Сиротская доля
Шрифт:
Молодой человек, стоявший под дверью, задрожал, вскинулся, заломил руки, а кучера, сидевшие на козлах, начали громко смеяться над этим полоумным. Смех, впрочем, был такой шумный, что молодой человек пришел в себя и оглянулся изумленными глазами, на которых дрожали, кто его знает, капли дождя или слезы. В эту минуту дверь отворилась внутрь и юноша, упиравшийся в нее, упал на каменный помост головой. Случилось это именно в тот самый момент, когда новобрачные должны были первыми переступить порог. И вот бедняга лег им на этом пороге жизни, а что хуже, разбил голову таким образом, что кровь
— Настоящее докторское счастье — вот и пациент готов!
Он хладнокровно наклонился, поднял упавшему голову, достал белый платок и начал осматривать рану, чтоб перевязать ее. Кровь из рассеченного виска текла струей, рана была широкая и болезненная. Зрелище это едва не лишило чувств новобрачную; но какая-то сила удерживала ее. Она стояла бледная как смерть.
Новобрачный, подняв раненого, занялся им. Он искусно притиснул края раны и перевязал ее платком.
— Как бы там ни было, — сказал он, — а надо его уложить в экипаж и отвезти к нам. Там мы его осмотрим, снова перевяжем, и это заживет через неделю.
Раненый очнулся, смотрел остолбенелым взором и, может быть, вторично лишился бы чувства, если б в ту минуту молодой человек, передав новобрачную ее мужу, не подхватил его и не вынес почти на руках к подъезжавшему извозчику.
— Домой! — слабым голосом отозвался раненый.
Читатель угадал, без сомнения, что это был не кто иной, как Мартиньян, который, поздно узнав о свадьбе Людвики, полетел, словно безумный, увидеть все собственными глазами и поплатился так жестоко. Домой вез его Мечислав.
Хотя доктор Вариус и узнал его, однако с величайшим хладнокровием хотел взять его к себе; но больной воспротивился и упросил Мечислава, чтоб тот ехал с ним на квартиру.
Случай этот, словно несчастное предвестье, произвел на всех присутствующих грустное и болезненное впечатление. Люся трепетала, смотря на свое белое платье, обрызганное кровью того, который питал к ней такую непреодолимую любовь. Адольфина плакала, пани Серафима молча дрожала. Мужчины, может быть, более притворялись равнодушными, но даже пан Драминский закусывал губы и качал головой. Один доктор Вариус улыбался, стараясь обратить все это в шутку, но ему это не удавалось. Экипажи быстрой рысью понеслись к квартире профессора. Кроме присутствовавших в костеле, он пригласил несколько товарищей с семействами и кое-кого из высшего круга.
Жилище его было убрано роскошно. Цветы и деревья стояли на лестнице, устланной коврами и уставленной зеркалами. Ряд лакеев в парадных костюмах, заранее зажженные огромные канделябры и музыканты, скрытые за цветами и ветвями, встретили новобрачных.
У порога первой комнаты, на столике, покрытом скатертью, на серебряном блюде лежали хлеб, соль и сахар, по старинному обычаю, только подать этого было некому.
Темная и почти печальная большая гостиная профессора была совершенно обновлена и повеселела. Все в ней было великолепно и с большим вкусом; нигде ни малейшей пестроты, ни малейшего излишества.
— Вы
И Вариус провел послушную жену через длинный ряд лакеев в ее спальню и уборную. Здесь ожидали две горничные. Доктор шепнул им что-то и быстро вышел. Люся опустилась на маленький диванчик у двери, а девушки, отворив огромные шкафы, наполненные нарядами, спрашивали, что она хочет надеть.
— Что хотите, — отвечала Людвика.
Нашлось белое атласное платье с кружевами, а так как вуаль и башмаки были забрызганы кровью, то пришлось переменить весь туалет. Готовые уборы, словно сшитые по мерке — и, конечно, они были так приготовлены, что не требовали ни малейшей переделки… Когда Люся сняла окровавленное платье и посмотрела на него, слезы навернулись у нее на глаза; она взглянула на одну из незнакомых прислужниц, лицо которой казалось ей симпатичнее, и сказала:
— Милая моя, пожалуйста, это платье и все спрячьте, как я сняла… не отдавайте в мытье и не выбрасывайте… Прошу вас.
Девушка наклонила голову в знак послушания. В эту минуту Адольфина и пани Серафима вошли в уборную и, застав Люсю одетой, приветствовали ее.
— Как же это все нашлось, словно чудом? Настоящий очарованный замок! — воскликнула Адольфина. — Надо признать, что у Вариуса много вкуса и что он обо всем позаботился. О, я не удивляюсь, что для такой драгоценной жемчужины он должен был сделать золотую оправу.
Людвика шла, не слушая и как бы без сознания, у нее еще были перед глазами и окровавленная голова Мартиньяна, и подвенечное платье, обрызганное его кровью. Когда через некоторое время возвратился Мечислав, Люся призвала его умоляющим взором.
— Ничего худого с ним не будет, — шепнул он, — я оставил при нем дельного молодого человека, а завтра приедет Пачосский, а кто знает, может быть, и тетушка. Нет даже и тени опасности.
— Признайтесь, — сказала тихо Адольфина, — что это нечто такое необыкновенное… Даже мой добряк Драминский едва не лишился чувств, а он, мне кажется, еще в жизни не падал в обморок, разве от первой сигары.
Великолепна, хоть и грустна, была в этот вечер пани Серафима. Она хотела быть прекрасной, молодой и была обворожительна. В бархате и кружевах, с бриллиантами в черных волосах, роскошные локоны которых обрамляли ее красивую голову, величественная, серьезная, она, по словам Адольфины, напоминала Марию Стюарт.
Через несколько минут она подозвала Мечислава, прошлась с ним раза два по гостиной, преследуемая ревнивым взором Адольфины.
— Милый друг, — шепнул пан Драминский жене, — как они хороши вместе, какая парочка! Они поженятся, а? Как ты думаешь?
— Конечно, — отвечала Адольфина, со странной улыбкой, — они женятся и будут… будут счастливы, как и мы с тобой.
Пан Драминский поцеловал руку у жены.
В глазах у пани Серафимы блистало в этот вечер выражение какой-то отчаянной отваги; по-видимому, она решилась на что-то.