что вы говорите?.. Да неужели я взял бы у вас деньги?.. Я?!
— Где десять рублей?.. — рявкнул неумолимый мастер, ударив его по лицу. — Признавайся, или отправлю в полицию!..
Захлебываясь от плача, Ясь душераздирающим голосом крикнул:
— Я не брал… честное слово!..
И заломил руки.
На толстом лице пани Дурской можно было прочесть сомнение и жалость, но ее неистовый супруг не имел привычки поддаваться подобным слабостям и, видя, что ни крики, ни побои не действуют, вдруг понизил голос на целую октаву и с нарочитым спокойствием сказал:
— Ендрек!.. Позови городового.
Честный парень не спеша удалился за дверь, а Ясь пришел в себя. Только теперь он осмыслил свое положение: его подозревают в краже!.. Промелькнули в памяти наставления матери, из глубины души поднялось отвращение к преступлению, и внезапно перед глазами встала картина, виденная несколько лет тому назад: солдаты ведут людей, закованных в цепи. Это были преступники, и таким-то теперь считают его самого!..
У мальчика потемнело в глазах, зашумело в ушах… Ему послышался лязг кандалов и крик уличной толпы… Он бросился к дверям и выбежал на улицу…
— Держи! — закричали ему вслед.
Ясь шмыгнул в проходной двор, оттуда — на другую улицу и исчез в толпе прохожих.
К полудню в магазине мастера Дурского собралось много народу. Были там ученики, подмастерья, соседи, и пан Каласантий двадцать раз подряд каждому рассказывал о том, как Ясь его обокрал, как утаил десять рублей и как, наконец, убежал из дому неведомо куда.
В эту минуту вошел отсутствовавший до сих пор Паневка, видимо соскучившийся по работе, а может быть, и по Ясю.
— Ага!.. Как поживаешь, пан Игнаций?.. Ну и хорошо же себя показал твой учитель!.. — вскричал мастер и снова со всеми подробностями рассказал ему о краже, об обыске, о недостающих десяти рублях и о бегстве Яся.
Паневка слушал его, окаменев. Вдруг, обведя взглядом присутствовавших, он подался вперед. Глаза его приобрели зеленовато-желтый оттенок, а из-под бледных губ ощерились редкие, кривые зубы.
Удивленный мастер прервал рассказ, по комнате пронесся смутный гул — и в ту же минуту Паневка кинулся на честного Ендруся и схватил его за горло.
Славный парень посинел, повалился на колени и сдавленным голосом (хотя его и не спрашивали) прохрипел:
— Я!.. Я!..
Среди воцарившейся тишины отчетливо были слышны два шепота:
— Когда ты подсунул деньги Ясю?.. — спрашивал подмастерье.
— Сегодня ночью!.. — отвечал славный Ендрусь.
— Как ты залез в кассу?..
— Открыл отмычкой…
— Где остальные деньги?..
— У меня в жилете…
Это был невиданно спокойный допрос и неслыханно быстрое признание. При последних словах Ендруся Паневка рванул его за жилет и выхватил из-за подкладки смятую десятирублевую бумажку.
— Твои?.. — спросил он у мастера, бросая кредитку на прилавок.
— Они, они самые! — ответил не на шутку испуганный Дурский.
— Пусть же вас бог накажет… за ваше подозрение… вас и детей ваших!.. — крикнул Паневка.
Потом, ни на кого не глядя, он вышел из магазина, а вслед за ним, разделяя его негодование, незаметно разошлись и остальные.
В магазине осталось три человека: чета Дурских и честный Ендрусь. Мастер, который никогда не отличался избытком ума, теперь уж совершенно одурел. Он прошелся несколько раз по магазину, хмуря брови и прищелкивая пальцами, и, наконец, остановившись перед своей достойнейшей половиной, воскликнул:
— Я знаю, что делать!
Пани Дурская не очень-то доброжелательно поглядела на мужа, но неунывающий мастер продолжал:
— Вот пойду сейчас и поищу их… и обоих приведу домой: Паневку и Ясека… Франя! Дай, милая, злотый…
Пани Дурскую, как она потом сама уверяла, чуть не хватил удар при этих словах. Как сорвалась она с места, да как огрела муженька — рраз по левому уху, рраз по правому уху, — бедняга еле на ногах устоял!.. Не дожидаясь ни злотого, ни продолжения военных действий, он схватил шапчонку Ендруся, которая едва прикрыла ему макушку, с великой поспешностью выбежал вон и остановился только в пивной — утолительнице печалей всех обиженных судьбой. А пани Дурская тем временем горестно причитала:
— Ах, несчастная я сирота!.. Ах, зачем я связалась с этим бездельником!.. Ах, зачем же я не вышла за честного чиновника!.. Была бы у меня уже дюжина детей, а так только двое, да и те дрянные, портновские!.. Ах, мама, мама моя, зачем ты меня, бедняжку, на свет родила?.. Ендрусь!
— Слушаю, пани хозяйка, — пробормотал подлый парень, как волчонок вылезая из-за шкафа.
— Сбегай-ка за кружкой пи…
Но в этот момент взгляд ее упал на мерзкого интригана: она вспомнила о его преступлении, о страшном проклятии Паневки и, в бешенстве схватив ножницы, швырнула их в коварного малого. Но малый ловко увернулся, и орудие смерти или увечья, со звоном отскочив от стены, вонзилось острием в пол. А пани Дурская, подпирая голову своими толстыми руками, снова принялась причитать за прилавком: